Прошло первое потрясение от самоубийства всадницы. Прекратился водоворот мыслей о его отношениях с женщинами в этом чужом и непокорном ему мире. Все умозаключения воина, так злившие его поначалу выводом о своей полной никчемности, как любовника, и невозможности обрести понимание и признание новой подруги, более не волновали его. Как омертвел он душой когда-то посреди пустыни, потеряв единственного соотечественника – Актара, так и теперь, едва оттаяв при своих воинах, он вновь обратился в каменного истукана, которому не ведомы были ни жалость, ни раскаянье, ни вообще какие-либо человеческие чувства. Появившаяся было надежда на обретение личного счастья с достойной подругой закончилась полным крушением чувств… Он шел в новый бой и не искал там победы… Он просто нес смерть, истребляя любую жизнь…

Седовласый Халдок только косился на молодого короля – таким он его еще не помнил.

Бой за боем теснили хистанцев воспрявшие духом воины. Победа в стычках окрыляла бойцов, настроение в лагере войск Кеменхифа было радостное. Даже воины Данерата чаще стали отпускать между собой какие-то беззлобные шуточки. И лишь их король по прежнему оставался хмурым.

Однажды к Нартангу пришла Дара. Она зашла за ним в шатер, когда он вернулся вечером от Хадора, и как-то так посмотрела на него, что воину не захотелось пугать ее своим обычным суровым вопросом «Чего еще», он просто сказал:

– Я устал, Дара.

– Я знаю, сыночка, – кивнула блаженная женщина – в последнем бою она потеряла и сына, но эта утрата, казалось, никак не отразилась на ней – она еще раньше была готова к этому, если вообще не считала его уже давно погибшим. Но как не далека она была от реального мира, глаза ее смотрели достаточно осмысленно и проницательно, – Я знаю что ты устал. Ты совсем себя уже загнал. Я вот тебе отварчика сварила. То все хорошие травы – они все зло из тебя выгонят, покой дадут, сон спокойный, – в руках она сжимала небольшой пузатый кувшинчик.

– Дара ты меня лечить что ли вздумала?! – оскалился воин.

Его «улыбка» заставляла шарахаться и бывалых вояк, но женщина восприняла ее так, если бы смотрела на самого обычного простоволосого деревенского парня:

– Да не лечить, Нартангушко, – душу твою успокоить. А то я смотрю, уж больно сильно ты по той девочке бедненькой убиваешься. Зло от твоих мыслей большое рождается и тебя же гложет…

– Хватит! – зло оборвал ее Нартанг, – Ни по кому я не убиваюсь! И ничто меня не гложет! Поди уже отсюда, Дара! Не то время ты нашла для речей своих!

– Ну вот опять, сыночка, – снисходительно улыбнулась женщина, – Неужели сам не видишь себя?

В этот момент Дара напомнила почему-то Нартангу полубезумного старика-знахаря Хайрага из города своего несчастья. Врачевателя все называли и считали безумным, но не один месяц тесного общения с ним дал воину понимание сущности деда – он просто все видел и принимал по-своему. Он не знал, а чувствовал мир – все, что имело простое и чистое назначение, было открыто для него, люди же доброму старику не давались в понимание – слишком много зависти и зла было в них.

Поэтому старик общался с теми, кого понимал – со зверьми, людей же избегал и сторонился. Дара же, тоже по-своему принимала окружающее – она просто не видела зла ни в людях ни в действиях – она видела только добро и давала только добро и сострадание.

– Да видал я себя раз, Дара, – хмыкнул воин, вспоминая себя в комнате Чийхары перед серебряным зеркалом, – Я после того уже даже не виню людей, когда они вскрикивают меня завидев.

– Ну и глупый же ты, несмышленыш, – по-матерински тепло улыбнулась Дара, – Я же не про одежку говорю, а про тебя…

– Ну хватит уже! – резко обернулся и зло уставился на блаженную воин – таких слов он не пропустил бы и от живой матери, хватало с него и того, что он терпел все ее «сыночка», – Ни слов ни дела не хочу от тебя! Оставь меня! Не ищи моего терпения – его нет! Не пытай судьбу!

