Элиза помолчала, а потом качнула головой с тихим смешком.
— Но я никогда не была типичным подростком, если подумать. У меня не нашлось бы времени на это. Из-за неправильно использованных магических удобрений у мамы случилось искажение энергий, она ушла в считанные дни — неконтролируемый выплеск магии, пожирающий тело. Никто ничего не успел сделать. Отец… не перенёс это хорошо. Я фактически унаследовала ферму, когда мне было пятнадцать, и ухаживала за больным отцом, и принимала почти все решения, и в восемнадцать вышла за соседского парня, к которому мама перед своей смертью подсказала присмотреться. “Их семья беднее, но не беда; он маг, и нужной нам направленности. Но, что ещё важнее — он добрый, Лиз. У него добрые глаза, он никогда не жесток к зверям и уважителен к женщинам, внимателен к деревьям. Я наблюдала за ним, и знаешь, я не хочу навязывать своё мнение, но — взгляни на него и ты? Я таки кое-что повидала в своей жизни. Любовь придёт и уйдёт, милая, деньги сегодня есть, а завтра вдруг нет. Но доброта, она остаётся. И, ища мужа, стоит смотреть только на неё.”
Всегда ли остаётся? Я бы не сказал.
С другой стороны, я бы сказал, релевантный совет; возможно, один из лучших, что может дать мать дочери.
— ..И я присмотрелась к Лэну, как мама и советовала. Сначала мы подружились, потом я начала с ним флиртовать, он ответил… Мы выросли вместе, понемногу становясь друг другу опорой. Мы поженились сразу, не сомневаясь. Мы всегда знали, что у нас нет времени на веселье и на “не серьёзно”. Не те времена, не те обстоятельства у нас обоих. Для меня, во многом, это был вопрос маминой последней воли — но и мой выбор тоже. Знаешь, спустя много лет я всё ещё верю, что она была права. Он всегда был добр ко мне, мы всегда шли рука к руке, и это больше, чем я могу сказать о многих своих знакомых, что вышли замуж по большой и ошеломляющей страсти…
Она отвернулась, покачала головой с тихим смешком.
— Но ты никогда не знаешь на самом деле, да? Складывается по-разному, потому что, любовь или нет, ты всё равно выходишь за незнакомца. С какой стороны он откроется через пять, семь, пятьдесят лет — ты не знаешь. Равно как и не знаешь, с какой стороны откроешься ты сама… Мама права, да. Но и нам с Лэном повезло, не каждому в этой жизни даровано такое везение. Но это я понимаю сейчас. Тогда я просто смотрела на ту девочку и видела в ней всё, что не я. Всё, чем я не смогла или не посмела побывать. И по мере того, как годы шли и они росли, я всё больше убеждалась в своей так называемой правоте. “Кто угодно, но не она”, — говорила я Яби. Какой дурой я была…
Ван-Ван неловко передёрнула плечами.
Она явно больше не боялась Элизы (за что я готов засчитать бабуле очко), но при этом не знала, что ответить и как вообще на это реагировать. Сомневаюсь, что в жизни у моей подопечной случилось так уж много подобных разговоров.
Самыми вменяемыми ролевыми моделями в её жизни были Король Полей и, возможно, немного я (что уже о многом говорит — я последний, кому стоит быть образцом для детишек). Я не слышал ни об одной женщине, которая была бы близка Ван-Ван и могла бы претендовать на роль материнской фигуры… Ну, кроме той суки, что столько лет называла себя её матерью.
Но она, конечно же, не считается.
— Ну, ты по-своему была права, разве нет? — выдала Ван-Ван в итоге. — В смысле, если бы он не связался с ней, то был бы жив.
Элиза пожала плечами и горько улыбнулась.
— Они были очень молоды, вчерашние дети, оба. И они были влюблены. В чём я действительно могла кого-то из них винить? Я, с другой стороны… У меня нет этих оправданий, и что же? Он стоял прямо передо мной. Этот…
Она запнулась, и на лице её заиграли желваки.
