— Что ж, это очень славно. Насколько крупные неприятности я вам доставлю, если проскользну к ней в палату и побеседую с ней до прихода полиции?

— Вы доставите мне огромные неприятности, — резко ответил доктор Уиллмонт. — И вы сами это прекрасно знаете. Это поставит в ложное положение меня и отразится на репутации больницы. В определенных пределах я могу пренебречь полицейскими инструкциями, но в этом случае я лично беру на себя всю ответственность и руководствуюсь исключительно заботой о здоровье пациента.

— Я глубоко уважаю вашу принципиальность и вашу профессиональную этику, доктор, — улыбнулся Мейсон. — Но послушайте, вы знаете всю механику работы больницы, я — нет. Как бы поговорить с Эстер Дилмейер раньше полиции, чтобы не ставить вас в ложное положение?

— Вам придется сделать это без моего ведома, — туг же ответил доктор Уиллмонт.

— И так, чтобы об этом не узнала дежурная сестра?

— Совершенно верно.

— И, насколько я понимаю, вы оставили персоналу абсолютно недвусмысленные инструкции, что ничего подобного не должно произойти.

— Вы опять правы. Мейсон закурил.

— Я вскоре вызову дежурную сестру к себе, чтобы ознакомиться с графиком изменения температуры и давления крови больной. Больная находится в палате номер 319. Затем я пошлю сестру в фармацевтическое отделение, чтобы получить там назначенные лекарства. Лекарства будут таковы, что их изготовление займет некоторое время. Сожалею, но я не могу допустить вас к больной. Это абсолютно исключается, пройдите сюда, пожалуйста.

Он взял Мейсона под руку, подвел его к столику, за которым сидела сестра, и обратился к ней:

— Ни один посетитель ни при каких обстоятельствах не может быть допущен к мисс Дилмейер, пока с ней не побеседуют люди из полиции. Полиция будет говорить с ней только тогда, когда я дам на это свое разрешение.

— Я так и поняла вас, доктор, — ответила женщина.

— Сожалею, мистер Мейсон, — произнес доктор Уиллмонт, поворачиваясь к адвокату, — но вы сами видите…

— Благодарю вас, доктор. Я понимаю вашу позицию. Не скажете ли вы мне, когда я смогу ее повидать?

Уиллмонт сухо и решительно покачал головой:

— Ничего не могу вам сказать на этот счет, сэр. Я выступаю в этом деле только как врач. В ту минуту, когда ей будет разрешено видеть вообще кого-нибудь, я извещу об этом полицию. С того момента, если ее здоровье не будет под угрозой, я никоим образом не смогу определять, кто и когда должен с ней встречаться. Все это будет находиться целиком в ведении властей. До свидания, мистер Мейсон.

— До свидания, доктор, — попрощался Мейсон, поворачиваясь к двери.

Доктор Уиллмонт быстрыми упругими шагами пошел к лифту. Мейсон направился к выходу, по пути свернул в телефонную будку, дождался, пока сестра за столиком отвернулась, вскочил в лифт, поднялся на третий этаж и нашел палату, в которой лежала Эстер Дилмейер. Не задерживаясь, он прошел мимо и остановился в конце коридора. Увидев, как из палаты вышла сестра с папкой в руке, он вернулся, толкнул качающиеся двери и вошел.

Эстер Дилмейер сидела на кровати, осторожно потягивая горячий кофе. Она подняла на него глаза и сказала:

— Хэлло.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Мейсон, подходя и усаживаясь на край кровати.

— Точно еще не знаю. А вы кто?

— Мое имя Мейсон.

— Перри Мейсон?

— Да.

— Кажется, я ваша должница. Насколько я понимаю, вы спасли мне жизнь.

— Я сделал все, что было в моих силах.

— Пришлось вам попотеть, пока разыскали меня.

— Да, пожалуй.

— Уф-ф. Горячий кофе — это просто сказка. У меня сейчас такое чувство, будто я выспалась на много лет вперед.

— Кто мог послать вам эти конфеты? — спросил Мейсон. Она замолчала в нерешительности.

— Смелее, — ободрил ее Мейсон.

— Ну, я подумала, это… то есть я никого не обвиняю, о…

— Продолжайте.

