— И всё же… Впрочем, я могу сказать Адану, что он был прав. Но…

— Пф. Конечно он не был прав. Он знает о любви примерно столько же, сколько и ты. И я не люблю размахивать идеей “старшие всегда правы”, потому что всё же она оправдывается хорошо если в двух третях случаев, что бы там ни говорили по этому поводу наши мудрецы. Опять же, старшие должны оставлять младшим их право на ошибки, тут не может быть второго мнения, потому что никому не дано знать, какая ошибка окажется в итоге лучшим решением в жизни. Но слушай, малышка… Я искал любовь, отрицал её, бегал от неё, считал её ложью и врагом. Я использовал женские иллюзии, и завоевал больше царств через постель, чем через войну — потому что лучше одна сломанная жизнь, чем тысячи. И, когда я искал, кого использовать, первым моим вариантом были амбициозные девы. Вторым — те, что верят в любовь. Как ты. Потому я знаю, о чём говорю, чуть лучше, чем ты или Адан. Я знаю, как здравый смысл отказывает даже лучшим, когда дело доходит до этой вашей любви.

— Снеж… Ты…

— О да. Я. Женщины любят сказки о прекрасных принцах-драконах, и я был идеальной приманкой. Для всех, кроме той, в любви которой я не смел бы признаться, потому что это была бы правда, и я боялся правды, как типичный трус… Все эти сюжеты, которые есть в твоих книгах — я много повидал их за свои скромные триста. Видел вынужденные браки, которые оборачивались катастрофой, или убийством одного из участников, или несчастьем — видел и случаи, когда люди в таком браке умудрялись привязаться друг к другу так или иначе. Видел тех, кто научился смиряться с насилием, тех, кто сбежал и тех, кто сломался. Я видел, как обычно кончались истории с властными героями, и злодеями, и принцами, и кого там ещё в этих твоих книгах любят? Это были очень разные финалы. Очень редко “счастливые” в общественном понимании этого слова. Но что вообще такое, этот их счастливый финал? В реальной жизни у людей случается, ну знаешь, жизнь. И человеческие отношения никогда не безоблачны. Но по шкале от полного кошмара до таинственного “счастливого конца”, что бы он ни значил, все эти сюжеты чаще скатывались ближе к первому. Не всегда, признаю, потому что в жизни бывает разное. Но видишь ли, вот в чём проблема с твоей верой в эти книги, вот почему я пытался её поколебать: они рассказывают только о тех, для кого всё по определению закончилось хорошо. Твой конец счастлив!.. Ура!.. Но никто в таких книгах не пишет о других возможных исходах. И в этом заключается их невольная ложь, которую должен понимать читающий, которая может быть опасна для юной девы; но это не значит, что они во всём лгут. Не значит, что Адан, тоже оперирующий исключительно книжными фактами, больше прав, чем ты. Вы оба, в разные стороны, но одинаково слепы. Я тоже слеп, как и вообще все; но я видел больше. И пока что, здесь и сейчас, я уверен полностью только в одном тезисе насчёт любви.

— Каком?

— Любовь — это выбор.

44

*

— Снеж… Я не думаю… Любовь ведь не выбирают, и это общеизвестно.

— Общеизвестная чушь. Очередная. То есть как… правда — для первоначального влечения, для желания, для личных предпочтений, для влюблённости… Тебе не выбирать, к кому тебя тянет, и такое не создать на пустом месте. Ты не заставишь другого тебя желать, не создашь искру там, где её нет. Никакие “я стану для тебя лучше” тоже не сработают. Тебе не изменить обстоятельств, потому что да, судьба в игре. Всё так. Но то, что лежит дальше — только выбор. В конце концов, если мы не говорим о случаях в стиле “они полюбили друг друга и через неделю умерли в один день”, то нет там никакого “конца”, за которым лежит неведомое и бескрайнее счастье. Единственный конец текущей истории — это смерть, в остальных случаях история продолжается. День за днём, год за годом. Вот в чём штука: пока ты жив, никакой это не конец. Понимаешь?

Она медленно кивнула. Она смотрела на меня большими глазами и слушала очень внимательно; инстинктивно я чувствовал, что именно сейчас мне в полной мере удалось до неё достучаться.

