— Я понимаю, — и чувствую от этого почти облегчение.

— Ну да, — прищурился Моррид, — похоже, твоя прошлая жизнь тебе действительно надоела до тошноты.

— Ты даже не представляешь, — я сам раньше не представлял. Не в полной мере.

Осознал только тогда, когда перед лицом подобной перспективы вместо страха всё потерять и начать жизнь с нуля почувствовал смутное облегчение.

И предвкушение.

— Интересно… Всё же, ты был прав, когда говорил, что по сути типичный маг. С самого начала это было не так уж и очевидно… Но тогда второй вопрос, тоже весьма серьёзный: ты понимаешь, что, пойдя на это, станешь орудием судьбы, не имеющим возможности просто так вырваться из оков?

— А разве не все мы там? — усмехнулся я. — В этом ведь суть паутины. Мы её плетём, и мы ей принадлежим. Есть миры, где она прочнее, миры с разной структурой. Но основной принцип будет везде един… По крайней мере, когда речь заходит о древе.

— Это тебе тоже тётушка сказала?

— Что, сразу понятно? Да, она.

— Ну что тебе ответить? Да, ты прав, это одинаково работает для всех. Но тут вот какое дело: когда не видишь гримёрки, намного проще обмануться блеском представления; когда не работаешь с нитями напрямую, намного проще верить в выбор и случайность… Считать себя свободным.

— Я был принцем и был владыкой; у меня нет иллюзий на тему свободы.

— Возможно. Или тебе так наивно кажется. В любом случае, если ты в это впишешься, нити не отпустят тебя так просто. Получится ли у вас что-то с этой любовью, лишь время покажет. Но, да или нет, назад ты повернуть всё равно не сможешь. Не просто так. Ты всё ещё будешь, как и она, магом нитей и их орудием. Пойми подлинный вес этого, прежде чем примешь решение, потому что оно протянется вперёд на множество лиц и жизней.

— Я понимаю, — не то чтобы это что-то меняло, если честно. — Спасибо.

7

— Маленький, жалкий кот…

— Глупенький король дураков…

— Мы сожрём тебя…

— Мы сделаем тебя одним из нас…

…

— И вам привет, ребят, — сказал я. — Давно не виделись.

Крысы заткнулись.

Судя по выражениям на серых мордах, охуели от такого развития событий они знатно, основательно.

Ну, я б на их месте тоже охуел, наверное.

Закономерная реакция на окончательно обнаглевший потенциальный обед, который вроде как сам к ним пришёл и теперь стоит, таращится, как на старых друзей, даже бежать не пытается…

Я не сошёл с ума, если что… Ну, может, разве что слегка.

Оно, на самом деле, случайно получилось.

После разговора с Пищухой, когда я убедился, что от Шийни не осталось тела (И это было облегчение, помнить, что она не мертва, не всерьёз, по крайней мере, не так, как это бывает с обычными людьми… Но я хотел видеть, хотел знать, хотел коснуться. Потому что дальше, если я правильно помню правила игры, у неё будет совсем другое тело, и не одно, множество воплощений, лиц и имён. Так было с тётушкой, по крайней мере. И я буду любить все эти лица, конечно, это её лица, в конце концов, но всё равно в это, самое первое, мне хотелось взглянуть ещё раз, обнять ещё раз, увидеть своими глазами, что с ней сделали, убедиться — или солгать себе — что ей не было больно, совсем, потому что…) …

Мне стоило вернуться в Академию.

Я знал это прекрасно, не совсем же я дурак. У меня там ученица неприсмотренная, великая мстя на подходе, два кошака территорию делят и непонятно, что вообще будет дальше — как тут не спешить?.. Но я не мог.

Не вот так вот сразу.

Завтра придут проблемы и задания, вопросы и ответы. Такие уж у “завтра” особенности, с ним всегда так. Но сейчас — сегодня я мог себе позволить рассыпаться на мелкие осколки, и собраться снова, и вдыхать полными лёгкими ночной зимний лес, и не существовать для всего остального мира.

