Джейн улыбнулась сама себе, когда, лежа на топчане, позволила счастью вырваться удовлетворенным вздохом из самых глубин ее души. То был вздох чистейшего удовлетворения – такого, какое она испытывала в противовес глубочайшей печали, самому сильному разочарованию. Нет сомнения, пережила она более чем достаточно, но к чему портить прекрасное мгновение воспоминаниями о пережитом. Она старалась полнее ощутить и запечатлеть в памяти всю гамму испытываемых ею чувств. Нельзя упускать дни, подобные этому.
В ноздри ударял благородный запах красного дерева, крепко запавший в душу с детства, с каникул, проведенных в Ибисе на юге Франции, который смешивался с сухими полуденными ароматами каньона. Джейн испытывала настоящее блаженство, от ощущений слишком божественных, чтобы выразить их словами, когда обжигающее солнце касалось ее тела, лаская обнаженные груди, о которых мечтала вся Америка, переливаясь на мелких капельках пота, выступавших на животе. Ястребы, лениво паря в вышине в легком бризе, высматривали добычу на дне и среди стен каньона, над головой белка подозрительно кралась по ветке акации, беспокойная синица наскакивала на нее с разных сторон. Защищала гнездо? Что ж, Джейн могла это понять. Наконец у нее тоже было гнездо, которое она будет защищать.
В пятидесяти футах от нее молодой человек из фирмы «Вилшир мейнтенэнс» чистил и без того безупречный бассейн. Стоит ли сказать ему, что она уронила в воду пластмассовый стакан? Нет, пусть это будет его испытанием на тщательность работы, найдет он его или нет. Как замечательно абсолютно ничего не делать, когда кто-то другой работает, если можно назвать работой чистку абсолютно чистого бассейна на тридцатипятиградусной жаре. Позднее появятся садовники и час или два будут перебирать листья, поливая кусты азалий и фикусы, до которых не достает двадцатичетырехточечная оросительная система «Радуга», оснащенная компьютером. Наверное, ей следует заставить себя пошевелиться, чтобы прикрыть наготу, но черт с ней. Ведь это же ее владения. Она здесь королева.
Сладко потянувшись, Джейн села и снова вздохнула от удовольствия. Бассейн был врезан в склон холма ниже дома, и перед ней открывалась панорама видневшегося вдали моря. Не торопясь, она подошла к перилам, ограждавшим семидесятифутовую террасу, и окинула взглядом каньон. Справа и сверху до нее доносился музыкальный шелест листьев деревьев. Их посадил сосед Дон Хенли со своими друзьями. Ниже раскинулось имение Анн-Маргарет, занимавшее восемьдесят акров девственной территории каньона, ниже холма расположился Египетский дом Шер, построенный на деньги, полученные от кабаре в Лас-Вегасе, который она делила с молодым Джоном Доненом, в настоящий момент выставленный на аукцион за четыре миллиона долларов. Где-то дальше – где именно, Джейн не могла представить – находился пользовавшийся дурной славой дом, принадлежавший сыну Дорис Дейс. Роман Полански снял его для своей беременной жены Шарон Тейт. И в один ужасный день их посетила «семья» Мензона.
Она закрыла глаза, ослепленная дикой красотой каньона. Джейн чувствовала себя так, словно родилась заново, выросла заново под солнцем Беверли-Хиллз. Боже, она любила это место, любила все вокруг, даже желто-оранжевую мглу, облизывавшую город, словно ребенок леденец. Дом Джейн располагался выше верхней границы смога, висевшего в нескольких сотнях футов ниже шоссе Малхолленд-драйв. Несмотря на это, в насыщенном озоном воздухе ощущалось его едкое присутствие, напоминающее о реальности, – необузданная красота каньона могла не только радовать глаз, но и причинять вред. Джейн нравилась и эта таящаяся в каньоне опасность. Она чувствовала ее в жгучем зное ветров, веющих из пустыни Санта-Ана, которые словно насмехались над ее душевным спокойствием. Ветра несли с собой мобилизующий силы привкус отдаленной угрозы, которая, казалось, пропитывала зеленые склоны холмов притягательной энергией страха. Хаотичное расположение и кричаще-тревожная красота высохших, напоминающих скелеты деревьев будили в воображении картины адовой смерти и разрушения. По ночам с холмов в поисках добычи спускались койоты и тревожили собак, темные духи из глубины Долины и ночные грабители из городских трущоб выползали на автомагистрали в поисках жертв. В зимнее время дожди размывали склоны гор, и на продуваемые ветрами дороги обрушивались оползни, погребая под собой автомашины, засыпая бассейны и райский пейзаж грязью.
И однажды – день этот придет – земля разверзнется, и грянет величайшая катастрофа, о которой калифорнийцы не хотят и думать. Тогда дома провалятся под землю, газовые скважины взорвутся, автомагистрали превратятся в подлинный ад, от которого они и сейчас порой мало чем отличаются, в то время как пламя и клубы серного дыма опрокинут картины будущего в дымящиеся пучины Сан-Андреаса. Остальная часть Америки будет стучать зубами от страха и делать вид, что сочувствует, когда карающий меч Господень поразит Гоморру, которой всего было отпущено в изобилии. Но никто не будет скорбеть о Лос-Анджелесе. Об этом позаботится зависть.
Да, здесь обитали боль, страх, ненависть и утраченная невинность, но Джейн это нравилось. Здесь обитала боль, потому что имелось множество возможностей; обитало поражение, потому что были успехи и надежды на успех; жила ненависть, потому что существовало много любви. Здесь, в Калифорнии, царили движение и оптимизм, существование и становление в этом чудесном месте, где забота не считалась наивностью, слезы не были признаком слабости, желание изменить свое социальное положение, свой статус-кво, не расценивалось как подрывное. Порой было трудно представить, что родина, которую она оставила позади, находилась на той же планете.
Джейн двинулась обратно к топчану, кафельные плитки, нагретые солнцем, жгли ноги. Как здорово ничего не делать, когда ничего не нужно делать. Воскресенья были единственными выходными днями, и Пит Ривкин полагал, что их нужно использовать исключительно для восстановления подсевших за неделю батарей. Поэтому она улеглась ничком на топчан, в зовущую мягкость, и уткнулась носом в сладко пахнущие полотенца, прислушиваясь к мягким звукам группы «Генезиз», доносившимся из дома. Ленч был превосходным: жареная, с корочкой, меч-рыба, хрустящий зеленый салат под настоящей французской «шубой», а не под взбитой суспензией, выдаваемой в этой части мира за натуральный продукт. И две баночки пива «Корона». Все приготовленное поваром теперь взывало ко сну из глубин того живота, прикорнуть на котором мечтала бы Америка.
