И сейчас можно услышать, как на Востоке расшалившихся не на шутку детей пугают «бабайкой», который «придет и накажет». Из тысячелетней глубины дошла до нас эта угроза, ибо так стращали своих непослушных чад арабские матери, на свой манер называя легендарного азербайджанского полководца. Вот и древний историк Ибн Тагриберди свидетельствует, что «Бабек был героем своего времени и храбрецом, которого страшились в Халифате».
И поныне имя его свято чтится на его родине: оно воспето во множестве стихов и поэм, ему посвящены научные исследования и симфонические произведения, исторические романы и поэмы. О великом воине снят также грандиозный постановочный фильм, его имя присвоено ряду административно-территориальных единиц, его гордым именем продолжают называть новорожденных.
Но разве это не вопиющий парадокс, когда у народа, традиционно относимого к магометанству, общепризнанным национальным героем первой величины является историческая личность, мученически погибшая в непримиримой борьбе с теми, кто... принес на его землю эту самую веру?! Возможно, будущие национальные исследователи, вооружившись прежде мужеством, найдут вразумительный ответ на эту историческую загадку. И не в этой ли критической точке вершится мучительный психологический контрапункт народа, не здесь ли следует искать некий код к разгадке подлинных истоков целой череды его прошлых и нынешних трагических нестроений?
Азербайджанцы — разделенная нация. В нынешнем Иране их и сегодня проживает втрое больше, нежели на территории собственного суверенного государства. А ведь два тысячелетия назад отсюда, из этой земли, пришли восточные цари, те самые библейские волхвы, чтобы поклониться Предвечному Младенцу и преподнести Ему драгоценные дары, которые по сию пору хранятся в монастыре Святого Павла на Святой горе Афон в Греции. В свое время к народам, населяющим эти земли, направится для проповеди Евангелия один из учеников Христа — святой апостол Фома. И именно от него те самые волхвы: Мельхиор, Каспар и Валтазар, которых называют еще восточными царями и чьи святые мощи покоятся ныне в Кельнском соборе, — примут Святое Крещение. Другой же святой апостол и ученик Спасителя, Варфоломей, будет распят и примет мученическую кончину от рук язычников в Баку.
Для автора этих строк и его соотечественников, большинство которых, возможно, впервые узнает об этой стороне известных событий, которые принято называть библейскими, существует и еще один важный аспект. И дело тут не только в том, что мы, в который раз вторя Пушкину, «ленивы и нелюбопытны», а от себя добавлю — порой еще и трусоваты. Чрезвычайно важно, что предки наши отнюдь не находились на обочине мировой истории, как это пытаются представить порой иные лукавые литераторы и историки от политики. Более того, они приходили в непосредственное соприкосновение с ее величайшими вехами, положившими начало отсчету новой Христовой эры.
А потому на вопрос, задаваемый мне чаще всех иных, о котором терпеливый читатель, надеюсь, догадался и который поначалу ставил меня в тупик, с годами, кажется, пришел ответ. Полагаю, что среди давних предков моих были — не могли не быть — мученики за веру Христову. И это их святыми молитвами дан мне шанс (но только шанс!) перейти из непроглядной тьмы, в которой я так долго и мучительно копошился, к Свету. Иного объяснения у меня попросту нет, потому как в моей прошлой страшной жизни не нахожу ничего, чем заслужил бы явленную мне милость. И когда десять с половиной лет назад сказал почему-то жене своей, что если не покрещусь, наконец, то умру, даже и тогда не сознавал я того, насколько был близок к истине.
