Далла хотела веселиться, хотела ликовать, но это чувство не приходило. За последние годы она разучилась радоваться, а может, и не умела никогда. Она не сетовала. Достаточно было и облегчения. Однако о богине Далла не забыла. Как только кончился срок траура, Далла посетила храм. Был весенний праздник Мелиты, женщины и девушки шли одарять богиню цветами, и Далла возглавила процессию, обставив выход с небывалой доселе пышностью. Рамессу закупил для нее лучшие цветы, какие можно было доставить в жаркий Зимран – нарциссы, анемоны, гиацинты, ирисы, и особенно любимые богиней фиалки. Все это рабыни Даллы несли в корзинах и гирляндах. Сама же царица принесла в дар богине прекраснейшие розы, желтые, как золото, и красные, как кровь. Народ, соскучившийся по лицезрению властителей – ибо Криос, которого в городе видели часто, царем все же не являлся, а настоящий царь был слишком мал – приветствовал Даллу с воодушевлением. Жрицы пели, благовония плыли к потолочным балкам храма, охапки цветов сыпались к каменным ногам Мелиты. Далла была почти счастлива. И только лицо Фратагуны, мелькающее среди цветов и облаков фимиама, отравляло это ощущение, оживляло отступившие страхи. Что она знает? И что готова предпринять? За исключением формальных речей, относящихся к богослужению, они не обменялись ни словом, и сдержанность жрицы казалась Далле подозрительной. Прежде она собиралась сделать храму какой-нибудь щедрый подарок, но теперь решила, что это будет расценено как подкуп, даже заискивание. Царице такое не пристало. Нет, Далла не собиралась обижать богиню. Но она одарит не столичное святилище, а храм родного Маона. Она и сама посетит этот храм, чтобы поклониться Мелите в облике милом и прекрасном, а не этому мрачному идолу.
Однако Далла пока что отложила поездку в Маон на неопределенное время. Она хотела отдыха, отдыха, который заслужила годами мучений. Ничего более. Криос и Рамессу займутся делами, Бероя – Пигретом. И, хвала Мелите, это теперь единственная задача, порученная Берое.
В последнее время Бероя сильно сдала. Напряжение, в котором они с Даллой жили в предыдущие годы, сказалось на ней больше, чем на воспитаннице. Ничего не поделаешь – старость нельзя обманывать до бесконечности. Она погрузнела, походка стала тяжелой и шаркающей, и голова ее постоянно тряслась. Но Далле, с младенческих лет привыкшей, что нянька сильнее всех на свете, и ничто не может этой силы поколебать, представлялось, что Бероя лишь утомилась, прихворнула, а через какое-то время отойдет и снова станет прежней. Бероя всячески поддерживала в ней эту уверенность.
Теперь они не так много времени проводили вместе, как прежде. Нянька неотлучно находилась при Пигрете, поскольку здоровье мальчика оставалась хрупким. Он стал не столь плаксив, как в первый год, но все равно был вял, часто болел, и требовал внимания. И Бероя лелеяла его, чтобы дать любимой питомице возможность отдохнуть.
Далла отдыхала. Но выражалось это не как в маонские годы – в возлежании на подушках и неторопливых прогулках по саду (которого здесь и не было). Развившаяся в ней любовь к роскоши получила достойный выход. Она устраивала пиры и приемы для знатных дам, и зимранские аристократки, пренебрегавшие затравленной женой Ксуфа, не смели презреть приглашение правительницы. Она придумывала праздники, на которых ее красота могла предстать в полном блеске. И она с удовольствием принимала просителей и послов, зная, что ее советники сами сделают все, что надобно сделать.
На одном из этих приемов и произошло событие, всколыхнувшее устоявшуюся за год жизнь.
Ничто не предвещало этого, когда перед царицей предстал человек в одежде, показавшейся ей варварской, хотя и не лишенной живописности – длиннополом полосатом кафтане, перетянутом богато вышитым поясом, и высоком войлочном колпаке, поверх которого была намотана повязка из тонкой белой ткани. На одежду Далла в первую очередь и обратила внимание, а потом уже – на человека, в эту одежду облаченного. Он был уже немолод, но крепок, с пронзительными светлыми глазами и окладистой седой бородой. Отвесив царице низкий поклон, пришелец сообщил, что он купец, имя его Дипивара, и много лет он ведет торговлю между Паралатой и Ниром. Правда, обычно он торгует в южных городах, в Каафе, например, а в столицу его привело поручение особого свойства.