— Любовь — это выбирать друг друга. День за днём, год за годом, вопреки ветру и сомнениям… Вот просыпаться — и выбирать. А когда ты начинаешь раз за разом делать другой выбор… Обычно говорят, мол, “любовь прошла”. Но правда в том, что по той или иной причине ты просто не готов больше выбирать этого человека. И так случается; и в таких случаях лучшее, что ты можешь сделать — быть честным с собой и другими. Мало кому сей трюк удаётся, и от этого много проблем… Мы не выбираем, в кого влюбляться, но выбираем, кого любить. Вот твой ответ.

Ван-Ван сглотнула.

— И ты имеешь в виду, что я влюбилась в Гэвина, но в итоге выбрала не любить его…

— Именно. Как оно и должно быть. Так что, как видишь, всё с тобой так. Ты даже не проиграла, хотя многие порой воспринимают такие вещи, как проигрыш. Ты просто пережила свою первую любовь, с чем я тебя от всей души поздравляю. Тебе будет что вспомнить! Ну разве это не хорошая новость?

Она моргнула на меня, а потом неуверенно улыбнулась. Неуверенно, но куда более искренне, чем раньше.

Я мысленно поздравил самого себя с успехом.

— Кстати, всё забываю спросить: а что за проклятие ты наложила на юношу из леса?

Ван-Ван отвела глаза.

— Оно… погружает человека в сон, где он должен проживать в вариациях, как он причиняет другим боль. Сон прервётся, когда он сможет выбрать опцию “не причинять”. Если нет, то иллюзорное царство поглотит его. Всё просто.

Я нечто подобное подозревал. И не то чтобы считал, что эта штука ему не пойдёт на пользу; более того, судя по реакции Пищухи, тот тоже думал, что ученику не повредит встреча с подсознанием. Как-нибудь уж Владыка Моррид проследит, чтобы парень выбрался и не спятил.

Но — “просто сделала”? Если я хоть что-то понимаю в подобных делах, то это по-настоящему высокий уровень хтонической магии.

— Так уж просто?

Ван-Ван пожала плечами.

— Ну… мне подобные вещи всегда хорошо давались? Отправлять людей в сон-порог, задавая направление. Это, на самом деле, чуть ли не единственное, что у меня хорошо получается, кроме рукоделия… Только вот оно бесполезное. И выходит косо-криво. Можно использовать только совсем уж на врагах.

Ну-ну.

Такая мелочь, подвластная парочке-троечке мастеров во всём моём мире, у неё вдруг косо-криво выходит — в её-то возрасте.

Бедная девочка.

— О, и почему же? На ком ты пробовала?

Ван-Ван отвернулась, помедлила.

— Сначала на учителе, но ему такие вещи нипочём, он просто помогал мне тренироваться. Потом… Однажды, когда отец был очень строг, я подумала, что могу…

Она запнулась.

Ну да, этого мне тоже следовало ожидать.

— Ты хотела — что? Напугать его?

— Нет. Нет! Может немного. Просто, ну… поговорить с ним во сне, чтобы он, наконец, услышал.

Да знаю конечно.

Менталисты, рождённые в семье не-магов — это в принципе отдельная разновидность прекрасного. Особенно если менталист могущественный.

Часто родители хотят себе идеального ребёнка, пытаясь из него слепить всё что угодно, кроме собственно него. Но и в обратную сторону это тоже работает, и ещё как! Почти все проходят “я хочу себе других родителей” фазу, в более или менее сложной форме. Именно потому в таком количестве сказок присутствует сюжет с тайной рождения.

Кто-то на этом этапе ограничивается парой мелких обещаний вроде “я не вырасту таким же занудой”. Более тяжёлые случаи всю жизнь бегают кругами, активно доказывая всем, кому наплевать, что они совсем не такие.

На фоне этого менталисты и маги схожих сфер, которые действительно могут повлиять на чужой разум… Скажем, не Ван-Ван первая, кто думал, что может что-то исправить с помощью магии.

И не первая, кто закономерно ошибся.

— ..Это должно было сработать нормально! Это было лёгкое воздействие! Или мне так казалось. Но эффект оказался… очень плохим.

Ну да, тут мы подходим к краеугольному камню менталистики. Или к “Что могло пойти не так?” её части.