На следующий день Нартанга освободили из оков и бросили рядом со стеной. Воина била лихорадка, и он жестоко бредил под палящим солнцем. Он не помнил, как за ним приехал худощавый Зурам с желтоватыми глазами хищной птицы, и со злостью посмотрев на бессознательного пленника, велел пришедшим с ним людям нести его к шатру, который он разбил у стен города.

К Зураму вышел сам калиф:

– Зурам, ты великий воин и ты сейчас в великой скорби. Я тебя понимаю. Я не представляю что бы стало со мной, если бы я, как ты, потерял своего Альдагара. Я, как и обещал, отдаю тебе неверного. Но я хочу просить тебя за него. О-о нет, нет – поднял калиф руку, встретив недоуменный взгляд своего воина, – он показал себя настоящим воином… – немного смущенно произнес правитель, – поэтому, когда сделаешь с ним все, что решишь сам – дай ему не позорную смерть-это будет справедливо.

Зурам кивнул, поклонился и хотел уйти, все еще находясь в какой-то прострации после потери своего великолепного скакуна, имевшего славу даже по всей пустыне, но калиф остановил его:

– Не годится одному из моих лучших воинов пешим ходить по пескам, – обнимая за плечо потерянно смотрящего вокруг Зурама, произнес он, – Конечно, кобыла не сравниться с твоим Айтаром, но хотя бы заполнит ту пустоту, что сушит твое сердце!

Калиф махнул стоящим за спиной рабам, и те, видимо, давно ждавшие этого знака, проворно убежали за резные ворота и вскоре появились оттуда, ведя в поводу красивую рыжую кобылу с большими умными глазами. Лошадь было тонконога и поджара, как и все кони пустыни: ее широкие ноздри трепетали, а длинный хвост красиво струился, играя медью на солнце, гордо изогнутая шея, казалось, никогда не принимает положения, которым можно было бы не любоваться.

– Прими от меня в дар, мой верный Зурам, – улыбнулся калиф, – Знай, что я не забываю своих воинов.

– Благодарю за ценный дар, – поклонился Зурам, принимая из рук правителя повод и словно возвращаясь в этот мир, разглядывая свою новую лошадь. Детям пустыни не было жизни без своих коней; и сейчас, потеряв дорогого друга, Зурам тяжко вздохнул, словно в последний раз прощаясь с ним в своем сердце, раскрывая его для нового.

Вернувшись к своей стоянке, всадник знаком велел внести безвольное тело бредившего воина в свой шатер, что и было исполнено. Вошедший вслед за господином мальчик-раб изумленно смотрел на невиданного пленника, сплошь покрытого коркой грязи и крови.

– Будешь ходить за ним, пока не поправится, – приказал рабу господин и ушел за ковер, отгораживавший место входа в шатер от основного внутреннего пространства.

Мальчик уселся рядом с недвижным пленником и стал разглядывать его – он еще никогда не видел подобных людей.

Переодевшись в обычные одежды после визита к калифу, Зурам вышел обратно:

– Обрей этого вонючего пса, Альтаб. А то не хватало еще от него какую заразу подхватить! – холодно велел всадник, проходя мимо мальчика, сидящего над недвижимым воином, с брезгливостью глядя на своего пленника, и протянул рабу кинжал.

Нартанг и вправду мало напоминал сейчас человека: весь в спекшейся крови и застывшей грязи, припорошенных сверху слоем пыли и песка, он уже вторые сутки не выходил из горячечного бреда, струи пота проложили в его пыльно-грязевой «оболочке» частые полосы, а длинные волосы, вобравшие в себя и кровь, и пот, и грязь, одним сплошным объемным колтуном встав вокруг головы, действительно казались сейчас основным источником грязи и запаха.

Маленький раб в ужасе посмотрел на страшного человека. Он еще не видел воина в сознании, но и в бессознательном состоянии тот вводил его в оцепенение. Однако, ослушаться своего хозяина было для него еще страшней, и он, собрав всю свою волю в кулак, принял из рук господина протянутое оружие.

– Да, господин, – поклонился мальчик, и, сглотнув, приблизился к своему «подопечному».

Начав свое «опасное» занятие, маленький раб закончил его лишь через час – помногу раз вздрагивая и отскакивая в сторону, когда в бессознательном бреду воин стонал или хрипел, слегка двигаясь. Однако ничто не происходит вечно – и в итоге Нартанг был острижен самым позорным образом – его шикарная золотая «грива», по воле судьбы превратившаяся в грязный ком, была уничтожена иноземным рабом, и воину только еще предстояло узнать об этом.

