Один из тех, кого предстояло убрать, хоть и обнимал соседа слева за плечи, стоял к нему не вплотную, да и справа от него, убираемого, никого не было. Скребком я медленно и методично, сверху вниз, раз за разом прошелся по его фигуре.

Он исчез.

Потом я принялся за второго.

С этим пришлось повозиться, но вскоре я уже начал покрывать пустоты на негативе графитовым порошком. Я весь ушел в работу, потерял счет времени и только иногда, чтобы расслабиться, закуривал, а руки охлаждал на своем любимом металлическом шаре.

Звонок Кулагина застал меня в состоянии некоего ретушерского апофеоза. Я снял трубку, зажал ее между плечом и подбородком:

– Ну?!

С тех пор как Кулагин ко мне прилепился, я пытался разобраться – что это за фигура? Размытый, неясный тип. О нем я практически ничего не знал. Женат ли Кулагин, чем занимается, когда свободен от работы со мной, каковы его вкусы – все это было для меня неизвестным.

Он крутился по моим делам, называл меня «геноссе», часто занимал деньги. Правда, не лез в душу, не докучал разговорами, а если ему и случалось разговориться, то бывал сдержан, не треплив. Он как бы пытался создать впечатление человека серьезного, основательного.

Но постепенно одна его особенность стала проявляться ярче других: зависть.

Кулагин был очень завистлив, но и завистлив как-то по-кулагински. Скажем, моим заработкам он не завидовал. Не завидовал и тому, что некоторые девчонки оставались у меня, а его домогательствами пренебрегали. Его зависть проявлялась внезапно, совершенно для меня неожиданно.

Так было и на этот раз. Он возил Минаеву в ресторан, в тот самый, над заказом хозяина которого я работал, кормил ее и поил, а она после ресторана его бортанула, сказала, что хочет поехать ко мне, и даже заставила его отвезти. Да еще наверняка Кулагина как-нибудь поддела, намекнула ему, чем собирается заняться у меня в мастерской.

Кулагин плел словесные кружева, свою зависть скрывал, но она выпирала, выпячивалась.

– Да, она была у меня, – признался я. – Ты, главное, Колька, не ревнуй!

Кулагин заявил, что он вовсе не ревнует, но ему хотелось бы знать – не у меня ли по-прежнему обретается Минаева. Далась она ему!

Я ответил, что нет.

Тогда Кулагин спросил, успел ли я ее трахнуть.

Я ответил правду:

– Нет, не трахнул, хотя она и напрашивалась. Не веришь?

Кулагин не верил. Он гундосил, что мы с ним друзья, что друзья друг другу доверяют, а я ему – нет.

– Я тебе доверяю, – сказал я. – Честно, Колька, я тебе доверяю. Только ты отвяжись! Пожалуйста! Хорошо?

Кулагин сказал, что обязательно отвяжется, если я объясню – почему.

– Что – «почему?» – спросил я.

– Почему не трахнул! – Кулагин так мне надоел, что, будь он рядом, я обязательно заехал бы ему в морду.

– Потому что времени не было! – заорал я.

– Времени? У тебя? Ну ты даешь!

– Пошел на хрен! – Я бросил трубку.

Не прошло и минуты, как Кулагин перезвонил. Я некоторое время размышлял, брать трубку или не брать, но потом все-таки взял.

– Ну и что теперь? – спросил я. Кулагин был уже другим.

– Геноссе, ты уже работал с ее заказом? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Геноссе, я тебя никогда не торопил, но очень тебя прошу – сделай поскорее. Ну хотя бы ее. Ее снимок самый плохой. Сделай его побыстрее. Сегодня. Сейчас.

– Сделаю! Сегодня! – Я бросил трубку на аппарат, взял со стола пульт дистанционного управления, направил его на стоявший у стены музыкальный центр, нажал сначала кнопку «Power», потом «Play».

Никакого эффекта.

Я нажал кнопку «Play» еще раз. Вновь тишина.

Тогда я встал и, по пути зажигая один за другим светильники, подошел к центру. На стойке с аппаратурой лежал листок бумаги:

«Я забрала свои компакты. Они, кстати, не мои. Извини. Алина».

Я присел перед стойкой на корточки, открыл стеклянную дверцу, вытащил несколько компакт-дисков, нажав на клавишу на плейере, выложил диски на выдвинувшуюся панель. Погасив по пути к столу светильники, я вернулся к рабочему столу. Сел.

