– Замечательно! Но что мы запишем в истории болезни?

– Запишем: нет патологических изменений.

– Ты с ума сошёл! У нас такого не бывает.

– Тогда придумай что угодно.

– Красивая баба. Теперь я, кажется, догадываюсь, чего она требовала твоей консультации. Напрасно ты меня поволок с собой.

– А клятву Гиппократа ты помнишь?

– Не помню. Я её ни разу не читал. Что там?

– Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигеей и Панакеей и всеми богами и богинями и так далее. В какой бы дом я не вошёл, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всего намеренного, особенно от любовных дел с женщинами и с мужчинами, свободными и рабами. Понимаешь? Быть далёким от любовных дел.

– Ну, где они сейчас бог Асклепий и Панакея? Я бы на твоём месте не отказался.

Мы шли по коридору, перпендикулярному предыдущему, такому же длинному и пустынному. Ни души. Да, здесь было бы достаточно места для дополнительных коек. А палаты на одного больного!

– Бюстгальтер и трусики у неё действительно уникальные, – сказал я, не прокомментировав его фразу.

– Почему же уникальные? Здесь у всех такие.

Видно, угадав мои мысли, доктор Ковальчук решил доконать меня. Мы вошли в просторный зал с креслами вдоль стен вокруг небольших столиков. Только одно кресло было занято. Сановный мужчина лет пятидесяти что-то жевал, старательно изучая газету "Правда". В красивых фарфоровых вазах апельсины и яблоки. Апельсины! В конце мая апельсины! Навалом! А мне зимой только один раз удалось, выстояв два часа в очереди, купить для ребёнка килограмм апельсинов. С удивлением взглянув на вазу, я посмотрел на Ковальчука.

– Чего ты удивляешься? Сколько в твоей больнице в день дают на питание одного человека?

– Пять шестьдесят. (Напоминаю: это старые цены. Описываются события 1959 года).

– Вот видишь. А у нас – сто пять рублей. Как их потратить? Поэтому есть и такое. – Доктор Ковальчук указал на широкое блюдо с горой больших невиданных мною конфет в ярких обертках. – Шоколадные. Особо приготовленные. Хочешь попробовать?

Ещё как хотел!

– Нет, спасибо, не хочу.

В ординаторской я подписался в истории болезни под какой-то нелепой записью, под ничего не значащим диагнозом. И попрощался со своим бывшим однокурсником. Мы жили сейчас в разных измерениях.

Накрапывал мелкий тёплый дождик. Автомобиль ещё не пришёл. Из подъезда вышел мужчина средних лет в макинтоше с пустым правым рукавом. Вероятно, инвалид Отечественной войны, подумал я.

– Вы у мисто? – Спросил он.

– Да.

– Можно, я поиду з вамы?

– Пожалуйста.

В этот момент клумбу обогнул чёрный ЗИМ. Не мой. Из подъезда вышел явный хозяин автомобиля. Дюже начальственный. Инвалид подошёл к нему, когда тот садился рядом с шофёром. По-видимому, он решил не ждать меня, а уехать в город с этим начальником. Автомобиль плавно тронулся и уехал.

– Вы чулы? – Почти истерично закричал инвалид. – Вы чулы, що вин сказав?

– Нет, я не слышал.

– Вин сказав: "Буде тисно".

Я рассмеялся. В семиместном автомобиле будет тесно, если поместить ещё одного пассажира.

Подъехал ожидаемый мной автомобиль. Инвалид продолжал бушевать:

– Вин же знае, кто я! Буде тисно!

Тот, которому будет тесно, знал, какую должность занимал инвалид. Я узнал только спустя несколько месяцев, что моим попутчиком был директор политического издательства Украины, фигура значительная даже в иерархии пациентов этой больницы. Кем же был тот, которому будет тесно? Этого я не знаю и сегодня. Инвалид продолжал бушевать, пока мы огибали клумбу.

– Доктор, у вас есть несколько свободных минут? – Спросил Шофер.

– Есть.

– Ну, тогда я вам кое-что покажу. Думаю, что даже вы этого не видели, – сказал он, оглянувшись на инвалида. – Вам тоже будет интересно.

От клумбы мы поехали не к воротам в бетонной стене, ограждающей несколько квадратных километров правительственного комплекса Конча Заспа (до этого момента я думал только больницы), а по красивой аллее, уходящей налево к ещё одной стене. Автомобиль на несколько секунд остановился перед запертыми металлическими воротами. И тут, о чудо! Ворота поползли в сторону, хотя ни одной души не было поблизости. Шофёр улыбнулся.

– На эту территорию не может попасть даже первый секретарь киевского горкома, если его не пригласит хозяин.

Я не стал задавать вопросов. Но инвалид, вероятно, догадался, что я не знаю, кто хозяин.

– Цэ володиння Хрущова.

– Здесь несколько вилл, – сказал я.

– Правильно, – ответил шофер, – но никто ничего не займёт без разрешения самого.

Мы медленно ехали по дивному лесопарку. Виллы одна краше другой. Ни одна не похожа на другую.

– Доктор, – шофер прервал молчание, – у нас говорят, что вы можете здорово выпить

– Где это у вас?

– У нас в гараже. Вы оперировали двух моих корешей. Так вот, на рубль вы можете выпить в один присест?

Я рассмеялся. Полулитровая бутылка водки стоила тридцать два рубля пятьдесят копеек.

– А вы, доктор, не смейтесь. Здесь пол-литра стоит ровно один рубль. И закуска – соответственно.

Автомобиль остановился у сказочного деревянного терема. Пройдёт три года. Я впервые услышу песенку Галича и Шпаликова:

Я вспомню, как я поехал за город. Я вспомню четыре километра бетонного забора высотой около трёх метров. А внутри – ещё один забор. И конфеты вспомню. Мятные ли? Не знаю. Я не попробовал.

Клаксон прогудел два длинных два коротких гудка. На крыльце сказочного терема появилась сказочная русская красавица с толстой светло-русой косой вокруг царственной головы. Не былинный наряд – синий спортивный костюм подчёркивал идеальные формы её фигуры. Шофер и красавица обменялись несколькими непонятными фразами и приветливо помахали друг другу руками, пока автомобиль медленно отъезжал от терема.