Каждую ложь, сказанную в её стенах. И кто-то — возвращается. Она пошла дальше.
Но знала: Мельбурн не просто город. Он — архив. И он не забывает.
***
Она шла к Феликсу Тренчу — бывшему куратору музея, ныне живущему в подвале библиотеки “State Library Victoria”, среди пыльных томов, которые никто не открывал с 1980-х. Говорили, он сошёл с ума. Но Алекса знала: сумасшествие — это просто память, которую мир не хочет слышать.
Дверь скрипнула, как будто стонала. Внутри — полумрак. Запах пергамента, плесени и чего-то горького — как будто здесь когда-то горели документы.
— Я ждал вас, — сказал Феликс, не оборачиваясь.
Он сидел у стола, в очках с толстыми стёклами, в пальто, будто боялся холода, которого не было. Руки — дрожали. Но глаза — ясные. Острые.
— Почему? — спросила Алекса.
— Потому что вы идёте по следу, который уже кто-то прошёл. И он оставил пепел.
Она поставила пакет на стол. Он не стал его открывать. Просто кивнул.
— Дурман, — сказал он. — Не просто яд.
Это ритуал. Использовался в старину — чтобы “очистить” лжецов. Они говорили: “Пусть язык их заглохнет. Пусть дыхание их оборвётся. Пусть их ложь сгорит”.
— Откуда вы это знаете?
— Потому что я видел это раньше. В 1995 году. В одной из галерей Парижа. Там умер дилер. Тело — без следов насилия. Но на губах — пепел с вырезанным словом: „Чисто“.
Алекса почувствовала, как по спине пробежал холод.
— Фолл, — сказала она.
— Да, — кивнул Феликс. — Он тогда был молод. Но уже верил, что искусство должно быть чистым. Даже если для этого придётся убить. — Он встал. Подошёл к шкафу. Открыл потайной ящик. Достал толстый том в кожаном переплёте. На обложке — выжжено: “Очищение через огонь и ложь”. — Это его дневник, — сказал Феликс. — Не весь.
Я спрятал. Потому что знал: однажды кто-то придёт. И спросит: “Почему он убивает?”. А я смогу ответить: “Потому что он считает себя спасителем”.
Алекса открыла книгу. Страницы — исписаны аккуратным почерком. Схемы.
Имена. Даты. И везде — одно слово: “Очищение”. На одной из страниц — список:
“Поддельные картины, уничтоженные в 1998–2003”. С описанием: “Оригиналы сожжены. Подделки сохранены. История исправлена”.
— Он не убивает ради денег, — прошептала она. — Он переписывает историю. Уничтожает тех, кто знает правду. Чтобы мир верил в подделку.
— Именно, — сказал Феликс. — Он не вор. Он — ревнитель истины. Только его истина — ложь. — Он посмотрел на неё. — Будьте осторожны. Он уже знает, что вы читаете его книгу. Потому что она не должна была быть здесь.
Алекса замерла.
— Вы оставили её для меня?
— Нет, — сказал он. — Я оставил её для него.
Чтобы он знал: Вы уже в его прошлом.
***
На следующее утро Киран приехал домой к Алексе. Он был бледен. В руке — старая папка, обмотанная бечёвкой.
— Алекса, — сказал он. — Я нашёл.
— Что?
— Дело отца. Он умер в 2005. Официально — сердечный приступ. Но я всегда знал: что-то не так.
Он открыл папку. Фото: картина. Пейзаж.
Подпись: “Фолл. „Закат над Ларго“. 1999”. Под ней — чек. Продавец: “Бенедикт Фолл”.
Покупатель: Эдвард Хасси.
— Он купил её за 200 тысяч, — сказал Киран. — Через три месяца эксперт сказал: подделка. Отец хотел вернуть деньги. Но Фолл исчез. А отец… умер. В ту же ночь.
— А яд? — спросила Алекса.
— Я взял образцы. С холста. С рамы. С писем, которые он хранил. И нашёл следы дурмана. На внутренней стороне рамы. Как будто кто-то вдыхал его каждый раз, когда смотрел на картину.
