Моя подопечная моргнула, Элиза тихо ахнула.

— Твой котик говорит!

Я развернулся и раскланялся, нарисовав хвостом в воздухе элегантную фигуру (что, зря что ли перед зеркалом так долго репетировал это движение?):

— Меня зовут Снежок, фамилиар Ванины. К вашим услугам.

— О… очень приятно познакомиться, — женщина слегка заикнулась и в целом явно понятия не имела, как принято себя вести в подобных социальных ситуациях (не каждый день с тобой заговорит кот, как ни крути). Но надо отдать ей должное: держалась она молодцом, даже постаралась отвесить мне нечто вроде поклона в ответ. — Спасибо большое, что стали фамилиаром Ванины и работаете с ней! Я слышала, вы могущественный дух и защищаете её. Вам стоит знать, что наша семья очень вам благодарна!

Оу.

Не то чтобы я без этого прям не прожил, но — приятное!

Причём, судя по лицу Ван-Ван, в её личном рейтинге свежеобретённая бабушка тоже поднялась на пару пунктов.

— Всегда пожалуйста. Стать фамилиаром вашей внучки было одной из моих самых больших удач.

Я сказал это и с удивлением понял, что не лгу, ни чуточки. Что забавно понимать, вспоминая, как ещё недавно я мысленно звал её “ведьминской личинкой” — и вот мы здесь.

Воистину неисповедимы пути личностного роста.

— Я поговорю с тобой, если ты пообещаешь не тащить меня никуда силой. И уйти, если я тебя попрошу.

— Согласна! — тут же приободрилась Элиза. Так что Ван-Ван пришлось смириться с неизбежным и впустить её в комнату.

Элиза внимательно осмотрелась по сторонам, оценив плюшевых монстров и прочие прелести.

— У тебя тут очень мило, — сказала она. — И плюшевые игрушки…

Она запнулась и покачала головой.

— Что не так с плюшевыми игрушками?

— ..Ничего, они прекрасны. Просто Якоб… Твой отец, мой сын… Он любил их коллекционировать. Стеснялся этого хобби ужасно, когда повзрослел, но отказаться от коллекции до последнего своего дня не смог. Всё отговаривался, что покупает подарки для меня. Мол “Мам, вот я купил для тебя, я их положу там же, где обычно!” И мы оба знали, конечно, что я к плюшевым игрушкам весьма равнодушна, но это был наш секрет…

Её дыхание прервалось. По щекам потекли слёзы. Она зажала рукой рот и задрожала.

Я отвернулся, чтобы дать ей пару мгновений на то, чтобы овладеть собой.

Ван-Ван застыла посреди комнаты, растерянная и явно не знающая, куда себя деть.

— Мне очень жаль, — сказала она в итоге, — но я, правда, не он. Я не…

Элиза решительно вдохнула и прокашлялась.

— Прости меня, дуру старую, я всё это делаю неправильно. Хотя мне и говорили… Конечно, ты не он. Нет! Ты — это ты! Только тебе решать, кто ты! Я знаю только, что ты — неповторимая и потрясающая девочка. Просто… Это так бывает с детьми: ты смотришь на них и видишь в них что-то от каждого родителя, как прекрасный отголосок прошлого. Твой отец, он… Единственной девушкой, которой он дарил мягкие игрушки, была твоя мать. Ещё тогда мне стоило понять…

Её голос снова сорвался. Она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.

— Прости, я…

— Я думаю, я помню, — вдруг сказала Ван-Ван. — Не уверена, но… Возможно.

Под нашими шокированными взглядами она неуверенно переступила с ноги на ногу и объяснила:

— Мне часто снится сон, с самого детства, в котором я вижу плюшевого кота, большого и красивого, слышу голос, который поёт, но не слышу песни. Именно из-за этого сна я в итоге решила научиться делать мягкие игрушки.

“И оживлять их, превращая в собственных охранников и слуг”, — добавил я мысленно, оценив иронию ситуации.

— Да… — в глазах Элизы стояли слёзы. — Белый такой? С бантом?

— С двойным бантиком, да. Зелёно-серебристым. Но не белый — он светло-серый, с красным пятнышком на морде и спине. Но это просто сон, может, я помню неправильно.

Элиза сглотнула и с трудом выдавила кривую улыбку.

— Конечно, да. Многие детали просто успели раствориться. Но я уверена, что это точно тот кот. Твой отец купил его для твоей матери.