— ..Этот монстр, этот урод трижды стоял прямо передо мной. Я называла его вежливо, господином. Он казался… таким жалким, банальным. Он улыбался виновато, просил прощения за то, что воспитал такую дочь, жаловался на нынешнюю молодёжь и дурную кровь, и я… Последний раз, когда мы с ним говорили об этом, они были уже мертвы. Они лежали в том подвале, ты была где-то в этом доме, без имени, никто не знал о тебе, но ты была там, и я… Я разговаривала с ним. Я слушала его — вместо того, чтобы сделать его удобрением для нового сорта пшеницы… Или едой для свиней, потому что он недостоин просто спать под пшеницей! Но я слушала его. Я…
Её голос снова сорвался.
— ..Я разговаривала с ним, и спрашивала, куда его непутёвая дочь могла уехать, и он обещал помочь в поисках, и я…
Она закрыла лицо руками.
— Все знаки были там. Они все были там, но я не видела. Почему я не видела?
“Потому что ты — не тот человек, первой мыслью которого будет проверить подвал соседа на наличие трупов. Потому что все мы оцениваем других по себе, хотим мы того или нет, и приходим к выводам, которые в большей степени вяжутся с нашим мировоззрением. И ты не могла себе представить то, что для тебя не имеет ни малейшего смысла.”
— Он это умел, — вдруг сказала Ван-Ван высоким, тонким голосом, и я подумал, что она озвучивает это впервые в жизни. — Они умели. Этот фасад, это вечное “Мы — хорошие люди!”. Всеми способами, всеми словами и выражениями. Никто, кто смотрел со стороны, не мог понять, не мог увидеть. Ничего, что можно доказать, что можно использовать — никаких синяков, никаких следов… Все, к кому я могла бы обратиться, уже знали из их рассказов, что я лгу. “Не лги, твои родители — хорошие люди!”. В это верили все, и… Не твоя вина, что ты верила ему, вот. Он умел это делать. Все верили.
Элиза судорожно вздохнула.
— Милая, если бы я только знала… Мне жаль. Мне правда очень, очень жаль.
— Не надо, — пожала плечами Ван-Ван, — в смысле, они не делали со мной ничего по-настоящему плохого? Никаких топоров. Могли оставить без еды на день или где-то закрыть, связать… Но ничего такого, что случилось с ними. Ну, с моими настоящими родителями.
“Без серьёзных физических наказаний, — подумал я мрачно, — не то, что возможно заметить. Но это не значит, что не существует других способов. И ты вовремя сбежала, молодец.”
Элиза, видимо, думала примерно о том же.
— Можно тебя обнять? — спросила она тихо.
— Зачем? — к Ван-Ван тут же вернулась лёгкая подозрительность.
— Ты не обязана, но я очень хотела бы. Мне так было бы спокойнее.
Моя подопечная неуверенно прищурилась, но потом вздохнула, шагнула вперёд, позволяя себя обнять.
Я выдохнул, решив, что на этом сюрпризы этого вечера можно считать оконченными. Теперь, когда дамы закончат обниматься, мы можем тихо и мирно…
…Схватиться за уши, оглушённые дикими воплями на ментальной частоте. Что за?..
— Что происходит?! — Элиза, не наделённая талантами менталиста, пострадала от удара меньше, чем мы с Ван-Ван, но всё равно держалась за висок. — Что случилось?
Я вслушался в вопли, на этот раз вполне реальные, раздающиеся там и тут. Перенастроив зрение, я перевёл взгляд на окно и увидел, как за пределом установленной мной защиты в воздухе мечутся голодные, причём в каких-то совершенно неприличных количествах. Во дворе, прямо под нашими окнами, огромная гротескная моль, как будто состоящая из частей человеческих тел, пожирадла коменданта общежития.
— ..Ну твою же мать, Адан, — сказал я.
Будто услышав меня, тварь небрежно встряхнула крыльями и посмотрела в мою сторону.
У неё были зашиты глаза, новые, больше подходящие насекомому, торчали на лбу в три ряда. Но лицо всё равно было узнаваемо.
“Ну привет, Лора, — подумал я. — Приятно, наверное, в кои-то веки выглядеть снаружи так же, как и внутри?”
54
В ретроспективе, мне с самого начала стоило заподозрить нечто подобное.
Как минимум я должен был задуматься после того, как мне рассказали о истории с проклятием, искалечившим некогда душу Адана Найделла. Проклятие, наложенное мотыльком из Бездны Безумия, да? Мне стоило сложить два и два, а также доверять интуиции госпожи Дэлль больше.