Ныне же прошу святого мученика Уара, имеющего дерзновение предстательствовать пред Христом об умерших в безверии и некрещеными, молиться Спасителю Нашему:
о прадеде моем Али Султанбеке Ирзабекове, который верой и правдой служил русскому Царю, дослужился до чина надворного советника, однако после отставки своей совершил хадж в Мекку; кстати, он первый в нашем роду получил высшее образование на русском языке;
о сыне его Шир Алибеке, участнике трех войн, который окончил классическую гимназию, преподавал в ней, а позже окончил университет, Школу красных командиров, дослужился до звания генерал-майора; заведовал отделом ЦК Компартии республики, был репрессирован и четыре года томился в тюремных застенках в ожидании смертного приговора по сфабрикованному политическому обвинению, каким-то чудом был оправдан; до пенсии трудился скромным школьным учителем, знал множество языков, больше всего на свете любил книги, обладал энциклопедической эрудицией и был убежденным атеистом;
о бабушке моей Бадам-ханум, которая еще в младенчестве моем (так уж сложилось) заменила мне мать; она была старшей дочерью купца первой гильдии Сеид Мамеда Ахундова, вложившего весь свой капитал в приобретение нефтеносного участка земли в бакинском пригороде, экспроприированного позже большевиками; единственная в нашем роду она получила высшее образование на национальном языке, будучи великой труженицей, до последнего своего часа учила в школе малышей; которая все жалела казненного царя и время от времени перепрятывала тетрадь с переписанными ею от руки стихами «запрещенного» поэта Сергея Есенина;
о деде моем Исрафиле Ибрагимове, отце моей матери, профессиональном революционере, заместителе председателя подпольной большевистской организации Закавказья, по заданию которой работал в руководстве жандармского управления края; после революции он стал народным комиссаром, возглавив в республике борьбу с бандитизмом и контрреволюцией; в сорок лет после страшных пыток и издевательств — ему живому выкололи глаза и сожгли бороду его бывшие соратники; он был казнен своей же властью и сброшен в безвестный нефтяной колодец, так что и могилы его нет; позже тою же властью он был реабилитирован и назван ею «рыцарем революции»;
о его жене Любови Азимовой, моей бабушке, уроженке Смоленской губернии, выброшенной после ареста и гибели мужа с тремя маленькими дочерьми на улицу;
о маме моей Назакет Ибрагимовой, ставшей матерью троих сыновей; много лет она жила со страшным клеймом дочери «врага народа», а на закрытом процессе над палачами своего отца, еще юная, выступала от лица детей репрессированных родителей и после этого много месяцев пролежала в больнице с нервным потрясением;
о моем отце Давуде, который, как и мама, побывал в шкуре сына «врага народа»; в войну, еще мальчиком, юнгой ходил на сухогрузе в Иран и тем помогал семье хоть как-то продержаться, пока не было отца и братьев, ушедших на фронт; позже он стал кадровым офицером, как и все мужчины в нашем роду, затем инженером, наделенным всевозможными талантами, ни один из которых так и не смог реализовать в полной мере; он любил читать мне книги на русском языке и первый привил мне любовь к литературе;
о нашем Алике, самом старшем брате отца, необычайно одаренном человеке, который ушел добровольцем на фронт, прибавив себе возраст, был пленен, прошел ад фашистских концлагерей, откуда бежал и сражался партизаном в Греции и Италии; после возвращения на родину был сослан в Сибирь, где прошел еще больший, по его же словам, ад ГУЛАГа и откуда тоже бежал; поступил даже в медицинский институт, но был изгнан как бывший в плену; в возрасте двадцати семи лет он умер на руках своей матери глубоким изможденным стариком;
о старшем брате отца Ниджате, которого в нашей семье за необычайную доброту и детскую наивность называли Пьером Безуховым; кадровый офицер и фронтовик, позже он стал хорошим врачом; поздно женившись, он все свое свободное время посвящал мне; прожив 11 лет с семьей в России, где местные жители называли его отчего-то Николаем Александровичем, после смерти матери он все же вернулся на родину; это именно он когда-то первым сказал мне, еще ребенку, удивительные слова о христианской вере и Христе, Которого очень любил, но так и не дошел до храма;
и о многих иных моих соотечественниках, таких разных людях, которые все до единого, возможно сами того не осознавая, как это случается порой с людьми, были согреты щедрым Русским Солнцем.
