Язык Бога и человека
Быть языком-посредником в государстве, населенном множеством разноязыких народов, — великая, многотрудная и, как видим, далеко не всегда благодарная служба. Это особая историческая судьба державостроительного языка, языка-собирателя.
Юрий Лощиц
Давнее это вспомнилось неспроста. Сколько раз, беседуя с людьми, уклоняющимися от посещения православного храма, участия в богослужениях, слышишь нередко один и тот же довод: непонятен церковный язык. Нет-нет да и услышишь призывы, доносящиеся даже из церковной среды, о необходимости скорейшей реформы церковнославянского языка. Дескать, так он станет понятнее — и молодежь потоком хлынет в наши храмы. Что можно на это возразить?! Подобные разговоры, как мне кажется, возникают чаще всего по причине непонимания подлинной сути и назначения церковных служб.
Начну с себя — так будет честнее и убедительнее. Вспоминаю, как трудно, а точнее — тягомотно, было мне во время богослужений в течение весьма продолжительного времени после Крещения. И это при том, что русский с рождения является для меня родным наряду с национальным языком, как и для большинства бакинцев моего поколения. Более того, будучи по образованию учителем русского языка и литературы, я был знаком со старославянским не понаслышке — изучал его, сдавал, помнится, с приличными оценками. И тем не менее...
Однако со временем милостью Божией со мною все же начали происходить чудесные изменения. И прежде всего потому, что с некоторых пор стал посещать церковные службы регулярно, попытался приноровить, если можно так выразиться, ритм собственной жизни к ритму общецерковной. И еще (это, как мне теперь видится, немаловажно) со временем отыскал наконец-то то самое место в храме — мое. Оно оказалось в непосредственной близи от клироса и царских врат. И, словно угадав мое внутреннее состояние (как это случалось не раз), батюшка сказал тогда в проповеди о том, что место, которое мы избираем для себя в храме, мистическим образом есть прообраз того места, которое мы чаем обрести на Небе.
Впервые без стеснения я чуть слышно пел (молился!) вместе с хором. Куда подевались усталость, свинцовые ноги, непонятные слова молитв?! Ничего похожего, только легкое недоумение, что служба так плавно и необременительно подошла к концу — и вот уже батюшка выносит крест. Удивительно, но, не утруждая себя толкованием каждого слова, тем не менее я все прочувствовал, все услышал, но только по-иному — сердцем.
Если и вас одолевают схожие сомнения, прошу, не смущайтесь и начните с малого: приучите себя по возможности в храме бывать. Чтобы могли со временем ответить с очаровательной непосредственностью расшалившегося в храме крохи (а свидетелем этой сцены был я сам), которого мама пыталась урезонить: «Ты где находишься?!» — «Дома!» — обезоруживающе невинно прозвучало в ответ.
Вот и в одной из записок, присланных мне во время очередной встречи, прочитал: «Раньше в наших храмах пели все, потому и по сей день громко возглашают: "Глас осьмый!". Наша Церковь — Церковь поющих...» Удивительно, но Мартину Лютеру приписывают слова: «Диавол панически боится поющего христианина».
И не терзайтесь так, не унывайте и не смущайтесь оттого, что не все поначалу понятно. Утешьтесь тем, что церковнославянский язык понимают бесы и трепещут. Уясните главное: происходящее здесь не есть обмен информацией! Все гораздо проще и в то же время сложнее. Все иное. Православный храм вовсе не источник некоей мистической информации для пытливого ума, но прежде — источник неизреченной благодати, постигать которую отныне призвано ваше сердце через непосредственное участие в церковных таинствах.
Впрочем, и непреклонный интеллектуал уйдет отсюда утешенным, открыв для себя небезынтересные научные истины. Так, молитвы на церковнославянском языке, как известно, препятствуют внушению извне, являются преградой, надежной защитой на пути нейролингвистического программирования, одного из грозных психологических орудий нового века. А тот же церковный колокол не просто услаждает слух и волнует душу. Колокольный звон, как свидетельствует отечественная история, не раз спасал православных людей во время гибельных эпидемий чумы. К слову, одновременный звон московских, прославленных некогда «сорока сороков», как продолжает свидетельствовать та же наука, образуя невидимый небесный щит, способен отклонить траекторию межконтинентальной баллистической ракеты.
