― Эдидея... не пойдешь ли ты взять свой эльзебиль в храме; мне хотелось бы послушать твое пение.

Нежное лицо озаряется счастьем и радостью.

― О, сейчас иду, ― говорит она, вскакивая с ложа. Пока она карабкается на уродливую статую, тень достигает почти вершины стеклянного кратера...

― Или лучше знаешь что... жди меня в храме, зажги там лампы. Я приду к тебе.

Она удивляется:

― Но почему же не идешь ты вместе со мною?

Тень достигла вершины. Ага, Атитлан, мы теперь сведем с тобою наши счеты!..

― Дай мне только взглянуть, как погаснет небо ― и я приду к тебе. Будь милой, маленький цветочек.

― Иду, ― радостно говорит она. ― Принеси с собой корзину с плодами и питье из сахарного тростника.

Она нажимает глаза из зеленого камня, скользит вниз, статуя поворачивается... была самая пора!

Наверху, на побледневшем небе, черным пятном вырисовывается голова среди зубчатых краев отверстия кратера.

Каким образом Атитлан спустится? Я прижимаюсь в угол, готовый к прыжку, который свалит его с ног. Сейчас увидим, мой милый, так ли крепка твоя голова, как моя.

Тень смотрит через отверстие в грот и на мгновение остается неподвижной. Сверху раздается голос:

― Черт побери! Тут не видно ни зги.

Этот голос!.. Электрический факел вспыхивает наверху, пытаясь осветить своими лучами глубокую пещеру.

― Эге! Да ведь здесь глубоко!

Этот голос, одновременно и спокойный и насмешливый?.. Этот факел? Я говорю вполголоса:

― Корлевен!..

Свет внезапно тухнет. Боже мой!.. Если он уйдет. На этот раз я кричу:

― Корлевен!..

― А, значит, я не ослышался: меня позвали оттуда!

Свет снова вспыхивает.

― Корлевен... это я, Гедик.

Раскат радостных восклицаний потрясает стены грота:

― Тысяча чертей!.. Я же говорил им, что он жив!.. Гедик, мальчик мой, это вы?

― Это я, капитан, говорите тише.

― Ладно! ― говорит мой товарищ. ― Вы в опасности?

― В настоящую минуту ― нет; но это может случиться каждое мгновение. Как смогли вы добраться сюда?

― Очень просто, ― говорит он мне, ― этот островок посередине озера все время мучил меня. Я опустился по веревке с гребня кратера до воды; потом я поплыл ― и вот я здесь. Я явился бы и раньше, но на острове не было достаточно длинной веревки. Пришлось подождать парусника.

― Парусник здесь?

― Уже два дня.

― А где ваши товарищи?..

― Разве вы не слышите, как они орут там, на горе? Эй, замолчите! ― крикнул он наверх, сделав знак, чтобы там замолчали. ― Черт меня возьми, как я рад! ― повторяет он: ― Как спускаются туда к вам?

― Больше нельзя уже спуститься, капитан; цифры переменены.

Я бегло рассказываю ему о проходе в скале, о площадке с каменной плитой.

― Пустое дело, ― решает он, ― у нас есть динамит.

Нет! Я вспоминаю вдруг о тайне Атитлана, который может разрушить пещеры, а теперь я хочу жить, жить, жить!

― Послушайте, Корлевен, есть одно только средство. Через эту дыру вы не можете спуститься, потому что мы не смогли бы подняться обратно...

― Почему? А веревка?

― А сокровище?..

― Сокровище существует?..

― Ну, конечно!

Мне хочется плясать и смеяться.

― Ну тогда ― честь имею поздравить! ― говорит Корлевен.

― Послушайте: вы знаете статую, в нише которой вы когда-то нашли плоды?

― Черт побери!.. Я вижу ее каждый день, но я исполнял вашу просьбу не трогать плодов.

― И хорошо делали, капитан, потому что этими плодами питаюсь я. Ну так вот...

Я озираюсь вокруг. Все спокойно.

― Ну так вот?..

― Ну так вот, устройте засаду и поймайте того, кто каждую ночь берет эти плоды, а потом заставьте его открыть вам двери. Следите за ним, так как он может, по-видимому, всех нас взорвать на воздух.

― Ладно! Буду следить за ним, не бойтесь... Да что же это, они не замолчат там, на горе?

Товарищ мой снова делает им знаки. Вот уже и ночь.

― Если он откажется, то всегда будет время пустить в ход динамит, а за ним все-таки следить внимательно.