Передо мной был негатив с двумя убранными персонажами.

Я взял карандаш, начал прорисовывать детали «снятого» интерьера, левой рукой подхватил пульт, направил его на центр и нажал кнопку.

Я загадывал, что заиграет какой-нибудь рок-н-ролл, но включился Моцарт.

Минаева позвонила как раз тогда, когда я закончил задний план, когда начал восстанавливать детали интерьера. Она звонила из гостиницы и явно лежала на широкой гостиничной кровати в халате, задрав ноги на стену.

– Я подумала над вашим предложением, – сказала она. – Если вы очень хотите, можете меня поснимать еще.

– Кажется, этого хотите вы, – сказал я.

– О, наглец! – Она хохотнула, и я услышал, что она прикурила сигарету. – Вы, фотографы, такие наглые!

– Не обобщайте! – попросил я.

– Не буду. – Она выдохнула табачный дым. – Ладно, пусть этого хочу я, но напоминать об этом женщине… Давайте встретимся! Мне так одиноко! Вы меня раззадорили и выставили! Так не поступают! Я, можно сказать, была в образе. Я была готова.

Я посмотрел на часы: половина второго. Мне вдруг стало интересно – дня или ночи? Я и спросил у Минаевой: что сейчас – день или ночь?

– Заработались! Бедный! – сказала она. – Сейчас ночь. Глубокая ночь. Так кто к кому приедет? Вы ко мне или я к вам?

– Никто ни к кому не поедет. – Я вытащил из конверта снимок с Минаевой, достал негатив, положил их рядом. – Я сделаю ваш снимок и покажу завтра, при встрече.

– Нет, уже сегодня. Вы покажете мне, какой вы мастер? Вот будет интересно! Знаете, о чем я подумала?

– О чем? – все-таки спросил я: на то, о чем она думала, мне было наплевать.

Я услышал шум воды: судя по всему, она вместе с телефоном перешла в ванную.

– Если вы хороший мастер, то будете хороши и в постели.

– И наоборот, да?

– Нет, мой дорогой, нет! Некоторые в постели короли, а как оденутся – говно. Это утверждение может быть верно только в одном направлении. Я очень хочу его проверить.

– У вас еще не было случая?

– Успокойтесь, были. Были. Но я набираю статистику. Так где мы встретимся?

– А в том ресторане, куда вас возил Кулагин, – сказал я.

– Ха! – Шум воды нарастал, она собиралась погрузиться в ванну. – Звонил, жаловался? Мне не понравился ваш агент. Очень верткий.

– Верткий? – переспросил я. – Вот уж не замечал!

– Ладно, – она не собиралась вступать в дискуссию по поводу Кулагина. – Вечером, в этом ресторане. Вы закажете столик?

– Закажу, – пообещал я.

– К какому часу?

– К девяти.

– Какой вы милый! – Вот тут она и окунулась: это был голос почти наступившего оргазма. – До встречи, мой дорогой! Мой гений! – Она громко чмокнула в телефонную трубку.

Красивая дура!

Я работал до тех пор, пока не заснул прямо за столом.

Мне приснилось, как кто-то в предрассветных сумерках от скамейки в сквере шел к крыльцу, к двери в мастерскую. Сон был настолько реален, что слышался даже скрип гравия на дорожке; я как бы увидел свое крыльцо чужими глазами, глазами того, кто все ближе и ближе к нему подходил.

Вот он сделал несколько шагов по асфальту. Вот споткнулся, выругался сквозь зубы, начал подниматься по ступеням крыльца, остановился возле двери. Он что-то искал в карманах. Нашел, но это что-то зацепилось за подкладку и никак не хотело вытаскиваться наружу. Он вновь выругался, потянул сильнее. Раздался треск ткани, какой-то черный предмет с металлическим лязгом упал на бетонную ступень.

Тут я проснулся, с трудом поднял голову. Руки затекли, затылок вспотел. Я тяжело поднялся со стула и, раздеваясь по пути, перебрался в спальню. Упал на постель. И тот же сон, только что виденный, продолжился.

Человек был уже в мастерской, он стоял над рабочим столом, на котором почему-то горела лампа – ведь я ее выключал! – и в ее свете ярко бликовал негатив с групповой фотографии хозяина ресторана. Человек наклонился к столу, отодвинул снимок в сторону. Из-под него показалась фотография Минаевой, оба негатива – старый, испорченный незадачливым фотографом, и новый, сделанный мной.