Но разве это главное?! Для церковного человека важно иное. Колокольный звон для него — невыразимая человеческими словами музыка, ведущая свой волнующий диалог с его бессмертной душой напрямую, безо всяких посредников. И ни за что не спутает он мерный благовест с частым перезвоном. Что же касается бесов, то они для него, что оптом что поврозь, как были паршивой нечистью, так ими и останутся.
Какая же милость Божия изливается на русских людей, что им позволительно молиться Создателю и святым Его, Пречистой Богородице, по сути, на том же языке, на котором общаются с близкими и родными, на языке сладких детских снов, навеянных колыбельной, что пела когда-то мама. Поверьте, это дано не всем.
На Востоке говорят, что даже самый долгий путь начинается с первого шага. И если вы его все же сделали, то впереди вас ожидают поистине удивительные открытия. Только не ленитесь и не унывайте. Попробуйте обзавестись небольшим словариком — и вы узнаете много новых слов, это сделает вас внутренне богаче, интереснее. Не без удивления обнаружите, что некоторые понятные, как вам казалось, слова на церковнославянском языке имеют иной смысл. К примеру, слово выну обозначает отнюдь не достану, а всегда; искренний — значит ближний; южик — это родственник, отроча — младенец...
Продолжать можно до бесконечности — и, поверьте, это очень увлекательно. В этом измерении все оказывается точнее, поэтичнее, фактурнее. Скажем, «Царствие Небесное нудится» звучит куда убедительнее, нежели «силою берется». И на каком-то этапе вы подойдете к совершенно иному качественному уровню: с благоговением приступите к чтению Псалтири, а затем и Евангелия на церковнославянском. Потревожьте, разбудите свою генную память — она так долго ждала этого часа. Как по-новому, по-утреннему свежо ощутите вы свою русскость. То, что вы при этом прочувствуете, какие глубинные, неведомые вам ранее струны вдруг отзовутся в вашей обрадованной душе — попросту не поддается описанию.
«Читайте Пушкина и Евангелие!»
Во время одного из выступлений в стенах Московской Духовной Академии получил из зала записку, которой дорожу. Приведу ее почти целиком: «...вы правы, только при частом посещении храма начинаешь понимать этот язык, итогда молитвы, которые давно знаешь наизусть, расцветают, как розы! Это невозможно объяснить непонимающим, это можно только почувствовать! Но для упорствующих попробуйте перевести на современный русский: "Благословен Плод чрева Твоего!" — "Как хорошо, что Ты беременна!", или: "Хорош Твой Ребенок!"?!» Комментарии, как говорится, излишни.
Как же прекрасна на церковнославянском языке воистину божественная молитва «Отче наш»! Однажды довелось прочесть ее на современном русском языке. Ну, что сказать? Осталась информация, ушла поэзия. К слову, даже расхожая поговорка «Устами младенца глаголет истина» в переводе на современный русский язык прозвучала бы просто отвратительно. Только прислушайтесь: «ртом ребенка говорит правда». Господи, помилуй! А потому и в стихотворении Андрея Вознесенского, посвященного музыке, читаем: «Где не губами, а устами...»
Чем прикажете заменить слова пронзительного пятидесятого псалма «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей», в котором поистине каждое слово — о нас?! А какие неподражаемые по красоте молитвы произносит в алтаре священник во время Евхаристического Канона: «Яко да Царя Всех подымем ангельскими невидимо дориносима чинми, Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя!» Содрогаешься при мысли о том, что святые слова могут заменить на иные. «Дориносима», как оказалось, древний римский воинский ритуал, когда победителя поднимали на копья со спиленными остриями. Но даже когда я пребывал в неведении о смысле этого выражения, ничто не мешало сердцу моему замирать от осознания величайшего из таинств, совершающегося сейчас в моем присутствии. И, как выяснилось позднее и что совсем немаловажно, — при моем непосредственном участии, при личном участии каждого, кто находится сейчас в храме, кто молится соборно. Разве возможно, чтобы подобное совершалось на «ежедневном», по слову А.К. Толстого, языке?
