— Идиоты! Испугались общественного мнения! Вам наплевать на человеческую жизнь, если это не жизнь знаменитости!..
— Я штаб, я штаб! «Хамелеон», слышу вас плохо. Слышу вас плохо. Перехожу на прием.
— Да, понял, понял, говорю! Все!
— «Хамелеон», «Хамелеон»! Увеличьте мощность! Я вас очень плохо слышу! Перехожу на прием.
Фукэ резко выключил датчик.
— Что ж, если мы погибнем, про нас напечатают в газете. Только на последней странице и мелким шрифтом.
— Командир, идет вторая волна цунами, — слабым, тусклым голосом сказал Хира.
— Что ты болтаешь! Они же сказали — не будет.
— А я говорю, что будет… Интересно, этот спасся? Да нет, где там. Потонул, наверно. Бедняга, поди, забыл, как сосут грудь… — Хира тихонько рассмеялся.
Фукэ обернулся.
— Хира, что с тобой?
— Вот я и говорю, что это мне подарили в деревне? А песня, песня-то старая какая, давнишняя песня…
Хира сидел, уронив голову на приборы. Наверно, в его помутившемся мозгу проносились картины детства. Или эта темная, закрытая со всех сторон мышеловка показалась ему утробой матери…
Шум просачивающейся воды и скрежет обшивки все усиливались.
— Эй, Хира, очнись! Давай выбираться, а то не увидишься со своей мамой. Да, брат, рождаться на свет трудно. Наверху высокие волны. Ну, держись! Будь мужчиной! Встать!
Волоча за собой обессилевшего Хиру, Фукэ прошел в соседний отсек, вытащил из спасательного шкафа два кислородных баллона. Один укрепил на спине Хиры, другой на своей. Сунул трубку в рот обмякшему механику, чтобы тот сразу начал дышать кислородом. Потом нажал на кнопку спасательного люка.
Задраив дверь, Фукэ сам надел маску и включил подачу воды. Морская вода с шипением лизнула ноги, потом начала подниматься выше. Отсек быстро наполнился водой.
Следя, чтобы Хира не выпустил изо рта трубку, Фукэ ощупью искал кнопку выходного люка. Наконец нашел, нажал. Послышался едва уловимый шум мотора. Но люк не открылся. Фукэ нажимал и нажимал на кнопку. Бесполезно. По-видимому, внешняя обшивка подводной лодки деформировалась и люк заело. Мотор работал вхолостую.
Фукэ бросился к внутренней двери. Она тоже не подавалась! Погас свет. Вода проникла в аккумуляторные отсеки!
И тут впервые он почувствовал настоящий ужас. Словно его окатили водой более холодной, чем ледяная вода…
Сколько часов прошло после этого? Да нет, какие там часы! Ведь запас кислорода в баллонах невелик.
Кислород… Если бы еще немного кислорода… Еще немного…
Но что это? Люк плавно открылся… Тело качнулось и понеслось вверх. Как легко, словно на воздушном шаре…
Скафандр больше не нужен. Фукэ шагал по дамбе плотины. Перед его глазами, которые видели теперь особенно ясно, простиралась огромная осушенная равнина. Вон коричневатые горбы возвышенностей. Вон чернеют сосновые рощи. А там зеленеют поля. Между ними поблескивают соленые озера, окаймленные свежей молодой травой. И всюду, всюду строятся города. Работают гигантские краны. Серебрятся ленты транспортеров. Шагают роботы. Вот она, светлая, полная надежд панорама богатой Японии. Японии, у которой есть будущее.
И над всем этим величаво возвышалась плотина, которую он заставил жить своей смертью. Он был удовлетворен. Он почувствовал небывалую гордость.
На берегу озера, в тени деревьев, стояла Акира. Он сейчас же узнал ее.
Фукэ шел к ней широким, уверенным шагом. Она ждала. Ее глаза сияли.
— Смотри, только один раз! — Акира улыбнулась, и он коснулся губами ее прекрасных губ.
— Ты замечательный парень, Фукэ! И я… люблю тебя… сказала Акира и сама поцеловала Фукэ…
Фукэ почувствовал, как сердце наполняется удивительным покоем… Становилось трудно дышать…
— Акира!
Нет, голоса не было, губы беззвучно прошептали эти три слога.
Зазвучала песня — он спасен!
