— Кажется, мы уже встречались, мой мальчик… Какое счастье увидеться снова! В тот раз, когда ты упал носом в грязь, мой господин велел пощадить тебя. На этот раз ты увидишь, как поступают с такими ищейками, как ты!
С рассчитанной неторопливостью охотника, который знает, что добыча не вырвется из ловушки, убийца приблизился, отрезая ему путь к спасению. Один и без оружия, Макиавелли не мог сопротивляться. Он резко развернулся и бросился к площади, надеясь найти там помощь. Но на паперти не было ни души.
Раздумывать было некогда. Если ему дорога жизнь, надо бежать. Он бросился к ближайшей улице. У него за спиной все громче раздавались шаги убийцы. Страх перед одинокой смертью заставил его забыть, что стиснутая нехваткой воздуха грудь пылает, как в огне. Ему удалось прибавить шагу и сохранить небольшой разрыв между собой и преследователем.
Улица резко свернула, и Макиавелли неожиданно оказался посреди людского моря. Тысячи мужчин и женщин всех возрастов шли, распевая гимн во славу Пресвятой Девы. Увлекаемый толпой, он даже не мог обернуться. Когда ему наконец удалось это сделать, он увидел, как карлик во всю прыть вынырнул из той улицы, откуда только что выбежал он сам.
Не сумев вовремя остановиться, карлик налетел на женщину лет сорока, и она от неожиданности уронила горящую свечу прямо на лицо убийцы. Обезумев от горячего воска, он выхватил из-под рубашки тонкий стилет и вонзил его в грудь женщины. Не в силах отказаться от наслаждения, которое доставляли ему недоумение и страдание, отражавшиеся на лицах его жертв, он замедлил шаг.
Сначала женщина не почувствовала боли. Несколько мгновений спустя она ощупала свою левую грудь и вытащила из нее странный металлический предмет. Из раны брызнула кровь, заливая стоящих вокруг людей.
Закричала какая-то девушка, с лица которой стекала кровь жертвы. Заглушенный сотнями голосов, славящих Господа, ее крик потонул во влажном воздухе.
Отчаянно рванувшись вперед, Макиавелли попытался протиснуться к началу процессии. Теперь от спасения его отделял только один ряд верующих. Перед ним четыре монаха несли на крытых носилках статую Богоматери. Шествие возглавлял Савонарола со свечой в руках.
У убийцы оставалось лишь несколько мгновений, чтобы нанести удар. Движущаяся толпа мешала ему точно различить цель. Он достал из-за пояса широкий кинжал и твердой рукой нанес удар, целясь в почки канцлер-секретаря. Лезвие глубоко вошло в тело.
Вдруг носилки накренились. Получив удар кинжалом в нижнюю часть спины, один из тех, кто их нес, упал на землю, корчась от боли. Остальные монахи попытались удержать статую, но она все-таки рухнула на землю.
Толпа содрогнулась. Оказавшийся ближе всех к карлику нотариус с сухим костлявым лицом указал на него пальцем:
— Это он, я видел! Он всадил ему в спину кинжал!
Со всех сторон раздались угрожающие крики, он же продолжал поносить убийцу:
— Я видел тебя, убийца! Ты за это заплатишь!
Не теряя присутствия духа, карлик бросил на своего обвинителя надменный взгляд. Он словно только что вспомнил, что все еще держит в руках окровавленный кинжал. В мгновение ока, бросившись к нотариусу, он рассек ему сонную артерию. Не в силах зажать струю крови, несчастный со страшным хрипом испустил дыхание.
Радуясь, что заткнул рот доносчику, карлик без помех покинул процессию. Его добыча ускользнула, но он знал, что рано или поздно найдет ее и заставит дорого заплатить за сопротивление.
Во всяком случае, главное задание он выполнил. Его хозяин будет доволен.
— Можешь выходить, сын мой. Он ушел.
Савонароле удалось сохранить спокойствие, но выглядел он подавленным. Прежде чем встать, Макиавелли убедился, что убийца действительно исчез. Воспользовавшись всеобщим смятением, он недолго думая укрылся за перевернутыми носилками, молясь о том, чтобы убийце не пришло в голову проверить это жалкое убежище.
Несмотря на то что карлик исчез, напряжение не спадало. Сотни глаз уставились на секретаря, стараясь понять, виноват ли он в происшедшей трагедии.