– Мне очень жалко тебя. Пожалей и ты себя хоть немного. Послушай меня – выпей, – очень серьезно, уже без всякой улыбки и отстраненного взгляда произнесла Дара, быстро поставила принесенный кувшин на ящик и вышла прочь.

Накатившие было зло и негодование как-то так же быстро исчезло, как и нахлынуло.

Что и говорить, но Дара была из тех немногих людей, которые общались с Нартангом, как с обычным человеком, совершенно не реагируя на его облик. Воин вздохнул, разделся, сел на лежак, покосился на кувшинчик, потом быстро схватил его и на одном дыхании залпом выпил все содержимое. Отвар был гнусно горьким и вяжущим, как, пожалуй, любое лекарство. Нартанг потушил лампу и почти тут же заснул.

На удивление, сон дал ему черную пелену покоя и успокоения, наверное, впервые за две последние недели ему ничего не снилось. На утро он проснулся бодрым и отдохнувшим и, выйдя босиком, в одних штанах из своего шатра, с весельем стал разглядывать страдающих похмельем подчиненных – вчерашнее совещание было по поводу утренней победы в серьезном сражении – они отвоевали значительный кусок земли, а вслед за победой всегда следует пьянка. Чтобы побыстрее выбить из них остатки хмеля, Нартанг решил погонять своих подчиненных, да и размяться сам. Он подошел к медному билу, использовавшемуся кеменхифцами в случае атаки, для созыва на обед или построение, но не стал прибегать к его помощи, набрав в легкие побольше воздуха:

– Штурмовой отряд, строиться! – его низкий рык разнесся по всему северному крылу лагеря. Данератцы тут же заспешили к королю; кеменхифцы из его отряда тяжело выползали из разных «щелей» и торопили друг друга, посылая своему чокнутому командиру тайные проклятья, но не смея выказать недовольство. Остальные же солдаты со злорадством и насмешками смотрели на построенных соратников – как же им повезло, что у них нормальные командиры, а не это одноглазое чудище!

– Бьемся без крови до последнего «выжившего». К бою! – без всяких вступлений скомандовал своему построившемуся отряду Нартанг. Все воины тут же рассредоточились и начали уже привычную для них тренировку. Зазвенела сталь – каждый из них пришел вооруженный и только собравший всех Нартанг оказался безоружным. Данератцы не преминули подколоть его в единственный возможный момент – на тренировках допускалось все – сразу четверо кинулись на «оплошавшего» командира, но тут же у него в руках оказался какой-то подобранный сучок, безоружная рука вылетела навстречу первому клинку, раскрытая ладонь скользнула по плоскому его краю, отводя в сторону; сучок болезненно ткнулся в ребра; меч предательски выскользнул из руки хозяина и ушел к его королю; потом уже привычно зазвенела сталь, один за другим отошли в стороны поверженные противники…

Штурмовой отряд разминался, выгоняя хмель.

Ближе к вечеру, когда весь остальной лагерь еще только начал приходить в себя, штурмовой отряд Нартанга хлебал теплое сытное мясное варево из общего котла, собравшись вокруг собственного костра. Завтрака и обеда показалось им мало, до ужина было еще далеко. После третьей тренировки за день уже не хотелось спать – хотелось только есть.

Нартанг скалился, довольный своей работой – люди уже не злились на него – им всем было хорошо и весло рядом друг с другом – уже не кичились своим уменьем и выносливостью данератцы, уже не смотрели измученно и завистливо его кеменхифцы – они вместе шутили и делились пищей, вспоминая какие-то моменты последнего боя. С противоположенного крыла лагеря слышался шум какого-то очередного развлечения кеменхифцев, вроде стравливания собак или просто общей потасовки из-за какой-то неподеленой вещи или шлюхи. Такие моменты не нравились воину и он не понимал почему другие командиры допускают такое в своих отрядах, но это было уже их дело – в его отряде все было, как надо – все по чести и по правилам Данерата. Вновь обретенные воины из местных скоро приняли его законы, и теперь он не опасался, что даже они подумают пойти против его Слова. Однако все его размышления были прерваны командиром конницы Тариганом: