— Я и не жена ему вовсе, — возразила уязвленная я.

— А вот это непорядок! Что же сын у тебя незаконнорожденный получается? — вскинулся взрывной Филипп, грозно глядя на Станисласа.

— Да я,…я…я хоть сейчас, а Сашка не хочет…

— Не дело, Александра, записывайтесь и живите как люди, — наказал Виктор.

— Вот и я об этом! — жаловался Станислас.

— Заладил, не дело, не дело! Я может, не уверена в нем. Может, я разводиться не хочу, — защищалась я от нападок родственников.

— Я тебе разведусь! — рявкнул Станислас.

— А ты сначала, попробуй, женись! — дразнила я его, показывая рожицу.

— Саша! Стас! Не стыдно? Ребенок первый день дома и слышит, как его родители ссорятся! — Варвара Станисласовна оборвала нас, Анастасия укоризненно качала головой, осуждая в первую очередь меня. — Что же ты дочка, не глупая вроде, а такую ошибку делаешь, мужа уважать надо.

— Извините, Варвара Станисласовна, Анастасия, мы никогда не будем ссориться дома, — пообещала я.

Гости разъехались, не до гуляний, малыша надо искупать и накормить. Анна убирала кухню, а мы со Станисласом смотрели на нашего ребенка.

— Какие маленькие пальчики… — восхищенно сказал Станислас.

— А губы как у тебя, капризные, — показала я на характерный изгиб губ юниора.

— У меня не капризные… — обиделся Станислас.

— Он похож на тебя, — я погладила Станисласа по светлым волосам.

— Правда, ты так думаешь?

— Если у него будут зеленые глаза, то один в один, — заверила его я.

— Будут.

Перед переездом на новую квартиру, Станислас хотел, что бы я выбрала интерьер по своему желанию, но я отказалась, его квартира — ему обустраивать.

— Хозяйка ты. Я ни черта ни смыслю в кухонном оборудовании. К тому же детская… — уговаривал меня Станислас.

— Пригласи специалиста. У тебя прекрасный дизайнер, он справится.

— Саш, а спальная? — я искоса взглянула на него и он, кашлянув, добавил. — То есть спальни…

— Мне все равно, — как можно равнодушней заметила я, дразня его. — Хотя,…скажи Сауду, твою спальную пусть сделает копией той… Может, я загляну к тебе,…прилечь.

— Сашка! — он схватил меня и закружил по комнате, я, смеясь, отбивалась, но от поцелуя не убереглась. Сколько месяцев прошло с тех пор, как мы держали друг друга в объятиях? Я чувствовала, как сбилось его дыхание, как руки сильнее прижали меня к крепкой груди. Брызнули прочь мелкие бисеринки пуговиц моей блузки, губы Станисласа прикусывали кожу на моей шее. Сквозь ткань я ощущала бедром его вздыбленный, готовый к атаке орган. Руки Станисласа страстно сжали мои полные молока груди. Я простонала, до крови закусив губу.

— Саша, ну,…пожалуйста… — от возбуждения его голос приобрел хрипотцу. — Я с ума сойду!

— А вдруг няня вернется? — хваталась я за соломинку, поняв, что меня он не выпустит.

— Не вернется,…пошли в кроватку, — не выпуская моих рук, развернул меня как в танце, и стал подталкивать к тахте, двигая бедрами, он терся о мои ягодицы отвердевшей, как броня плотью. Когда Станислас толчком вошел в меня, осужденная на пожизненное заключение военным судом стыда, страстность, освободилась из многомесячного плена, расправила свои тугие кольца, змеей сдавила горло, как крапивой обожгла внутреннюю сторону бедер, от ритмичных движений Станисласа зажгла внутри фитиль оргазмической бомбы.

— Не спеши, дай мне насладиться, я хочу долго любить тебя… — горячечно просил Станислас, то, замедляясь, откинув тело на руках, то вновь, сильным толчком, устремляясь в глубины, жаля мою одичавшую воинственную страстность.

Я не справилась. Фитилек оказался короток, взрыв был настолько силен, что своей силой раздавил последнюю оборону Станисласа, увлекая с собой и сметая на своем пути редуты обеих сторон. Он еще возвышался надо мной, удерживая на руках стройное тело, спина выгнута, влажная как после купания, он еще оставался во мне, но насытившаяся змея уже ослабила кольца, отпуская свою жертву.