Поколебавшись, Савонарола прошептал несколько слов на ухо Томмазо Валори. Его помощник сделал знак монахам поднять статую и снова поставить на носилки. Монахи быстро выполнили приказание, в то время как с площади уносили три тела.
Тогда Савонарола повернулся к толпе:
— В своем великом милосердии Господь посылает нам новое испытание. Лишь благодаря нашей вере сможем мы справиться с бедствиями, которые беспрестанно обрушиваются на нас! Снова и снова говорю вам, братья мои: возлюбите Спасителя нашего и молитесь Ему, ибо Он один может искоренить сорняки, поразившие наш город!
Он сделал короткую паузу, чтобы дать толпе хором прокричать «Аминь!», и продолжил:
— Два наших брата и сестра отправились в рай. Отныне мы будем молиться за упокой их души.
В его голосе звучало что-то пророческое. Проникшись силой его слов, некоторые бросились на колени.
— Помянем умерших! И пусть святая Мария, мать нашего Господа, покажет нам путь к избавлению и вечному спасению! Поднимитесь, братья мои, и вместе прочтем молитву, которую все знают!
Под звуки «Ave Maria» процессия снова тронулась в путь. Отстав от своих сподвижников, доминиканец немного подождал, потом повернулся к Макиавелли.
— Не надо ли нам поговорить, сын мой? Мне кажется, мы многое могли бы сказать друг другу.
Валори встал между ними.
— Учитель, ваше место рядом с вашими соратниками.
— Хватит, Томмазо, я прекрасно знаю, где я должен находиться. Именно сейчас этот молодой человек, без сомнения, нуждается в духовном наставлении. Что до меня, то мне нужны объяснения. Я присоединюсь к процессии позже.
— Позволю себе настаивать. Все эти люди верят вашим речам, и вы должны их направлять. Нельзя позволить им думать, что вы отдаете предпочтение одному из них.
Черты лица монаха вдруг окаменели.
— Мое единственное предпочтение — это спасение Флоренции. Те, кто мне верит, должны принять тот извилистый путь, который мне нужно пройти, чтобы выполнить свою миссию.
Видя, что Валори опять хочет возразить, Савонарола жестом велел ему замолчать и сухо проговорил:
— Я присоединюсь к процессии позже, Томмазо. Если ты не в силах понять мои решения, воздержись от их истолкования. Теперь ступай к остальным.
Это был приказ, не терпящий возражений. С недовольной гримасой его помощник наконец ушел.
— Похоже, сегодня я приобрел не только друзей, — сказал Макиавелли.
— Валори упрям, как старый отшельник, но его вера искренняя. Не стоит обижаться на его изменчивое настроение. Он истово верит в успех нашего крестового похода, несомненно, еще больше, чем я. Но иногда бывает, что его порывы берут над ним верх.
Савонарола вздохнул, провожая взглядом своего помощника.
— Настали суровые времена. Наше движение неизменно растет, и каждое утро новые овцы прибиваются к стаду. Однако борьба становится все более непримиримой. И я не уверен, что мы сумеем защититься от своих врагов. Что наши молитвы против их клинков?
Макиавелли указал на лужи крови, обагрившие землю:
— Вот доказательство того, что щит веры беспомощен перед копьем убийц.
— Зачем продолжать битву? Посмотри, каков итог всех усилий: одному человеку удалось поколебать веру нескольких тысяч верных чад Церкви. К счастью, дождь вот-вот смоет следы его преступления. Завтра от них ничего не останется, и мы сможем продолжить борьбу, если будет угодно Господу.
На его лице лежала печать глубокой усталости. Молодой человек уже видел у доминиканца это выражение упадка духа, когда был невольным свидетелем его разговора с Малатестой. Ему хотелось спросить, что того связывает с наемником, но он не осмелился.
— Ты веришь в дьявола, сын мой?
— Не совсем, — после короткого замешательства ответил Макиавелли. — Я скорее думаю, что человек его выдумал, чтобы оправдать несовершенство мира.
Савонарола понимающе улыбнулся.
— Конечно, как же ученик Фичино может верить в какое-то высшее существо? Рано или поздно этот старый еретик закончит жизнь на костре! В твои годы я тоже думал, что найду в книгах ответы на свои вопросы. Однако ничего нет лучше жизненного опыта. Добро, зло, страдания, вера, смерть… Несомненно, сегодня ты познал больше, чем за все годы учения.
