СЕ ЧЕЛОВЕК, от земли кормящийся: может загибаться в голодухе среди разора и пустоши, маяться от безысходности, а глядеть все равно будет - в небо, сквозь туман видеть краски вдали и целовать скудную землю-спасительницу.
Крестьянин живет низко к земле, поэтому чует и воздух, и воду свободно, без напряжения. Крепко держась корней, он ступает по земле с легким сердцем. От тяжких болезней он излечивается истовой молитвой, даже не помня имен святых; без знания печатного слова он владеет сокровенным знанием - о солнце жарком, о звере лесном, о хлебе сытном и смысле жизни. Не привязываясь прочно к будничному миру, он угадывает за ним царство воскресное; и то, что мы назовем грязью, для него будут чистые комья черной земли, кормящей его. В ладной лодке мерно скользит он по высокой воде жизни, не замечая пахучую тину страхов и лишений. Когда же он захочет поделиться с нами своим миром, в его словах не найдется места горести или отчаянию, но расскажет он о райских кущах, в которых есть место и для нас.
В русских полях он беседует с травами и хороводит с метелью. На стокрайних дорогах он бродит неспешно, не оставляя следов. Он знает росу и ветер, и жаркий костер, и душу человека. Травознай, жизнемудр, самовидец рая земного, - Александр Николаевич Стрижев, писатель, крестьянин. Он пишет о свете и радости, о тайнах растений и чащоб, о матери-земле и людях, на ней живущих, - о том, что познал сам, чего коснулся руками.
Когда в 1934-м Стрижев появился на свет, его родина - село Тарадей, Шацкий уезд, Тамбовщина - уже лежала в запустении. Раньше кругом цвели сады, яблоки раздавали каждому встречному; а вокруг села всюду колосились хлеба, вдоволь был урожай! Теперь же люди рождались, женились и умирали в голоде. Немешанного хлеба не знали. Весь Тамбовский край, в свое время воспалившийся против большевиков, подвергся жесточайшему разорению. Убивали людей по разнарядке. Расстрелянных крестьян даже на погост не свозили, закапывали на грядках. И стала со временем земля покойницкой, такой пустой, что и ветру остановиться негде.
Стрижев вырос на границе лесов и степи - в тех местах когда-то проходила засека от крымчаков. В детстве как цветок поворачивал он голову по ветру и видел: поля хлебные, большаки и - высоченное небо подстепья, без леса зацепиться глазу не за что. Маленьким он боялся пристально смотреть на небо: сейчас протянется рука, выхватит его с земли и поднимет высоко-высоко… Так жили: Бог - всего в семи шагах, и пешком можно взойти к небу. Так живет он, всю жизнь восходит по той лестнице, что “стоит на земле, а верх ее касается неба”.
Вокруг их села леса не было, лишь по краям речки рос ивняк. Дров или угля взять было неоткуда, поэтому печь топили торфом. Всей деревней с утра до ночи рыли камышовую яму, одиннадцать штыков лопаты вглубь, только там - нужный слой, пока дойдешь до него, замучаешься. Тут же торф надо нарезать полосами, чтобы можно было на ломти делить. Потом каждый тащил тяжеленные куски себе по дворам. Торф был плохой, дым от него шел сизый, вонючий…
…Божье и дьявольское - все вращается вокруг крестьянского Древа мира, посаженного в час рождения за околицей. К Богородице молитва возносится, Илья-пророк нехристей карает, черти недалекого путника с пути сбивают, крутятся в столбе вьюги, домовой страшит, на душу давит, колдунья поперек жизни сглаз кладет, знахарь тайнами на ноги поднимает, - иррациональность вторгается в быт, раздвигает границы, делает человека более осторожным, приглядчивым.
Стрижев еще успел застать родной храм, стал последним крещенным в селе, и тут же храм обезобразили, загадили, сделали клуб для горлопанов. И колокола поскидывали со звонниц, и в районных малотиражках-подтиражках глумились над верой, издевались над стариками. Власть отбивала у людей всякую охоту к благоукрашению; даже наличники с окон ободрали - так и валяются по сей день по сараям.
Темнота спасла людей от разложения “культурой”, оставила их чистыми, непообносившимися. Не забитый грамотностью, не придавленный образованщиной, крестьянин от века был просвещенным - светом Христовым. На него изливались реки учения - в храме. Природные же знания коренились в фольклоре: приметы давали человеку готовое знание в виде сентенций, сказка - мысленная езда - открывала ему весь белый свет, в песнях воспевались духовные подвиги святых вождей, пословицы и поговорки наполняли жизнь смыслом.
В том глухом конце, где жил Стрижев, он стал первым, кто научился читать. В доме было две книги, обе - Евангелия: на русском и старославянском. Лежали книги эти, обернутые платком, чтобы мухи не засиживали. В школу он ходил в дальнее село, за несколько верст. Только ведь война шла, и дети все больше военному делу учились или с бабами и стариками в поле работали. Да грамотность и не требовалась, зачем? Власть сама приходила и отбирала почти все: хоть считай, хоть не считай.
Перед крестьянином раскинулась природа, подножие престола Божьего. Все в ней есть благо: и птахи небесные, и цветы луговые, и дождь, и стужа. Дремучий лес озвучен и расцвечен - в любую погоду; гром летний пугает и вразумляет; поле бескрайнее сгибает в поясе и заботливо кормит. Все необходимо и целесообразно под близким небом, и даже несчастье - хорошо: человека подстегивает в научение, чтобы поворачивался, жил наготове, налегке. Добро хорошенько промокнуть, промерзнуть, проболеть - чтобы выздороветь. Мир крестьянина полон до краев. Все его уголки заселены. Во времени круглый год и вся жизнь расписаны по святцам, в пространстве синий колокол обнимает черную землю, а посредине, в центре мира - сам человек, земледелец, хозяин. Его вселенная - 10 верст вокруг, его дом - пуп земли.
После войны отец нашел работу в Москве и перевез семью к себе. Зимой трое суток ехали они в город на грузовике, в кузове с картошкой. Москва дала Стрижеву то, чего он был практически лишен - учебу: со временем он окончил два института. Однако город оказался трудным местом для жилья, и люди здесь жили трудные - суетливые, поизносившиеся на социальных ветрах, подверженные соблазнам большого города, забитые в клетки квартир, как звери в зоопарке, как невольники в тюрьме. Душой Стрижев так навек и остался - в селе, в полях до горизонта, под огромным небом.
