Эти доводы ни у кого не вызвали возражения. Только Адайя таращил глаза. Он никак не мог привыкнуть к тому, что женщина, будь она хоть сотню раз законная княгиня Маонская, рассуждает о военных делах. И хотя ему ненавязчиво давали понять, что боевого опыта у Дарды побольше, чем у него самого, проку пока не было.
– Однако, – сказал Иммер, – княгиня Дарда не должна принимать участия в сражении.
– Верно, – поддержал его Кревга, прежде чем Дарда успела что-то произнести. – Мы справимся сами, а госпоже незачем в это вмешиваться.
– Эй, – возмутилась Дарда, – с чего вы взяли, будто я собираюсь отсиживаться за вашими спинами? Никогда этого не было и не будет. Лаши, скажи им!
– Я скажу… – вздохнул тот, – что ты должна переправиться на правый берег и ждать там.
– Проклятье! И ты меня предаешь?
– Он тебя не предает, – снова вступил Иммер, – он тебе верен, как и все мы. Сейчас не будет так легко, как под Аллоном. И, если убьют Лаши, или меня, это будет очень грустно – особенно мне – но восстание будет продолжаться. А если не станет тебя, оно тут же и закончится. Потому что люди идут не за князем Иммером, который долгие годы подрывал силы в заботах о Каафе и его жителях. Они идут за Паучихой, которая каким-то чудесным образом оказалась правительницей. А раз ты согласилась быть правительницей – терпи! Хороший правитель не лезет в гущу сражения, а посылает туда своих полководцев. Ксуф был плохим правителем…
– А Лабдак – хорошим.
– Тогда был крайний случай! И я не говорю, что ты должна торчать среди обозников, словно кукиш! Твоим людям следует оставаться при тебе, и если понадобится, защищать. Верно я говорю, Лаши?
– Я сам бы не сказал лучше, светлый князь.
– Итак, против твоего участия Кревга, я, Лаши – ты, благородный Адайя? – тот сделал утвердительный жест. – Вот, и он тоже. Тебе придется принять наше решение, или вызвать нас всех на поединок одного за другим.
Дарда смолчала, но мрачное выражение ее лица говорило само за себя.
Иммер обратил взгляд на еще одного человека, присутствовавшего в шатре совета, который однако, за все время не проронил ни слова. Что было ему не свойственно.
– Что молчишь, провидец? – проворчал князь.
– Я не полководец, – ответил Хариф. – И даже не воин. В том, как сражаться, не смыслю. Зато смыслю в знамениях, посылаемых богами…
– И что тебе поведали боги на этот раз?
– Что ты прав, светлый князь. Дарда, повелительница наша, должна оставаться на правом берегу. До крайнего случая.
Только Дарда могла распознать некую двусмысленность в словах слепого и его голосе.
– Хорошо, – подхватила она. – Я буду находиться на правом берегу – как сказано, до крайнего случая. Однако, часть моих людей останется здесь – в качестве связных. Я зрячая, но не ясновидящая.
На том и порешили.
Криос не зря возлагал главные надежды на боевые колесницы царского войска. У мятежников они также имелись, но в меньшем количестве. Это не удивительно. Лишь цари и самые могущественные князья могли позволить себе владеть многими колесницами. И не только потому, что окованные бронзой повозки стоили дорого. Для того, чтобы три человека в колеснице: возница, боец и щитоносец действовали согласованно, требовались годы обучения. Также и лошадей долго учили не бояться беспрерывного грохота, издаваемого колесницами. Но тот правитель, у которого было достаточно средств, терпения и опытных воинов, обладал оружием грозным и действенным.
Иммер и Кревга полагали, что стрелки из гастрафетов сумеют остановить атаку Криоса. Они ошиблись. Люди Криоса, хотя и не были вооружены гастрафетами, уже сталкивались с этим оружием во время войны с Шамгари. Зимранское войско тогда было разбито, но Криос сделал надлежащие выводы из этого поражения. Не зря у его воинов были щиты не кожаные, не деревянные, не плетеные, а полностью медные. Управляться с ними было чрезвычайно тяжело, но зато стрела "пузобоя" не могла их пробить. За годы, которые Криос единолично возглавлял царскую армию, он позаботился о том, чтобы утяжелить обивку колесниц, и сделать кованые нагрудники для лошадей. И стрелы, выпущенные людьми Кревги, не то, чтобы пропали зря, но причинили гораздо меньший урон, чем могли бы без этих предосторожностей. Колесницы катились с неумолимым грохотом, и с обоих флангов их сопровождали тяжелые пехотинцы.