“Снежечка, хочешь бантик?”

Я встряхнулся, прогоняя воспоминание, и снова прислушался к разговору.

53

— ..Прости меня за мою неловкость и косноязычность, — говорила Элиза, — прости, что так много извиняюсь не за то, за что должна бы. Просто так много всего случилось в последние несколько дней, и я стараюсь быть сильной и разумной, следовать советам менталистов, но я просто продолжаю делать и делать глупые ошибки. Как это называется вообще?

— Это называется — быть человеком, — сказал я, — с большинством из нас на каком-то этапе случается.

Элиза не улыбнулась полноценно, но губы её слегка дрогнули, и это я уже засчитал за победу. Потом она сделала глубокий вдох и уставилась на Ван-Ван.

— Я начала не с того и не так. Что я хотела сказать в первую очередь, с чего собиралась начать… Прости меня. Пожалуйста, прости, потому что всё это — моя вина.

О, и в этой рубрике мы сегодня заходим на второй круг.

Самое забавное, я почти уверен: парочка моральных уродов, заваривших эту кашу, до последнего считали себя жертвами, а не виноватыми.

Но так оно, к сожалению, и бывает.

— Я не уверена, что понимаю, — ответила Ван-Ван неуверенно, — в чём именно ты виновата и почему? Или это та самая штука с пустым самообвинением, о которой говорил Снежечка?

Элиза грустно улыбнулась.

— Нет, правда в том, что, сделай я всё иначе, мой сын был бы жив, и твоя мать, и с тобой… Всё сложилось бы иначе, не будь я дурой.

— Но я думала, вы не знали обо мне?

— Нет, не знали. Но моя вина, что Якоб мне не доверился. Видишь ли, та девочка… То есть, твоя мать… Она мне не нравилась тогда. Я не одобряла её, и Яби знал, потому что я много и громко говорила об этом. О том, как она повлияет на него, о том, какая она якобы проблемная, и вечно втягивает его в неприятности, и что ему не стоит с ней водиться…

— О. Ма… В смысле… Она была немного как я, да? — спросила Ван-Ван, и очень много сложных эмоций звучало в её голосе.

Губы Элизы дрогнули.

— Она была немного как ты — свободолюбивой, смелой и решительной. Да, та девочка, она была очень яркой. Разноцветные волосы, изменённые одноразовым заклинанием, громкая музыка, танцы, острый язык — вот что первое приходит в голову, когда вспоминаешь о ней.

— Нет, совсем не как я.

— Ну, мы уже договорились, что ты свой собственный человек, так? Но правда в том, что разные люди по-разному проявляют смелость. Дани… Она задерживалась на улицах допоздна, как будто вовсе не спешила домой, время от времени попадала в неприятности — её ловили на мелком воровстве и нарушении порядка. На самом деле ерунда, вроде фруктов из чьего-то сада или концерте в чьём-то пустующем сарае. Глупость, я думаю об этом сейчас и становится смешно. Но то был маленький городок, понимаешь? Много фермеров, заведения и угодья, которые переходят из поколения в поколение столетиями, разговоры и слухи… В этом мире кому-то вроде той девочки должно было быть тесно. И видят боги, зная всё, я не удивляюсь вовсе, что она не спешила домой; я больше не удивляюсь, что ей было тесно. Но тогда… Тогда я могла только злиться. На то, что она втягивает Яби в неприятности и глупости, на то, что он отгораживается от меня и подолгу не возвращается домой, на то, что общается с ней вопреки моим советам… Теперь я понимаю, что она не втягивала его ни во что, во что он сам не хотел втянуться. Теперь я знаю, что, не заставь я его выбирать, он бы открылся мне, и тогда всё случилось бы иначе…

— Вы не можете этого знать, — встрял я мягко. — Никто никогда не может знать.

— ..Но я знаю. Всё изменилось бы, не веди я себя, как образцовая старая матрона, защищающая своё повзрослевшее дитятко с неуместным рвением. Он вырос, но я не заметила, и мне всё казалось, что он тот же самый маленький мальчик, которого учат плохому. Но для меня, с самого первого дня знакомства она казалась всем, что я не одобряю, воплощала всё, что мне не нравилось. Куда бы она ни шла, за ней следовали слухи, она громко и во всеуцслышанье заявляла, что ненавидит свой городок и сбежит при первой же возможности, она не хотела продолжать дело своих родителей… Она была буквально всем, чем я никогда не была. Или так мне тогда казалось.