На следующее утро в лагере Зурама засуетились, собираясь в путь – всадник решил отойти подальше от города, потому что к нему стали наведываться вездесущие торговцы и надоедать своими предложениями. Зурам не любил этих мелких людишек и поэтому решил избавить себя от них, отойдя на один переход. Он съездил в город, еще раз объявил калифу свою благодарность и заверил в преданности, а потом сообщил о своем решении.

Чрез час, с дозволения калифа, караван Зурама покинул окрестности Шатра Пустыни.

Три дня глубокого бреда были полностью вычеркнуты из жизни Нартанга – он провел их в шатре ненавидящего его всадника, не приходя в себя – такие испытания подкосили даже его отменное здоровье. На четвертый день он открыл глаз и увидел перед собой тощего оборванного мальчишку с копной черных нечесаных волос и огромными испуганными глазами косули. Мальчик вздрогнул от его взгляда, словно от удара, и отполз подальше.

– Пить, – просипел воин, но пацан либо не понимал его, либо был глух, – Воды дай…

– Что, никак очухался? – зло спросил кто-то рядом, но воину было не повернуть голову, чтобы рассмотреть говорившего, да и еще их разделял тяжелый полог, разгородивший большой шатер надвое.

– Да, господин, он просил пить, – поспешно ответил мальчик, не отрывая от пленника испуганного взгляда.

– Ну так дай ему воды. Я хочу, чтобы эта собака поправилась! Чтобы мне было не зазорно спросить у него за смерть моего Айтара! – все также зло донеслось из-за полога.

– Да, господин, – вспорхнул мальчик, вмиг исчезнув и вернувшись с кувшином воды.

И тут Нартанг стал вспоминать то, что с ним было до этого, и кому сулил передать его калиф. Он был сейчас в руках хозяина золотого коня, которого убил в бою перед городом… А кони здесь, как он уже успел уяснить, были самым ценным и священным… Нартанг подумал какая же кара ждет того, кто убил лошадь, но сейчас фантазия у него абсолютно отсутствовала, впрочем, как и все остальные чувства, кроме мерзкого чувства собственной слабости и беспомощности – дай сейчас ему шанс освободиться, выйди он сам наружу из шатра – он с позором остался бы лежать на земле. Воин был полностью обессилен трехдневной лихорадкой. Мальчик протягивал ему кувшин с водой вот-вот собираясь отскочить, сделай пленник неверное движение. Но Нартанг не мог сделать вообще никакого движения, поэтому он закрыл глаз и потянулся растрескавшимися губами к кувшину в дрожащих руках мальчика. Вода показалась ему вкуснее всего на свете, и от блаженства он вновь провалился в полузабытье.

Когда Нартанг открыл глаз, придя, наконец, в себя, то опять увидел всклоченного мальчика уже с миской какой-то еды. Мальчик, все также дрожа всем телом, протянул миску к пересохшим губам воина – в ней был бульон с плавающими в нем небольшими кусками мяса. Находясь на пороге бреда, Нартанг все же попробовал съесть хоть что-то, понимая, что это просто нужно, но даже такая малая работа опять привела его к потере сознания. Желудок же, также ослабленный суровым испытанием, отказался принимать пищу и работать в привычном режиме – его стошнило.

Когда Зурам услышал недвусмысленные характеризующие звуки, то в гневе приказал убрать «вонючую грязную скотину вон из своего шатра и привязать под открытым небом, как нечестивую собаку».

Нартанга разбудили бесцеремонные пинки – его пытались заставить подняться, но при всем желании, сделать он этого не мог. Наконец, его оставили в покое и потащили так. При всех этих манипуляциях, воина стошнило вновь. Приковывали его к столбу, врытому в землю, снова в бессознательном состоянии.

Когда воин очнулся вновь, на пустыню спускались сумерки – размазанное огромное солнце уже заходило за горизонт; все люди сидели по своим шатрам и палаткам, и лагерь казался вымершим. Жутко хотелось пить, но и его маленький «опекун» не появлялся в поле зрения. Воин постепенно приходил в себя. Тело ломило и саднило во многих местах, окутывая его плотным саваном боли.