Ее сущность я усматриваю в утверждающем отношении к жизни и к миру.

Иудаизм не есть застывшая религия. Он полностью обусловлен жизнью, которую каждый из нас проживает, и он призван помогать нам проживать нашу жизнь, – и ничего больше. Понятно поэтому, что лично мне представляется сомнительным, будто иудаизм можно именовать религией в общепринятом смысле этого слова; иудаизм требует от еврея по существу не веры как таковой, но освящения жизни, надличностного бытия.

Между тем еврейская традиция содержит в себе также и нечто большее, нечто такое, что находит свое прекрасное выражение во многих псалмах Давида; эта традиция вбирает в себя особую разновидность всеобъемлющего чувства радости, – восторженность величием этого мира, т.е. ощущение, не поддающееся точному определению. Это то самое чувство, которое вдохновляет всякое истинное и подлинное научное изыскание, но в то же время это – чувство, которое проявляется в пении птиц. Считать, будто это особое ощущение обусловлено идеей Бога, было бы просто-напросто ребяческим вздором.

Можно ли, однако, воспринимать все это как отличительную черту иудаизма? Можно ли это обнаружить где-нибудь еще под каким-нибудь другим именем? В чистой форме этого нельзя найти больше нигде, причем этого невозможно найти даже в самом иудаизме, где, так сказать, первозданно-чистая идея погрязла в многочисленных культовых предписаниях и обрядах. И все-таки именно иудаизм представляется мне одной из наиболее чистых, полноценных и действенных проявлений этого чувства, – и это прежде всего потому, что основополагающий принцип иудаизма – освящение жизни…

Там же

Открытие деления урана угрожает человечеству не больше, чем изобретение спички. Дальнейшее развитие человечества зависти не от уровня технических достижений, но от его моральных устоев.

Государство для человека, а не человек для государства.

Наука без религии – что хромой, и религия без науки – что слепой.

Образование – это то, что остается после того, как забыто все, чему нас обучали.

Большинство ошибок обусловлено тем, что человеческий мозг склонен принимать символ за живую реальность.

Я верю в Бога Спинозы, который являет себя в гармонии сущего, но не в Бога, который возится с судьбами и поступками людей.

Бог изощрен, но Он не злонамерен!

Нет ни одной идеи, в которой я был бы уверен, что она иыоер-жит испытание временем.

Я никогда не думаю о будущем. Оно наступает довольно быстро.

Если бы мы не жили среди нетерпимого, узколобого и дикого люда, я был бы первым, кто отверг бы принципы национализма во имя идеи о едином человечестве.

Тот, кто выступает сегодня против идеалов разума и личностной свободы, тот, кто с помощью грубой животной силы пытается насадить бесчувственный мир раболепия, не может не усматривать в еврее своего непримиримого врага.

Тяга к знаниям ради знаний, чуть ли не фанатическая любовь к справедливости, стремление к личностной независимости, – вот черты еврейской традиции, которая вынуждает меня благодарить Господа за мою принадлежность к этому народу.

Сегодня каждый еврей сознает, что быть евреем значит нести серьезную ответственность не только за свою общину, но также за все человечество.

Если моя теория относительности будет успешно доказана, Германия объявит меня немцем, а Франция – гражданином Вселенной. Если же моя теория окажется ошибочной, Франция заявит, что я – немец, а Германия возвестит миру, что я – еврей.