Воспоминания о событиях сегодняшнего дня, яркою картинкой накрыли мою бедную голову.

Вот испуганные, и от этого нереально зеленые глаза Станисласа, в момент, когда он понял, что лишил меня девственности. Вот его странно прерывающийся, словно извиняющийся, пробивающийся ко мне сквозь вату времени, голос: «Александра, почему ты не сказала мне, почему не остановила?». И мой ответ: «Я говорила, помнишь? И ты просил меня не противиться…». Вот его желание непременно доставить мне удовольствие, что бы я не жалела о том, что он сделал. Вот его стремление, доведшее меня на край, за которым ощущение боли стало пропадать и тело начало ощущать радость от столкновений с его, разгоряченным, в мелких бисеринках пота, будто он долго стоял слишком близко к бьющему фонтану, телом.

Вот мой строгий внутренний окрик, и мое тело послушно вернулось на копье, терзающее мои внутренности, забыв о сладком томленье, испытать которое я не позволила ему. Вот его нежелание выпускать меня из своих объятий, из постели, превращенной нами в месиво израненных простыней. Вот его нетерпеливый возглас, перебиваемый шумом воды: «Сашенька, ну где же ты?».

К моей радости очередь в кассу стала двигаться быстрее. Я выхватила наши билеты из рук кассирши и, поблагодарив, быстрым шагом направилась в сторону вокзального буфета. Зажав подмышками два бутерброда с вожделенной колбасой, завернутые в прозрачную пленку, я несла в руках два горячих пластиковых стакана со сладким чаем. Станислас встал мне навстречу, принимая мою горячую ношу. Развернув бутерброды, я слишком поспешно откусила половину своего, и теперь, прикрыв рот ладошкой, пыталась прожевать немного засохший хлеб.

— Есть очень хочется. От нервов, наверное, — объяснила я, с любопытством смотревшему на меня Станисласу.

— Хочешь, возьми мой, — он протянул мне тонкий кусок хлеба с двумя кружками колбасы, цвета застывшей венозной крови. «Мы в ответе за тех, кого приручили» вспыхнуло у меня в мозгу. Я так не хочу. Он чувствует себя виноватым?

— Нет, — зло сказала я, — ешь сам, оголодаешь, мне еще тебя тащить придется.

— Саш, ну что ты как ёжик?

Я молча, с остервенением, жевала окаменелую колбасу и ненавидела его за выражение лица старшего брата, опекающего беспомощную младшую сестренку. Свой бутерброд он пододвинул ко мне и начал потягиваться, изображая сытость.

— Ешь, — приказала ему я. — Я еще принесу.

— С деньгами у нас как? — впервые поинтересовался никогда не знавший финансовых проблем Станислас.

— Нормально, — ответила я, — на первое время хватит. Все зависит от того, как долго нам придется скитаться. Возможно, придется воспользоваться услугами «Юнион банка», у меня там счет.

— У меня там тоже есть счет, — отчеканил Станислас, разговор о том, что ему приходиться жить за мой счет его коробил, но он продолжил. — Пользоваться кредитной картой неразумно. Засекут. Наша корпорация является держателем акций «Юнион банка». Отцу будет тут же доложено, что карта активизирована. А может быть и не только ему. Интересы «Глоуб» тоже затрагивают крупнейший банк нашего городка.

— Не беспокойся, — повторила я, — если что, займем у моей тетки.

— Если бы не сложившаяся ситуация, ты понимаешь, Александра? — перешел на официальный тон Станислас. — Хадраш никогда и ни у кого не одалживались, все средства, затраченные тобой, будут возмещены с процентами. Ну и конечно премия, за выполнение важного задания…

Как глупо звучало «премия за выполнение важного задания»! А за то, что я переспала с ним, мне тоже полагается премия? Какие расценки, позвольте узнать?

Такие метаморфозы происходили со Станисласом, когда он спохватывался и вспоминал, что он бог-сын, единственное чадо бога-отца! Когда закончится наша эскапада, я, видимо, стану очень богатой женщиной, если воплотятся в звонкую монету обещания старшего и младшего Хадраш.

— Я всё правильно понимаю, Станислас, — заверила я его. — Это временное явление, я не считаю тебя Альфонсом, если ты об этом. Тебе взять бутерброд?

