— Ещё раз: любовь, обличённая в слова, — логическая ошибка. С какой стороны к тезисам ни подойди, ты ошибёшься, запутавшись в пафосной красивой (или псевдо-красивой) лжи. В этом суть.

Орди фыркнул.

— Не то чтобы я не соглашался, но… Разве не должен ты тут доказывать, что любовь своей великой силой лечит понос и спасает от смерти?

— А что, похоже, что Паучью Королеву любовь спасла?

Он застыл на пару мгновений, а после тихо рассмеялся:

— Ну да, непохоже. Скорее наоборот, честно говоря. Но теперь, когда ты всё осознал — не должен ли тут быть монолог о силе любви, которая поможет тебе отомстить виновным и каким-нибудь чудесным образом её спасти? Возлюбленный, опускающийся за любимой в подземный мир — не это ли классическая история героя?

— ..История, в которой герой становится сильнее, а возлюбленная — приз и предлог? Это история становления и самоутверждения, не любви.

— Резонно. Но что тогда — подлинная история любви?

И правда. Что такое — история любви?

Не история моих родителей, это точно. Я носился с ней, как с порванным знаменем, не желая признавать очевидного — того, что они просто были заложниками судьбы и одержимости, которые, вопреки всему, не смогли друг друга любить.

Но что же такое — история любви? Чем она на самом деле отличается от сказочки об эгоизме, обладании и сублимации?..

— Я пока не знаю, но попытаюсь ответить на этот вопрос.

**

Я стоял над колодцем, тупо глядя в его глубину и испытывая ощущение замкнувшегося круга.

В самом начале, только прибыв сюда, я вот так же смотрел в другой колодец.

Шийни сказала бы, что всё дело — в законе замкнутых кругов.

Шийни…

— Но это ведь не на самом деле, — сказал я, беспомощно, как ребёнок, который говорит, что, раз он во что-то не верит, оно исчезнет, — этого не может быть. Паучьи Королевы бессмертны. Она возродится, верно? Её не уничтожат окончательно всего лишь за то, что она помогла мне спасти Персик?

Пищуха, сидящий на краю колодца, бросил на меня полный сомнения взгляд.

— Всё смертно, — сказал он в итоге, — без исключений. Другой вопрос, что для разных существ смерть всё же имеет разную форму. Да и, с точки зрения Колеса, мы в принципе не умираем, а просто меняемся, становимся чем-то другим, будь то перерождение, энергия жизни, удобрение для травы или возврат к силе, что нас породила. Однако да, для эгоистичного сознания, привыкшего цепляться за существование…

— Заканчивай свою философскую муть!!! — рыкнул я, ощущая, что как никогда готов броситься на Пищуху и хорошенечко его потрепать. — Просто ответь. Ты ведь знаешь! Если кто-то и знает, то ты. Прошу, ответь.

Пищуха вздохнул и бросил на меня долгий, странный взгляд.

— Если тебе есть что сказать, то говори, — отрезал я. — Ты должен мне жизнь, если не забыл!

— Да, — Моррид смотрел в колодец, и над его смешной пушистой головой пищухи снег медленно сплетался в ветвистые рога, — да, у меня перед тобой долг жизни, и это многое меняет. Но я не уверен, какой именно ответ я тебе должен дать. Что бы я ни сказал, это в любом случае не пойдёт тебе на пользу.

— Позволь мне самому это решать.

— Все и всегда так отвечают, но редко имеют это в виду на самом деле… Что же, давай по порядку. Полагаю, вот с чего следует начать: ты был орудием судьбы, следствием, но не причиной. То же самое можно сказать о Персик. На самом деле, леди Канн определила свою судьбу, когда решилась воспользоваться своей силой, чтобы помочь нашему делу. И она, возможно, спасла тысячи духов — но не буду утверждать, что оно не отобрало и не разрушило ни одной жизни. Такого рода вмешательство не могло не сказаться на балансе. Дальнейшее стало, если хочешь, всего лишь законом замкнутых кругов в действии. Алая нить, что обернулась вокруг её шеи, была ценой — и личным, самостоятельно выбранным проклятием. Если ты терзаешься чувством вины, то оставь его для тех, кого нельзя назвать мастерами. В случае с Паучьей Королевой ты должен всего лишь принять, что она принимала свои решения с широко открытыми глазами — и должна, без увёрток и уговорок, смотреть в лицо собственноручно сплетённой судьбе.