— Ну, я повстречала одну молодую женщину, которая показалась мне такой серьезной и правильной, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Это была мисс Фолкнер?

— Да, это была мисс Фолкнер. Она владелица «Фолкнер Флауэр Шопс».

— Я знаю.

— Так вот, она сказала, что к моему платью очень пойдут орхидеи, и прислала мне несколько штук.

— И затем?

— Видите ли, к тому времени я решила, что мне уже порядком надоела вся эта чехарда и нужно уходить из заведения. Я работала в «Золотом роге». В мою обязанность входило помогать мужчинам приятно проводить время, но, как вы знаете, платили мне не за то, что я помогала им забыть о скаредности и показать широту души, на чем и зарабатывают владельцы клуба.

Мейсон кивнул.

— Я отправилась домой, и чуть не вслед за мной посыльный принес коробку конфет. Я открыла их. Внутри лежала точно такая же карточка, как и в посылке с орхидеями.

— И почерк был тот же? — поинтересовался Мейсон.

— Я особенно не разглядывала, но выглядела она точно так же: и инициалы и текст.

— Что вы сделали потом?

— Шоколадные конфеты я люблю больше всего на свете, — сказала она, улыбнувшись. — Настроение у меня было скверное, и я поехала в город.

— А потом?

— Потом я почувствовала, что у меня все плывет перед глазами. Поначалу я просто решила, что устала и хочу спать, но в час я должна была бы прийти к вам в контору, поэтому понимала, что спать мне нельзя. Если бы не договоренность о встрече, я, скорее всего, забралась бы в постель, ничего не подозревая, но так я изо всех сил пыталась бороться со сном. А потом вдруг я поняла, что это не усталость и не сон. Меня отравили. Жутко вспомнить, что я пережила, пытаясь не выключиться и успеть поговорить с вами по телефону. Вашего голоса я совсем не помню. Я пыталась сказать что-то, засыпала на полуслове, потоки ужасным усилием воли заставляла себя открыть глаза и закрывала их снова. Чувство было такое, что наш разговор длится века и никогда не кончится.

— А теперь послушайте: это очень важно. То, что вы сейчас скажете, может иметь огромное значение. Когда вы разговаривали со мной, я услышал звук падения. Словно вы упали с кресла на пол.

— Ничем не могу вам здесь помочь, мистер Мейсон. Я ничего не помню.

— Я это понимаю, но когда мы вошли в вашу квартиру, хотя телефон валялся на полу, трубка была положена на рычаг. Я не мог представить, как вам удалось бы это сделать.

— По-моему, никак не удалось бы.

— Значит, кто-то должен был побывать в вашей квартире после того, как вы потеряли сознание, и до того, как мы вас нашли.

— И этот человек видел, как я лежу на полу, и ушел, даже не попытавшись мне помочь?

— Да.

— Очень странно для нормального человека. — Ее глаза внезапно засветились гневом.

— Да. У кого еще есть ключ?

Она глубоко вздохнула.

— Постарайтесь меня понять, мистер Мейсон. Я, конечно, не ангел с крылышками, но моя работа ограничивалась клубом. Когда я дома — со всем этим покончено. Только так девушка может играть в подобные игры и сохранять к себе хоть каплю уважения. Ни один человек в клубе не знает, где я живу. Ирма Радин — моя лучшая подруга, но даже она не знает. И владельцы клуба тоже не знают.

— Вы уверены?

— Абсолютно до конца, на сто процентов.

— А Роберт Лоули, например?

— Роберт Лоули, — произнесла она с презрительной гримасой, — слабовольный, бесхарактерный умник. То, что называется «придурок». Он считает себя таким крутым дельцом, что смотреть тошно.

— Как вы с ним познакомились? Это Пивис попросил вас им заняться или…

— Синдлер Колл.

— Вы давно знаете Синдлера?

— Нет, не очень.

— Ну и?..

— Синдлер — совсем другое дело. Он мне нравился. Я ему наскучила, и он, когда понял, что тут можно неплохо заработать, постарался пропихнуть в дело другую киску. Это мне не понравилось.

— Я вас не осуждаю.

— Знаете, вы задаете очень много личных вопросов.

Она допила свой кофе, Мейсон принял у нее чашку и поставил ее вместе с блюдцем на столик.