С этого дня Станислас находил любую возможность предаться со мною плотским утехам. Сидя в своем автомобиле около нашего дома, как солдат в разведке, он терпеливо выжидал, когда няня выйдет на прогулку. Вначале я удивлялась, как он подгадывал момент, но потом хитрость Станисласа открылась.

— Нет у нас возможности, как все люди заниматься любовью когда хочется! — оправдывался Станислас.

— Тебе всегда хочется, ночи тебе мало?

— Ночи?! Юниор реагирует на малейший шум, и все заканчивается качанием колыбели!

— Он требует внимания, — терпеливо объясняла я герою-любовнику.

— Я тоже требую внимания, — эгоизм Станисласа не знал границ. — Когда мы переедем, он будет спать отдельно, где это видано, что бы дети спали вместе с родителями.

Ни одной ночи мне не довелось провести в своей новой романтической спальне, Станислас как коршун на добычу набрасывался на меня, лишь я укладывала юниора спать, и волок в свое гнездышко, свитое из шелка, органзы, тафты и атласа. Сауд превзошел себя, спальня Станисласа смотрелась еще порочней и совратительней, чем предыдущая. В часы, когда мы занимались любимыми играми Станисласа, у нас было удивительное единение тел и душ, не было споров, обид и недопонимания. В вопросах воспитания юниора я была сторонницей дисциплины и режима, Станислас, как мог, вносил смуту в мои расписания и планы. Юниор обожал, когда Станислас наклонялся над его кроваткой, сюсюкал и хватал малыша за пальчики. Юниор улыбался, показывая свои безоружные десны.

В это безоблачное время, утром, когда мы собрались позавтракать в столовой, Анна подала Станисласу конверт. Намазывая тосты паштетом, я увидела, как лицо Станисласа словно померкло, и он положил конверт на скатерть.

— Что с тобой? Что в конверте, ты даже не вскрыл его?

— От адвокатов отца. Прошло полгода.

— Завещание? — с любопытством спросила я.

— По распоряжению исполнителя завещания, через полгода текст завещания будет оглашен наследникам, — ответил Станислас.

— Что так долго?

— Пока описывали имущество, а там есть, что описывать, определили дееспособность наследников, — Станислас неприязненно поморщился, — могло и полгода не хватить.

Господин Закс похоже, справился.

— Ты знал, что отец лишил тебя наследства, — подбодрила я Станисласа, — неприятные моменты при прочтении завещания можно пережить. Пей кофе, остынет.

— Прочти ты, пожалуйста.

Я вскрыла конверт и увидела приглашение в фамильную резиденцию семейства Хадраш.

На чтение завещания, которое состоится завтра, приглашался не только Станислас, но и я.

— Надо позвонить Варваре Станисласовне, — прочитав текст вслух, сказала я, — возьмем ее с собой, приглашение и она получила.

Мы подъехали к массивной в чугунных кружевах ограде загородного имения и были пропущены охраною на прилегающую территорию. Октябрьское холодное солнце отражалось в высоких окнах построенного в классическом стиле, с колоннами, дома.

Чья-то рука закрыла окно, и тусклые солнечные зайчики спрыгнули со второго этажа на пожухлую траву газона. Станислас помог нам с Барбарой выйти из машины, нотариальный служка объявил, что все присутствующие ожидают нас, и пригласил внутрь семейного гнезда Хадраш. Ни разу, при жизни Владимира Станисласовича, я не была в его имении. Принимая верхнюю одежду в вестибюле, грустная пухленькая горничная поздоровалась с Варварой Станисласовной и Станисласом.

— Как ты Елизавета? — спросила Барбара, глядя на припухшие веки девушки.

— Одни мы остались, Варвара Станисласовна, я и Павел Геннадьевич.

— Куда ж вся прислуга подевалась?

— Как только господские комнаты опечатали, все и разбежались. Мы с Павлом Геннадьевичем остались за домом присматривать, да и этим бедолагам, что описывают хозяйское имущество, хоть чаю подать.

— Спасибо Елизавета, мы у вас в долгу.

Что вы, Варвара Станисласовна, горе-то какое!

Барбара успокаивающе огладила ее ладошкой по плечу в шоколадного цвета атласном платье с кружевным отворотом. Елизавета присела в книксене и ушла по длинному коридору, ведущему в хозяйственные помещения дома.