Как и рассказывал Джад, дядюшка говорил до того убедительно, что мне невольно захотелось еще раз взглянуть на это злосчастное строение. Взглянул — и долго еще таращил глаза, а может, и хлопал ими.

Дело в том, что дядюшка Отис не солгал. Никакого сарая не было… теперь не было. За ужином у меня зародилось невероятное подозрение. После еды дядюшка Отис уселся в гостиной читать газету, а я вслед за тетушкой Эдит пошел на кухню.

Когда я рассказал тетушке Эдит про сарай, она только вздохнула и посмотрела на меня затравленными глазами.

— Да, — прошептала она, — это все Отис. Я поняла еще вчера, когда пропала статуя… мы были в магазине Симпкинса. Я как раз смотрела на нее, но вдруг Отис произнес свои любимые слова — и ее просто не стало, прямо у меня на глазах. Тогда-то я и отправила тебе телеграмму.

— Ты хочешь сказать, — переспросил я, — что с тех пор, как в Отиса ударила молния, его упрямство приняло новый оборот? Он и раньше считал, что вещей, которые ему не по нраву, не существует в природе, но этим все и кончалось. Значит, теперь, когда он так считает, вощи перестают существовать из-за того, что каким-то загадочным образом обострилось его чудовищное упрямство?

Тетушка Эдит кивнула.

— Просто исчезают! — закричала она почти в истерике. Стоит ему сказать, что вещи нет, и она исчезает. Признаться, от такой мысли мне стало не по себе.

Пришло в голову множество нежелательных вариантов. Список вещей (и людей), в которых не верил дядюшка Отис, был длинный и разнообразный.

— Как по-твоему, — спросил я, — есть какой-нибудь предел? Статуя, сарай — это ладно, но где он, по-твоему, остановится?

— Не знаю, — ответила она. — Может, никакого предела и нет. Отис страшно упрям и… ну, например, вдруг кто-нибудь напомнит ему о плотине? Вдруг он заявит, что никакой плотины нет? У нее высота тридцать футов, и как вся эта вода хлынет…

Тетушка Эдит могла и не продолжать. Если дядюшке Отису ни с того ни с сего взбредет в голову заявить, что в Хиллпорте нет плотины, освобожденная вода сотрет городок с лица земли, а может быть, и погубит пятьсот его обитателей.

— И потом, не надо забывать, что он никогда не верил во всякие дальние страны с диковинными названиями, — прошептала тетя Эдит, — Занзибар, Мартиника.

— Гватемала и Полинезия, — хмуро согласился я. — Если кто-нибудь напомнит ему про такую страну и он вздумает сказать, что ее не существует, — никто не знает, что тогда произойдет. Когда внезапно исчезает страна, самое малое, чего можно ожидать, это цунами и землетрясения.

— Но как его остановить? — с отчаянием спросила тетушка Эдит. — Нельзя же запретить ему…

Ее прервало рычание, и на кухне с газетой в руке появился дядюшка Отис.

— Вы только послушайте! — загремел он и прочел нам вслух коротенькую заметочку, суть которой сводилась к тому, что его двоюродный брат Сет Янгмэн, оттягавший у него холм, собирается продать этот холм какой-то нью-йоркской фирме, которая будет там вести горные работы.

Затем дядюшка Отис в негодовании швырнул газету на кухонный стол.

— О чем они толкуют? — рявкнул он, нахмурив брови. — Холм Марбл? В округе нет холма с таким названием и никогда не было. И у Сета Янгмэна никогда в жизни не было собственного холма. Какой идиот принес эту газету, хотел бы я знать?

Он сердито уставился на нас с тетушкой. И вот среди молчания послышался далекий грохот падающих камней. Мы с тетушкой Эдит, как по команде, бросились к окну. Еще не стемнело, и из окна кухни было видно то место к северо-западу от дома, где на горизонте, как потрепанная шляпа-котелок, вырисовывается холм Марбл — вернее, где он вырисовывался.

В древности сила веры у пророков была так велика, что они могли передвигать горы. Но дядюшка Отис был наделен гораздо более примечательным качеством — неверием, позволяющим уничтожать горы.

Дядюшка Отис, не подозревая о необычном происшествии, с ворчанием снова взял в руки газету.

— Теперь все помешались, — заявил он. — Вот полюбуйтесь: статья о президенте Рузвельте. Не о Тедди, а о каком-то Франклине. Не могут даже правильно назвать человека по имени. Все знают, что нет такого президента — Франклина Ру…

— Дядюшка Отис! — заорал я. — Погляди-ка, вон там мышь!