Дарда стояла на обозной телеге и вглядывалась в то, что происходит на левом берегу. Солнце било в глаза, и она могла понять лишь, что оба войска сошлись в бою. Ни Иммера, ни Кревгу она различить не могла. Хариф сидел в той же телеге. Хотя он ничего не видел, но ни разу не спросил о происходящем. Возможно у многих из тех, кто толпились рядом, возникал соблазн спросить, не посетило ли его видение, и что говорят боги об исходе сражения. Однако Дарда не спрашивала об этом, значит, не следовало и остальным.
Лаши, взмокший в кожаных доспехах, утирал пот со лба. Если он проклинал себя за то, что ввязался в эту историю, то молча. Впрочем, возможность спасти свою жизнь у него еще была. Как у всех у них, смотревших на битву в долине с высокого берега.
– Уту едет! – воскликнул Шарум.
Бегун скакал от брода, и через мгновение был рядом с повозкой. Его окружили, забрасывая вопросами. Он перевел дыхание.
– Плохо, Дарда. Наши держатся, но… Кревга убит, а его стрелки побежали.
Дарда коротко выругалась. Остальные не были так сдержанны и разразились самыми грязными проклятьями в адрес трусливых наемников. Но Дарда думала – наемники, да и солдаты должны быть совсем другими, чем люди ее отряда. Пограничные стражи приучены отвечать за себя и сами принимать решения, если понадобится. Но в войске узы, связывающие солдата и предводителя, гораздо прочнее. Это и пытался внушить ей Иммер, а она не понимала. Что ж, наверное, ей придется понять это сегодня на собственном опыте.
– А Иммер? – спросила она.
– Жив, сражается. И этот… Адайя, и ополченцы… но они же совсем не обучены, Паучиха! Перебьют их там…
И снова она не без горечи подумала : Кревга утверждал, что от ополчения в сражении толку мало. Но ополченцы держатся, а люди Кревги бегут. Правда, бегут они без Кревги.
Похоже, это и есть крайний случай. Когда переломить ход сражения еще возможно. Дальше ждать бессмысленно.
Дарда надела шлем, свистнула Бурому и прямо из телеги поднялась в седло.
– Лаши, возьми десяток наших и останови проклятых наемников. Если надо, пускай в ход плеть.
Лаши криво улыбнулся в ответ. Это был неплохой предлог, чтобы сбежать, и они оба это понимали.
Дарда снова посмотрела на тот берег, и ей показалось, что блестящие на солнце доспехи и колесницы царских воинов еще глубже продвинулись в мешанине сражающихся.
На солнцепеке, во всем этом вооружении и еще в плаще, наброшенном поверх кольчуги, она должна бы умирать от жары. Но почему-то было холодно.
– Остальные – за мной! – ровным, как всегда, лишенным воодушевления голосом произнесла она и тронулась с места. Дарда не стала возвращаться к спуску, пригодному для колесниц, а выбрав место, где обрыв не так крут, съехала по песку к воде. Бурый был приучен к подобным штукам в пустынях и предгорьях. Прочие последовали за ней, разбрасывая песок.
Хариф остался в одиночестве. Он сидел неподвижно, обратив невидящий взгляд туда, откуда слышался шум сражения.
Возможно, они были лучшими бойцами на этом поле, но их было слишком мало. Хотя можно сказать и наоборот – их было мало, но они сражались лучше других. Они врезались в гущу боя, прорезая путь среди пехотинцев. По счастью, мятежных нирцев и царских людей было легко различить даже при отсутствии боевых знаков и знамен по доспехам, шлемам и оружию. Зимранцы обычно предпочитали топоры копьям и дротикам. И в рукопашном бою топор был удобнее копья. Один из зимранцев устремился к Тамруку с явным намерением перерубить ноги его коню. Очевидно, царские воины не отличались щепетильностью южан, способных сотворить что угодно с людьми, но лошадям вреда не причинявшимх. Но пехотинцу не повезло. Тамрук вырвал у него топор, и раскроил зимранцу шлем вместе с черепом. После чего топор уже из рук не выпускал. Уту, присоединившийся к отряду, рубил кривым дебенским мечом. Шарум орудовал цепом, с которым никогда не расставался.