Ничего не осталось. Только чувство удовлетворения, огромное, как небо, о котором он когда-то мечтал…
В тесном, наполненном водой люке, прислонившись к стене, стояли двое. Все было спокойно. Над их головами больше не поднимались пузырьки воздуха.
Саке Комацу
ХАОТИЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ
1.
В последнее время в мире происходит что-то странное. Это еще мягко сказано. А если говорить откровенно, то все человечество просто-напросто сошло с ума. Конечно, если каждое явление рассматривать отдельно, то вроде бы ничего особенного тут нет. Взять хотя бы последние Олимпийские игры в Токио, или увлечение большими скоростями, или наводнение нашей страны периодической печатью, или бешеный рост количества баров и столовок в центральных районах столицы, Гиндза и Синдзюку, а также в центрах других городов и городков; или, скажем, поведение женщин, которые день ото дня становятся все более дерзкими и развязными, и в связи с этим — катастрофическое увядание мужчин; или бесконечный калейдоскоп в международной политике; или бум: «Давайте хорошенько перетрясем нашу Японию!»; или эти разговорчики, что, мол, «тихоокеанская война[10] была не такая уж плохая штука…» — все это вполне закономерно, каждое явление имеет свои причины. Где же тут безумие? В общем, жизнь идет своим чередом, и идет неплохо, даже отлично идет. Только вот не надо ничего обобщать…
Хотя, впрочем, почему же не обобщать? Когда обобщаешь тоже нет ничего страшного.
Все нормально, естественно, безумием и не пахнет. Однако…
Однако здесь что-то не так… Да-да, это чувствуется в те редкие минуты, когда вдруг выпадает возможность отдохнуть от повседневной суеты. Но на одном чувстве далеко не уедешь. Чувствовать-то чувствуешь, а как попробуешь разобраться, разложить все по полочкам, так опять не понимаешь, в чем дело. Действительно, дни бегут за днями, будни сменяются праздниками, праздники — буднями… Ну и что? Одно только можно сказать с полной убежденностью: если люди сталкиваются с каким-либо необычным явлением, им хоть бы что, никто даже не удивляется…
Наверно, поэтому дежурный из полицейского участка тоже ни капли не удивился, даже для приличия. А происшествие было из ряда вон выходящим. Я возвращался домой поздно ночью. Шел через рощу, что в окрестностях синтоистского храма. И вдруг мне в спину метнули средневековые ножи, милые такие штучки, острые, как бритва. Сам не пойму, как спасся. Быть бы мне проткнутым местах в десяти, да как-то я увернулся.
Полицейский и ухом не повел.
— Ниндзя[11] опять нынче в моде, — сказал он, с явным отвращением глядя на мое возбужденное лицо, — вот и получаются разные неувязочки… Сколько раз отдел надзора за детьми предупреждал родителей, чтобы не давали ребятам опасных игрушек…
— Игрушки?! — возмутился я. — Ничего себе игрушки! Да вы посмотрите, как они сделаны!
Я бросил на стол четыре орудия убийства. (К сожалению, я нашел только четыре, хотя их было не меньше десятка).
— Ну, убедились? Острые-то какие! А вес? Разве ребенок поднимет такую штуку? И потом, видели бы вы, с какой силой они вонзились в дерево!
— А кто же, кроме ребятишек, станет так баловаться? — равнодушно бросил полицейский, взглянув на четыре сверкающих клинка. — У взрослых есть занятия поинтереснее. Да что говорить, теперь эти штуки дают в качестве премии за покупку конфет…
— Так назовите мне имя этого торговца, этого безмозглого дурака, который премирует детей орудиями убийства! — вне себя заорал я. — Я ему покажу! Если вы, блюстители порядка, не принимаете никаких мер, то придется мне самому вмешаться!
— Н-да, — промычал полицейский, — неплохо сделаны. Пожалуй, даже очень хорошо для детской игрушки.
Он с видимым удовольствием погладил нож.
— Еще бы! А о времени вы подумали? Интересно, какие это детишки станут играть в храмовой роще в полночь?
— А почему бы им и не порезвиться ночью? Ученики средних и старших классов теперь народ самостоятельный. — Он порылся в ящике стола и вытащил револьвер, по-видимому самодельный. Вот посмотрите. Только что отобрал у одного школьника. У его отца маленький заводик, скорее даже мастерская. Станки, всякие инструменты. Ну, парень и смастерил. Для подростка совсем неплохо, а?