Дядюшка Отис умолк и повернулся в ту сторону. Под плитой действительно притаилась мышь, и только ею я мог отвлечь дядюшку Отиса, прежде чем он выразит неверие во Франклина Д.Рузвельта. Едва-едва успел. Я отер лоб платком. Дядюшка Отис насупился.

— Где? — осведомился он. — Не вижу никакой мыши.

— Во… — я протянул было руку, но тут же осекся.

Разумеется, как только он заговорил, мыши не стало. Я сказал, что мне скорее всего померещилось. Дядюшка Отис проворчал что-то и удалился в гостиную. Мы с тетушкой Эдит переглянулись.

— Если бы он сказал, — начала она, — если бы он договорил до конца, что Руз…

Она так и не докончила. Проходя по коридору, дядюшка Отис угодил ногой в дыру, протертую в линолеуме, и во весь рост растянулся на полу, при падении ударившись головой об стол. Когда мы подбежали, он был без сознания.

Я отнес дядюшку Отиса в гостиную, уложил на старый диван, набитый конским волосом. Тетушка Эдит принесла холодный компресс и нашатырный спирт. Вдвоем мы принялись обрабатывать безвольное тело дядюшки Отиса, и в скором времени он открыл глаза, но хлопал ими, не узнавая нас с тетушкой.

— Кто вы? — спросил он повелительным тоном. — Что со мной?

— Отис! — расплакалась тетушка Эдит. — Я твоя сестра. Ты упал и расшиб голову. Потерял сознание.

Дядюшка Отис смотрел на нас очень и очень подозрительно.

— Отис? — повторил он. — Меня зовут не Отис. За кого вы меня принимаете?

— Нет, тебя зовут Отис! — запричитала тетушка Эдит. — Ты Отис Моркс, мой брат, и живешь в Хиллпорте, штат Вермонт. Ты прожил здесь всю свою жизнь.

Дядюшка Отис упрямо выпятил нижнюю губу.

— Меня зовут вовсе не Отис Моркс, — сообщил он, поднимаясь с дивана. — Я Юстас Лингхэм из Кливленда, штат Огайо. Торгую сельскохозяйственными машинами. Я вам не брат. Обоих вас я впервые вижу. У меня болит голова, и я устал от разговоров. Пойду подышу свежим воздухом. Может, голове полегчает.

Тетушка Эдит молча посторонилась. Дядюшка Отис прошагал по коридору, вышел на парадное крыльцо. Тетушка Эдит, подглядывающая в окно, доложила, что он стоит на ступеньках и смотрит в небо.

— Опять началось, — сказала она громко. — Снова потерял память. Точь-в-точь как двадцать лет назад, когда он свалился с лошади и целую неделю воображал себя Юстасом Лингхэмом из Кливленда. Ох, Мэрчисон, теперь придется вызывать доктора. Но если доктор узнает о той, второй болезни, он захочет упрятать его в лечебницу. А если кто-нибудь попытается упрятать Отиса в лечебницу, Отис не поверит ни в докторов, ни в лечебницу. Тогда… тогда…

— Но если ничего не предпринимать, — возразил я, — один бог знает, что тогда стрясется. Дядюшка Отис непременно вычитает еще что-нибудь насчет президента Рузвельта. В наше время о нем невозможно не читать в газетах, даже в газетах штата Вермонт. Или наткнется на упоминание о Мадагаскаре и Гватемале.

— Или поскандалит со сборщиками налогов, — прибавила тетушка Эдит. — Он то и дело получает от них письма с запросами, почему он ни разу не платил подоходного налога. В последнем письме сказано, что они высылают человека для личных переговоров. Но Отис твердит, будто такой выдумки, как подоходный налог, не существует, значит, не бывает и сборщиков налогов. В таком, случае, если кто-нибудь придет и назовется сборщиком налогов, дядюшка Отис просто-напросто не поверит в существование этого человека. И тогда…

Мы беспомощно переглянулись. Тетушка Эдит схватила меня за руку.

— Мэрчисон! — проговорила она задыхаясь; — Скорее! Беги к нему! Нельзя оставлять его одного! На той неделе он решил, что на свете нет звезд!

Я ни секунды не колебался. Мгновенно очутился на крыльце рядом с дядюшкой Отисом, который дышал прохладным вечерним воздухом и разглядывал усыпанный звездами небосвод с выражением безграничного неверия на лице.