– Герцогиню-то они не забыли.

– Герцогиню ни один дурак не забудет.

– Почему нам это надо делать, Герцогиня?

– Девушке причинили вред, – ответила она. – Сестра хочет спасти ее.

– Джек Ронси убьет меня, если поймает. Мария выступила вперед:

– Я не хочу, чтобы кто-то из вас подвергался опасности, – она взглянула на Джоко: – Наверное, нам лучше уйти.

Он остановил ее.

– Они каждый день выходят наверх, чтобы найти еду и топливо. Они могут задать вопрос, подслушать разговор. Они могут найти твою сестру, даже если никто другой этого не сможет.

– Но их могут снова поймать, – Мария покачала головой. – Мне невыносима мысль о том, что кто-то из них может оказаться на месте Мелиссы.

– Сначала и я была там, – сказала Герцогиня. – Все они тоже там побывали.

– Все равно… – Мария взглянула на Пан и Бет. – Спасибо вам за все.

Герцогиня проводила их до лестницы.

– Мы займемся этим. Я извещу тебя, Джоко, так или иначе.

– Премного благодарен, Герцогиня.

– Да… спасибо вам за гостеприимство. Клянусь, что я никогда никому не выдам ваше место, – Мария стала спускаться по лестнице, придерживаясь за стену. Ее колено онемело и не сгибалось. Оно болело так, что она чувствовала себя на грани обморока.

Ее голова была уже почти над уровнем пола, как вдруг Герцогиня присела на корточки и осветила лампой ее лицо.

– Вы действительно хотите ее вернуть?

– Всем сердцем.

Долгое мгновение они смотрели друг другу в глаза. Затем Герцогиня убрала лампу, а Джоко потянул ручку двери, распахнувшейся в темень и грязь.

– Давай возьмем кеб, – задыхаясь, проговорила Мария. – Я заплачу за него.

Джоко взглянул на нее. Несмотря на слабое освещение он заметил болезненные морщины, глубоко прорезавшие ее лоб. Она тяжело опиралась на его руку. Вместо ответа он подхватил ее на руки.

Когда его рука задела опухшее колено, Мария вздрогнула. Оказавшись у его груди, она задохнулась от испуга.

– Отпусти меня, – запротестовала она. – Тебя кто-нибудь увидит.

– Увидит? – фыркнул он, притворяясь непонимающим. – Кого волнует, что я делаю?

Мария смешалась. Ее первым порывом было сказать, что на самом деле она боится, как бы не увидели ее, но затем вспомнила, как разозлился Джоко, когда она усомнилась в нем. Она побоялась снова задеть его самолюбие.

– Меня, – едва слышно выдохнула она ему в ухо.

Его руки крепче прижали ее, уголки рта поднялись вверх. Он выпрямился, словно с его плеч свалилась тяжесть, и зашагал быстрее.

– Джоко, тебе незачем нести меня.

– Здесь только несколько шагов, – он свернул на улицу. – В Стрэнде мы возьмем кеб.

– Я могу идти, – пробормотала Мария. Однако ее протесты были неискренними, и они оба это понимали. Она положила руки поверх плеч Джоко, сомкнув пальцы около его уха. Ее грудь прижалась к его теплой, крепкой груди. Сильные руки Джоко легко удерживали ее на весу.

Биение сердца Марии участилось. Ее телу вдруг стало жарко от неподобающих мыслей. Приличной девушке викторианского воспитания следовало бы думать про объятия только одного мужчины. И этот мужчина должен быть ее мужем. Она содрогнулась.

– Холодно?

Мария слегка покачала головой и слабым голосом произнесла:

– Я тяжелая.

– Тяжелая, – согласился он со смешинкой в голосе. – Я прямо изнемогаю под этой тяжестью.

Несколько тихих слезинок прочертили горячие следы по ее холодным щекам.

– Ох, Джоко, какой ты добрый.

Это замечание заставило его хмыкнуть:

– Я? Нет, не совсем. Я дрянной – ты просто устала.

Сквозь густой туман, поднимавшийся с Темзы и застилавший набережную Виктории, они услышали цоканье копыт. Джоко пронзительно свистнул, и уже минуту спустя Мария с Джоко сидели в кебе, направлявшемся к ее дому.

Некоторое время они ехали молча. Как-то уж так получилось, что она осталась сидеть на коленях Джоко; он обнимал ее, а она – его.

– Как же они живут? – заговорила наконец Мария.

– Дети и Герцогиня?

– Да. Как им удается выжить?

Грудь Джоко всколыхнулась от глубокого вздоха.

