– Слава Никкаль и Хаддаду.

Эти слова подхватили – сперва нестройно, неуверенно, потом все громче, постепенно воодушевляясь.

В самом деле – могло бы это слабое, безобразное создание одержать победу, если б ее не любили боги? Разве она посмела бы явиться сюда, если бы ее не послала Никкаль? И что за славное наказание приберег отец наш Хаддад для оскорбителя своего верного города!

"Боги любят веселье, почему бы не повеселить их?" – вспомнил преподобный Нахшеон, но на места почетных гостей не посмотрел, Даже если все это подстроено храмом Никкаль, он бы предпочел не сталкиваться с матерью Теменун. И Нахшеон повторил вместе со всеми:

– Слава Никкаль и Хаддаду!

Теперь Дарда знала, что действительно победила.

Это произошло в тот самый год, когда Далла, наследница князя Тахаша, правителя Маона и супруга Регема, родила своего первенца. Но об этом Паучихе из Каафа ничего не было известно.

В отличие от мирного Маона, где княжеское жилище было частью города, царский дворец в Зимране располагался в мощной цитадели, рассчитанной на то, что она отразит штурм и выдержит осаду. И от города дворец, стоявший на вершине высокого холма, был отдален гораздо сильнее. Далле, впрочем, это было безразлично, она и в Маоне не соприкасалась с городской жизнью. Хуже, что при дворце здесь не было сада, а именно в саду она привыкла проводить большую часть времени. Наверное, климат не позволял – в Зимране было суше и жарче, чем в Маоне. А может, обитатели дворца просто не ощущали потребности разбить сад – в покоях дворца можно был найти желанную прохладу, а для женской половины привозили достаточное количество цветов и фруктов. Зато по части дорогого убранства зимранский дворец намного превосходил прежний дом Даллы. Конечно, мужская половина была устроена с гораздо большим великолепием. В женских покоях не было золотых дверей с притолоками из серебра и стен с карнизами из лазурита, как в главном зале для приемов. Кресла не обивались, как там, слоновой костью и пурпуром, утварь была меньших размеров. Но убранство женской половины, меньше слепя глаза, отличалось большим изяществом и, пожалуй, стоило так же дорого. Далла, выросшая среди дорогих и красивых вещей, была в состоянии оценить ковры с чудным орнаментом и резную мебель. В сундуках хранилась драгоценная посуда – например, чаши, вырезанные из беспримерно редкого в этих краях янтаря, наряды и драгоценности, принадлежавшие предшественницам Даллы, и те, что были подарены уже ей. Этим приходилось утешаться. Больше было нечем.

Надежда Даллы, что Ксуф женился на ней для того лишь, чтобы исполнилось предсказание, оказалась напрасна. Как и любая надежда. Он взял ее в жены по той причине, о которой сказал в храме. Он хотел, чтобы его женой была самая красивая женщина в царстве, никак не меньше. Он хотел, чтобы все его желания исполнялись, и никто не смел ему препятствовать. Ну, наверное, и разговоры о предсказании возымели свое действие. Но наследник был важнее всего. Две прежние жены Ксуфа оказались бесплодны, и на сей раз он не желал совершить промашку, и взял в жены не девушку, а вдову, о которой было точно известно, что она способна рожать.

Вообще-то, Ксуфу можно было только посочувствовать. Ни сына, ни даже дочери, которую можно впоследствии выдать замуж и хоть так дождаться наследника по крови – внука. А годы уходят, и если он не обзаведется наследником – династия прервется, и Зимран рухнет в пучину междоусобиц, ибо местные аристократы и князья – правители городов, непременно начнут рвать власть на клочки. Решительно, положение Ксуфа вызывало лишь сочувствие. У всех, за исключением Даллы.

То чудовищное известие, которое ей пришлось выслушать от Фариды, в каком-то смысле помогло ей вынести брачную ночь с Ксуфом. Далла пребывала в таком отчаянии, что ей было все равно. И тут ее поджидало новое открытие.

Даже в прежнем ее маонском уединении до Даллы доходили легенды о том, каков Ксуф – "буйный бык", ненасытный самец. Отчасти из-за этого Далла и страшилась того часа, когда окажется с ним в постели.