― Понял. Это все?

Неужели он сейчас уйдет, этот вновь найденный друг? Чувство одиночества вновь начинает сжимать мне сердце.

― Капитан... простили ли вы меня?

― Простил ли ― за что?

― За... за ночь во время грозы? Искренний взрыв смеха раздается сверху:

― Знаете ли вы, что она добирается до моей шкуры? ― говорит мой товарищ. ― Я расскажу вам про это в другой раз. Ни в чем не нуждаетесь?

― Нет, спасибо... Ах, виноват: нет ли у вас табаку?..

Мешочек с табаком падает к моим ногам; в нем и листки папиросной бумаги.

― Вам придется высушить их. Я забыл этот мешочек в кармане своих панталон, и вот!..

― Спасибо, и... и если вы не найдете подземного прохода, вы снова вернетесь этим путем, капитан?

― Ну еще бы!

Прозрачная тень скользит по стеклу, по воде, как раз в ту минуту, когда на агатовом небе зажигается первая звезда.

Тогда я, неверующий, бунтовщик, атеист, бросился на колени, посылая самые страстные молитвы к этой блеснувшей звезде...

В это утро статуя Кириру повернулась, как всегда, но мы не нашли никакой пиши в агатовом гроте. Атитлан не возвратился этой ночью...

Напрасно старался я делать вид, что разделяю беспокойство Эдидеи. Безумная радость жила во мне: они захватили жреца, они скоро придут...

Часы протекают один за другим, сперва слишком медленно для моего нетерпения, затем слишком быстро для зародившегося во мне беспокойства: а что, если они его не захватили?.. если священник, понявший в чем дело, приговорил Эдидею и меня умереть медленной, голодной смертью?..

Но тогда Корлевен вернулся бы через озеро... Вся моя тревога стала жить теперь в моих глазах, наблюдавших за тяжелым жерновом двери, в моих ушах, подстерегавших малейший шорох среди тишины.

Сохранившиеся у меня карманные часы показывали два часа пополудни: ничего нового! Мы с Эдидеей обманули голод несколькими оставшимися от вчерашнего дня плодами. Я увидел, как крупные слезы показались на прекрасных испуганных глазах. Чем успокоить ее? Если бы я даже был уверен, что мы будем спасены, я не мог бы сказать ей, потому что она ― увы, я понял это! ― неспособна нарушить данную ею клятву. Я знал, что, когда придет время, мне придется бороться с нею, чтобы увести ее с собою, и эта приближающаяся борьба волновала меня еще больше.

Три часа... Ничего!

Ничком на ложе Эдидея беззвучно рыдала в безмерной скорби. Она знала Атитлана; она знала, на что способен он в своей мести, когда месть эту предписывала ему воля его бога. Она всего боялась от него.

Я курил, и волнение моей подруги было так сильно, что она даже не удивилась ни тому, откуда у меня табак, ни моему безразличию к ее горю. Четыре часа!.. Я уже не смотрел больше на дверь, но только на стеклянный конус кратера; все мои надежды были теперь только на появление одного Корлевена.

Табак не мог заглушить судорожного голода. Эдидея следила за мною, пока я шагал взад и вперед, точно зверь в клетке.

И вдруг ― тяжелый скрип, испуганный крик Эдидеи, которая одним прыжком бросилась в мои объятия: каменная дверь повернулась!..

― Гедик!

― Я здесь, Корлевен.

Мы кинулись в объятия друг другу, смеясь, как одержимые, и целуя щеки, мокрые от слез.

За ним ― Гартог, восхищенный и довольный:

― Так значит, вы нашли этот клад? Во сколько вы оцениваете его?

За ним ― Флогерг, сиявший дикой радостью:

― Удачный день, Гедик! Если бы о нем знали эти господа там, во Франции, как задрожали бы они от страха!

Наконец ― Кодр... Проклятье!.. Кодр... я забыл о нем, и я вспомнил об Эдидее!..

Он приблизился ко мне, пристально глядя на нее:

― Поздравляю, Гедик! Все сокровища разом, и ваше и мое. Это называется ― повезло.

Я не мог удержать движения, которым защитил от его пронзительного взгляда бедное, дикое дитя; она была в полуобмороке. Страшные серо-зеленые глаза повернулись ко мне, вонзились в мои глаза взглядом своих темных зрачков... и я почувствовал, как все мысли мои закружились в непреодолимом головокружении.