– Ну откуда мне знать? Я не задаю вопросов, это не мое дело.

– Я думала…

Джоко встряхнул головой.

– Она – не ты, а ты – не она…

– Боже мой, конечно, нет! Если бы я была на ее месте, разве я жила бы там? Никогда. Я нашла бы другое место своим девочкам. И там были бы нормальные условия!

Мария почувствовала, как к ее щекам приливает кровь. Боль в колене ослабла, но теперь ей было жарко уже по другой причине. Давно забытый жар вдруг охватил ее.

– А у тебя есть девушка? – не удержалась она от вопроса.

– У меня? Нет. Откуда у меня быть девушке? Кому я нужен?

Кеб свернул на Обри Уолк. Они уже почти приехали. Джоко проводит ее до двери, а там, приподняв котелок и пожелав доброй ночи, оставит одну. И тогда…

Словно в ответ ее мыслям он спросил:

– Во сколько мне прийти к тебе завтра утром?

– Не знаю, – прошептала Мария. – Пораньше. Наверное, нам нужно составить план, но сегодня я слишком устала.

– Тебе нужно хорошо выспаться.

Вдруг Мария почувствовала, что не хочет расставаться с ним. Как она сможет вернуться в свою одинокую комнату и остаться наедине со всеми этими мыслями о Мелиссе и воображением, рисующим разные ужасы? А нужно еще разжигать камин, иначе ей придется залезать в сырую, холодную постель, где она начнет дрожать мелкой дрожью, слишком измученная и несчастная, чтобы заснуть.

Вдруг она расплакалась.

– Ну вот! В чем дело?

– И-извини, я н-не могу сдержаться. Джоко обнял ее крепче:

– Тебе больно?

– Стыдно признаться, но я плачу от жалости к себе.

– Ох, и все? – он неуклюже похлопал ее по плечу. – Это не вредно.

Мария встряхнула головой, пытаясь сдержать слезы.

– Это бесполезно. Просто я устала.

– Конечно, устала. Кто бы не устал? Кебмен натянул вожжи, останавливая свою клячу. Джоко открыл дверцу, вылез сам и помог спуститься Марии. Провожая девушку до двери, он бережно поддерживал ее, словно она была стеклянной. Когда она отперла замок и распахнула входную дверь, Джоко приподнял свой котелок:

– Желаю тебе доброй ночи, Рия. Он стал спускаться по ступеням.

– Нет, – прошептала Мария, чувствуя, как ее щеки горят огнем. Ох, как чудовищно она поступила, выжав из себя это слово. Она сжала губы, но слишком поздно.

– Что? – замер Джоко.

В наступившей тишине она пыталась понять себя. Голос викторианского воспитания смолк внутри нее, а голос морали, несущий осуждение и стыд, еще звучавший в ней, замерзал в холодной тьме парадного подъезда. Вместо него в ушах все сильнее пульсировала горячая кровь, напоминая о желании, экстазе и забытьи.

– Не желай мне доброй ночи, Джоко.

Из его груди вырвался нервный вздох. Котелок съехал назад, словно предоставляя лбу изучать ее лицо. Джоко серьезно смотрел на нее, нахмурив брови. Он неловко переступил с ноги на ногу. Когда он заговорил, его голос прозвучал чуть хрипло:

– Рия, вряд ли это хорошая идея. Знаешь, я ведь не нянька и не старая дева – компаньонка.

– Я знаю.

– Если я останусь, то останусь как мужчина. Мария протянула к нему руку. Ее рука была твердой, но голос дрожал.

– Останься, Джоко Уолтон. Пожалуйста, останься.

– Да, мэм, – сдвинув котелок на лоб, Джоко спустился со ступеней и бросил монетку кеб-мену.

– Благодарствую, сэр.

Мария зажгла лампу на столе холла. Держа ее перед собой, она стала подниматься по лестнице в свою комнату. У нее голова шла кругом от собственной смелости, и на второй лестничной площадке она прислонилась к стене.

Она услышала, как Джоко сзади нее закрыл дверь, щелкнув задвижкой. Затем она услышала звуки его шагов в холле, и вот уже его каблуки застучали по деревянным ступенькам, пока он поспешно поднимался вслед за ней.

Стыд заливал щеки Марии. Ее горло пересохло. Она заставила себя оторваться от стены и дойти до своей двери, последней в конце коридора. Она смотрела прямо перед собой, стараясь избегать взглядом дверей соседей, словно это могло отвратить остальных жильцов меблированных комнат от выхода в коридор. Меблированные номера совсем не походили на дачу, укрытую от чужих глаз, обвитую виноградной лозой и затененную деревьями.