Действительность оказалась совсем другой. Легенда – она легенда и есть. Высокий рост, громоподобный голос, мощный загривок и волосатая грудь рождают соответствующее представление о мужчине. Но в том, что дает мужчине право именоваться таковым, Ксуф против невзрачного и тихого Регема был все равно, что воробей против орла. Бессильным он не был, был просто слаб. Хотя очень старался. Пыхтел, потел и выдыхался, редко доводя дело до конца. Поскольку иногда это ему удавалось, Ксуф бывал крайне горд собой, а все свои постельные неудачи приписывал, разумеется, женщинам. И за эту провинность он их наказывал. Если в чреслах силы ему не доставало, то в кулаках ее было более, чем достаточно.

Когда Ксуф впервые избил ее, Далла испытала не столько боль, сколько растерянность. Она слышала о подобном, но не могла поверить, потому что и отец, и Регем обращались с ней бережно. И понимание, что такое происходит с ней, не с какой-то другой женщиной, ошеломило ее. Из-за этого она не позвала на помощь. А потом догадалась, что не стоит этого делать вообще. Будет только хуже. Теперь она понимала, почему Гипероха так странно себя вела. Она боялась.

Далла только не была уверена, что Ксуф убил прежнюю свою жену намеренно. Может, просто однажды переусердствовал и случайно сломал ей шею.

Что до постельных подвигов Ксуфа с наложницами, то тут он мог хвастать сколько угодно. Все они были рабынями, и способов расправиться с ними за невоздержанность языка у него было гораздо больше, чем с законной женой. И он ни на миг не поколебался бы это сделать – отправить на виселицу, на костер, отрезав предварительно тот самый болтливый язык. Так что они предпочитали молчать. Это делало всех дворцовых рабынь неуловимо схожими – боязливыми, скрытными и хитрыми, ничем не напоминающих благодушных прислужниц в Маоне. Далла чувствовала, что ни на кого из них нельзя положиться.

Подругами среди женщин благородного происхождения Далла также не обзавелась. Она была чужой в Зимране, в отличие от Гиперохи, не имела родни, и могла рассчитывать лишь на доброжелательность здешних женщин. Но не дождалась ее. Очевидно, тут постаралась Фарида, убедившая тех, кто соглашался ее слушать, что Далла была в сговоре с Ксуфом и виновна в тройном убийстве. Далеко не все этому верили, но не имели возможности, да и желания выказать враждебность царю. А Далле вновь приходилось отвечать за мужа.

Единственной ее опорой оставалась Бероя, чья верность была несокрушима. Но Далла была уже не маленькой девочкой, а женщиной, познавшей горе, и привязанность няньки не могла заполнить пустоту в ее сердце. Если бы она забеременела, то смогла бы полюбить ребенка, пусть даже отцом его был Ксуф. Но ребенка не было. И, не имея возможность любить никого из людей, она возлюбила богатство и роскошь. Тут Ксуфа нельзя было упрекнуть. Царица Зимрана, по его мнению, должна сиять не только красотой, но и драгоценностями. Свадебные украшения были лишь малой толикой того, что хранилось в царской сокровищнице. Ксуф и сам со страстью был привержен всему блестящему, яркому, и жену наделял щедро. Рамессу следил, чтобы дорогие ткани, ковры, всевозможная посуда, треножники музыкальные инструменты, которые переправлялись в женские покои, хранились в должном порядке. А Далла находила отдохновение, проводя часы у ларцов с украшениями, примеряя перстни, браслеты и серьги, либо просто пересыпая их сквозь пальцы, любуясь игрой света в блистающих гранях. Она придумывала себе наряды из тканей тонких, воздушных, излюбленных в Дельте, либо затканных причудливыми узорами, тяжелыми от золотой нити и бахромы, какими славились княжества юго-востока. Оплетала волосы ожерельями, украшала их гребнями слоновой кости – и зеркала, серебряные и бронзовые, говорили ей, что она стала еще прекраснее, чем в счастливые годы. И ей хотелось, чтоб люди любовались этой красотой, восхищались ей.