Я прикрыл глаза.

— Ты знаешь, что будет с ней? Как её накажут?

— Я смог составить впечатление, — пищуха не смотрел на меня, — её вмешательство переполнило чашу, но, насколько мне удалось узнать, она избежала развоплощения. Однако, её свободное существование окончено: впереди её ждёт бесчисленное количество миров, которым жизненно необходимо дежурное зло для становления баланса.

У меня перехватило горло.

— То есть, её ожидает…

— Тысячи жизней и смертей, историй и лиц. Теперь она — не только хозяйка нитей, но и орудие восстановления баланса. Она будет делать это, раз за разом, мир за миром, возрождаться и умирать, пока её ошибка не будет считаться искуплённой.

Это…

— Что с этим можно сделать?

Моррид вздохнул.

— Сделать? С чем, с судьбой, самостоятельно призванной на собственную голову? С вердиктом силы, частью которой она является?.. Я понимаю, что ты привык играть героя, но это не тот случай, когда ты можешь прийти и спасти её. Смирись.

“Быть злом очень больно, — признание тётушки шелестело тихо в моих воспоминаниях, — Но стать заложником такой судьбы, раз за разом восстанавливая равновесие — это дорога, на которой ты берёшь на себя чужую ненависть и ярость, заканчиваешь тем, кого побеждают в конце истории. Ты творишь при этом великие дела, да. Но твоё имя либо канет в пустоту, либо вовсе будет проклято. Твоя правда не будет рассказана, твои достижения никогда не возведут на пьедестал, твои следы растают, как следы на песке. Ни почестей, ни наград, ни орденов. А ещё это — весьма одинокое существование. Даже тем, кто в общем-то любит одиночество, всё равно будет сложно раз за разом терять, умирать и воскресать, проживая одну и ту же роль во множестве вариаций… Это одинокая и сложная дорога, хоть оно и стоит того…”

И тут ответ очевиден, верно?

— ..Могу ли я отработать наказание вместо неё? — спросил я.

4

Из хороших новостей для плохихи времён: кажется, я могу собой гордиться.

В смысле, я вполне уверен, далеко не каждый может довести Пищуху до состояния немого шока. А я вот смог! Ну разве я не молодец!

Хотя, Тир-и сказал бы, что доводить окружающих до многозначительного молчания — это практически моя врождённая суперспособность, одна из самых ярких.

Но всё же.

— Владыка Моррид? — позвал я, когда минута молчания затянулась и переросла в тяжёлую смысловую паузу.

Пищуха сдавленно простонал и потёр лапками мордочку.

— Нет, — сказал он, — я не собираюсь иметь с этим дело! Вот уж не думал, что ты, прости Тьма Предвечная, из этих!

Я призадумался, кто для много чего повидавшего в жизни Моррида могли быть упоминаемые таким тоном “эти”, и решил всё же уточнить:

— Я из много каких “этих”, если начну гадать, и до вечера не управимся. Потому тебе придётся быть конкретней. Кто у нас “эти”?

— Герои, — сказал Моррид пренебрежительно, — с большой и сияющей буквы “Х”. Я видел нечто такое в твоей ауре и окружающих тебя плетениях, но вот теперь ты и ведёшь себя соответственно… Не назову это приятным сюрпризом.

Я склонил голову набок.

— Моя мать была героиней моего мира. Может быть наследственное; что в этом плохого?

Пищуха скривился.

— Герои — опасные светлые твари, одарённые так называемой непогрешимостью; лучше не связываться и держаться от них как можно дальше… Хотя ты, надо отдать тебе должное, на удивление вменяем для представителя этой братии. Если не считать твоё последнее предложение, конечно.

— Я полукровка, — пожал плечами я, — и не вполне герой, а так, срединка на половинку. Унаследовал немного героического обаяния, способность влипать в неприятности и ещё пару штук по-мелочи. А вот с непогрешимостью у меня… не срослось. Совсем. К сожалению.

— Почему вдруг — к сожалению? — Пищуха смотрел на меня таким характерным взглядом, как будто изучал повадки нового вида жуков под увеличительным стеклом.