— Только не с колбасой, — брезгливо произнес Станислас.

«Вот почему он делился со мной бутербродом!» дошло до меня, а вовсе не оттого, что наши, ставшие близкими отношения, предписывали ему заботиться обо мне. От осознания этого мне стало легче. Я встала с дерматиновой скамьи и, оглядываясь, пошла к буфету. Отстояв небольшую очередь, вернулась и подала Станисласу бутерброды со свежим сыром, забрав его с колбасой, «пожертвованный» мне.

Закончив поздний ужин, мы устроились отдохнуть, оставшийся до отправления автобуса час, на холодном и жестком дерматине. Подремывая, я начала мерзнуть и проклинать свою непрактичность, ведь в джинсах и легкой куртке было бы куда удобней, чем в легкомысленном платье. Бедный Станислас! Лежа на скамье в шелковой розовой рубашке, не толще невесомого дамского платка, кожа его предплечий побледнела и покрылась пупырышками озноба. Ноги в сланцах подтянуты к животу, что не спасало от прохладного ветерка врывающегося в открытые двери автовокзала. Он был похож на замороженного цыпленка, забытого за стеклом витрины холодильника времен перестройки. Не хватало только обострения незалеченной простуды! Я пересела на скамью Станисласа, и положила его голову и плечи на мои колени. Станислас благодарно промычал что-то и счастливо зажмурился. «Я сделала это только ради того, что бы он не заболел» убеждала я себя, а не ради того, что бы почувствовать его тело рядом с моим. Тепло его передалось мне. От крамольных мыслей, где я представляла, как Станислас потерял сон от моей близости, как он дает волю своим рукам, забирающимся под подол моего платья и натыкающихся на заждавшийся, зрелый и сочащийся плод, готовый упасть и раскрыться, своею разбухшей мякотью, меня бросило в дрожь. Биение моего сердца находилось сейчас в сердцевине этого диковинного плода. От мыслей этих я возбудилась, дыхание мое стало сбиваться с ритма, что бы сделать вздох я приоткрыла губы, и когда открыла закрытые сладкой пыткой глаза, увидела, что Станислас внимательно изучает происходящие со мной перемены.

Я икнула от испуга, резко подтянулась на дерматине, отчего голова Станисласа уперлась в мой живот, где до сих пор не смолкало биение моего сердца. Слышал или нет?

— Ты что не спишь? — срывающимся голосом спросила я.

— Холодно, — сказал Станислас, и лукавые искорки зажглись на дне глаз. — Обними меня — попросил он.

Я положила свои ладони на его плечи, и потерла их согревая. Шелк рубашки приятно зажег ладони, от трения проскочила искра, и Станислас, прихватив меня за запястье, притянул к себе.

На миг вперед я угадала его просьбу.

— Поцелуй, — прошептал он.

— У меня помада на губах, — заметила я, — красная, как ты любишь.

— Не страшно, накрасишь снова.

— Мы не одни, кругом люди, — упиралась я.

— Поймут, — уверил Станислас.

Шум, возникший в относительной тишине зала ожидания, привлек наше внимание. Шум состоял из топота мужских ботинок, отрывистых фраз, бросаемых друг другу пятью мужчинами и шевеления разбуженных неожиданным вторжением пассажиров. Я как клещ впилась в губы Станисласа, загораживая его лицо своими волосами. Поцелуй не был нежным, не был он и страстным. Спаянные страхом, мы просто прикусили друг другу губы, что бы ни вырваться и ни броситься наутек, под пристальным взглядом незнакомцев. В прочем, некоторые лица были мне знакомы. Когда мужской басок, настойчиво окликнул нас, я, отцепившись от Станисласа с удивлением, которое придушила при рождении, узнала двух из пятерых наших преследователей.

— Красотка, где же сервис? Что ж ты клиента в общественном месте обслуживаешь? — спросил меня «дяденька», успевший к этому времени сменить светлые брюки на щегольской, с отутюженными стрелками вечерний костюм. Чувствовалось, что работа для него праздник.

— А где поймает, там и обслуживает, — сострил молодой парень, не утративший еще армейского юмора и интереса к девушкам без комплексов.

— Гы, гы, гы! — поддержал его «рожа».