Я шёл в темноте, которая воспринималась совсем иначе, если смотреть кошачьими глазами, слушал лесную мелодию и думал о том, как Шийни здесь понравилось бы. Как она ступала бы, не оставляя следов, лаская пальцами кору и плющ, оставляя за собой блестящий ковёр белого снега…

Я подумал о том, что обязан однажды разделить с ней такую прогулку, о том, какими мы станем — для нового, неизвестного мира, куда нас принесёт река. Я думал о новой жизни, новом лице, новой форме — и понял, что предвкушаю это, как тётушка нынче предвкушает каждую новую посланническую работу.

Помнится, первые дни, когда я только пришёл сюда, я стремился вернуться домой. Но теперь, оглядываясь на это — а действительно ли я хотел вернуться? Или просто не хотел принимать перемены? Потому что первое и второе, конечно же, совсем о разном.

Я ведь был отчаянно несчастлив всё это время. Этот непревзойдённый владыка нескольких царств непревзойдённо лгал самому себе, втягивая всё больше людей в свою ложь… И какие у меня были альтернативы? Я знал (или мне казалось, что я знаю), что я не могу выбраться из этого мира, перестать играть роль, предначертанную судьбой. И я беспомощно, глупо злился. По факту на свою беспомощность, но попадало всем вокруг…

Я поднял голову и посмотрел на звёзды.

Когда-то тётушка сказала, что искусство отпускать и умение любить — смежные материи. Я никогда не понимал этого, не в полной мере. “Обнять и не отпускать,” — не так ли обычно говорят о любви?

Но теперь я думаю о прошлой жизни. О пустом холодном дворце, построенном для женщины, которая никогда не стала бы в нём жить. О жёнах, которых я поманил обещанием любви и предложил взамен золотую клетку. О Минночке, и Лит-Тире, о тёте и дяде, о розочке и любимой лошади…

Люди и вещи, звери и растения…

Шутка вот в чём: я всегда отчаянно боялся того, что меня бросят.

Не называл это страхом, конечно. Чтобы признать свой страх, нужна честность перед самим собой, признанный страх не так уж и страшен, в этом тётя права. Нет, я находил тысячу других способов сказать это, избегая фразы “я боюсь”, но правда от этого не изменится, она проста и смешна: я всегда боялся быть оставленным, брошенным, не выбранным.

Вся моя бравада, все мои глупые решения во многом были только об этом.

Не то чтобы у меня совсем не было повода, конечно. У каждого человека есть своя собственная коллекция застывших следов, которые отпечатались на душе и не желают стираться, как ни бейся; в моём случае, я бы сказал, это целое кладбище, и нет смысла жечь палочки, чтобы дым умаслил призраков. Родители, и дядя с тётей, и наставник, и Пао-Пао…

Это было больно. А боль — эффективный, но слепой и ограниченный учитель.

Я всегда старался вцепиться в тех, кого любил, как осьминог, поставить их на полочку пылиться, как статуэтки из далёких мест. При этом я кричал всем, желающим слышать (и не желающим, но честно, попробуй меня не услышь), что любви не бывает, что мне плевать, если меня оставят позади — потому что кто ранит тебя, если до тебя не дотянуться, если ты самый сильный и самый лучший, если ты ранишь первым…

Очень банальные, на самом деле, вещи. Тысячи раз видел их на своём веку, но не замечал, глядя в зеркало.

Опять же, ничего нового.

Но, идя по ночному лесу, на острие принятого решения, по осколкам прошлого, я вдруг признался себе, почему тянулся к Шийни так отчаянно, почему цеплялся за Тир-и и Мин-Мин — и как в итоге это не помогало, потому что страх вроде моего рано или поздно отравляет всё.

Искусство отпускать и умение любить, а?

— Как так получается, тётя, что рано или поздно ты всегда оказываешься права?

— Никто не прав всегда, малыш, — мягко прошептал знакомый голос в ответ. — Не верь никому, кто утверждает, что всегда прав — ткань бытия слишком переменчива для слова всегда, правда слишком относительна, чтобы не быть сиюминутной… Я не предлагаю великую правду. Я всего лишь болтаю глупости там и тут — слова и истории, которые ты однажды вспомнишь, когда исполнится правило своевременности, когда понадобится открыть дверь. Во все остальные моменты они так и останутся глупостями, таково уж их свойство.