– Дело в том, высокородная и прекраснейшая госпожа, что направляясь в твое царство, я должен непременно пересечь Шамгари. И в этот раз, будучи в Шошане, я был задержан людьми царя Гидарна…
Между придворными, окружавшими кресло царицы, прошел шепоток. Давно уже имя главного врага Зимрана не произносилось в этом зале открыто. Но Далла оставалась невозмутима.
– Вот что я узнал, – продолжал Дипивара, – В прошлом году в Шамгари перебежал некий зимранский священнослужитель, именующий себя Булисом. Объявившись в Шошане, этот Булис утверждал, что причастен к гибели царя Ксуфа, даже едва ли не является ее виновником, и на этом сновании рассчитывает на покровительство царя Гидарна. Взамен же он предлагал открыть тайны, выведанные им у государя Ксуфа и знатны людей Зимрана.
Шепот сменился напряженным молчанием.
– Так Гидарн прислал тебя сюда, дабы сообщить об этом? – леденящим голосом осведомилась Далла.
Дипивара отступил, и словно по уговору вперед шагнули двое сопровождающих его слуг. Они тащили плетеную корзину. В таких купцы обычно приносили подарки правителям. Корзина была закрыта крышкой. Один из слуг эту корзину поднял, а другой вынул, к всеобщему удивлению, завязанный бурдюк. Развязал и вытряхнул содержимое бурдюка на пол.
Тут уж не шепот раздался, и не ропот, а вскрик. Далла недоуменно моргнула. Она не поняла вначале, что покатилось по мраморным плитам… такое темное, безобразное…
Это была голова Булиса. Набальзамированная и высохшая. Однако лицо пророка Кемоша можно было узнать.
– Государь Гидарн не любит предателей, и не терпит их при себе, – сказал Дипивара. – Этот подарок он посылает царице Зимрана в знак добрых намерений и установления дружбы.
Далла ответила не сразу. Первым ее побуждением было воскликнуть: "Да, конечно!" Но оглядевшись, она увидела, как нахмурились знатные зимранцы, как они кидают на нее подозрительные взгляды. О, если бы здесь был Криос, чтобы принять ответственность на себя! Но как раз сегодня его не было в столице. А взгляд Рамессу, стоявшего по левую руку от Даллы, был достаточно красноречив: ни в коем случае! Оскорбить могущественного Гидарна было бы глупо и опасно. Но еще опаснее признать, что предложение Гидарна ей по душе. Этим она оттолкнет от себя всю воинскую знать Зимрана. А власть Даллы не настолько прочна, чтобы этим пренебрегать.
– Благодарю тебя купец, что ты исполнил столь неприятное поручение, – наконец произнесла она. – Но в Зимране слишком многие женщины по вине шамгарийцев стали вдовами, а дети – сиротами, чтобы я поверила в дружбу Гидарна. И если бы ты был шамгарийцем, не ушел бы отсюда живым. Тебя, как человека чужого и подневольного, я отпущу, но не жди от меня милости. Уезжай из Зимрана и будь доволен, что цел. А падаль, – она указала на голову Булиса, пусть бросят туда, где падали и место – на свалку.
Последние слова царицы вызвали шумное одобрение. Сам Ксуф не сумел бы выразиться лучше. Но Далла надеялась, что купец понял то, что она хотела сказать, и, вернувшись в Шамгари, сумеет объяснить все Гидарну. Было у нее предчувствие – что так все и случится.
Это был самый лучший вечер за последнее время. Далла велела служанкам покинуть ее, чтоб в одиночестве наслаждаться местью. Голова Булиса уже на свалке, и, наверное, ее клюют вороны… или терзают бродячие псы… И никто в Зимране, даже жрецы Кемош-Ларана, не осудит Даллу. Известие о том, что Булис перебежал в Шамгари означало, что Булис предал не только своего царя, но и своего бога, а потому для него мало самой лютой казни. Как замечательно поступил Гидарн, прислав ей этот подарок! Если бы он оказался здесь, Далла знала, как его отблагодарить. Ведь Ксуф всегда завидовал не только военным победам царя Шамгари, но и его гарему. Но Гидарна здесь не было, и это тоже замечательно. Далла свободна от всех обязательств. Ее враги мертвы, Регем и Катан отомщены полностью, это даже больше того, что она могла просить у Мелиты..