Алекса посмотрела на фото. На лицо Кирана.
На его руки — дрожащие, как у Феликса.
— Он убил его не разом, — сказала она. —
Он отравлял медленно. Через искусство.
Через веру. Через ложь.
— Я думал, он просто дилер, — прошептал Киран. — А он — убийца с кистью.
— Теперь ты понимаешь, — сказала Алекса, — почему я не могу остановиться.
***
В тот же день она пошла в библиотеку “State Library Victoria” — туда, где хранились архивы австралийских художников. Там, в подвале, среди пыльных папок, она нашла фотоальбом галереи “Folly & Grace”. 1999 год.
Открытие. Молодые художники. Смеющиеся гости. И — в центре — Фолл. Высокий.
Холодный. С улыбкой, которой не было в глазах. А рядом — парень лет двадцати.
Серьёзный. С карандашом в руке. Рисует на блокноте.
— Киран, — прошептала она.
Фото было подписано: “Будущее без лжи”.
Она посмотрела на дату. 1999. Значит, Фолл знал его с юности. Возможно — выбрал. Как ученика. Как орудие. Как жертву. Она закрыла альбом. Но не ушла. Стояла в тишине. Слушала, как капает вода из трубы.
Как шуршит мышь за стеной. Как дышит город. И вдруг поняла: “Фолл не просто убивает тех, кто знает правду. Он воспитывает тех, кто её забудет. Киран — не случайность. Он — часть плана. Очередной шаг “очищения”.
***
Вечером она сидела в “The Daily Grind”.
Джордж молча поставил перед ней латте.
На пене — сердце. Как в старые времена.
— Ты выглядишь так, будто увидела призрака, — сказал он.
— Я видела, — сказала она. — Не одного.
Многих.
— Фолла?
— Да.
— Но не только его. Я видела прошлое. И оно не просто вернулось. Оно кровавое.
Джордж посмотрел на неё.
— Ты знаешь, что он сделает дальше?
— Да, — сказала она. — Он уничтожит всех, кто может рассказать. А потом… начнёт с тех, кто может вспомнить.
— И что ты будешь делать?
Она допила кофе. Поставила чашку.
Сказала одно слово:
— Вспомню.
Глава 5. Голос с конца
Утро в Мельбурне наступило без предупреждения. Туман, как всегда, лёг на город, будто пытался что-то скрыть. Но на этот раз — не тени, а голоса. Шёпот в вентиляции. Стук в стенах. Звук, будто кто-то пересказывает события в обратном порядке.
Алекса шла по Хай-стрит, в руке — чашка кофе из “The Daily Grind”, но не пила. Она думала о Фолле. О Киране. О фото в библиотеке.
О словах Феликса:
“Он уже знает, что вы в его прошлом”.
А она всё ещё не знала — где начинается правда. И тогда вспомнила — Элси Пим.
Пожилая женщина из дома напротив галереи “Folly & Grace”. Жила на втором этаже, за занавесками, которые не открывала с 1998 года. Говорили, она всё видит. Но всё говорит с конца.
— Она не сумасшедшая, — сказал Джордж однажды. — Она просто помнит не как мы.
А как будто время у неё — проигрывается в обратную сторону.
***
Дом Элси стоял, как будто его забыли снести. Краска облупилась. Дверь скрипнула, как будто стонала от боли.
Изнутри — запах сухих трав, пыли и чего-то сладкого, как будто она всё ещё пекла для кого-то, кого давно нет.
— Заходите, — сказала Элси, не оборачиваясь.
Она сидела у окна, в очках, в шали, с чашкой, в которой давно остыл чай. Смотрела на галерею. На ту самую щель, где вчера горел свет.
— Я ждала вас, — сказала она. — …и тогда он сказал: “Ты не понимаешь, что это начало”.
Алекса замерла. Знакомая манера. Сначала — конец. Потом — середина. Потом — начало.
Как головоломка, которую нужно собирать на ощупь.
— Кто сказал? — спросила она.
— Тот, кто пришёл последним, — сказала Элси. — …и ушёл, не закрыв дверь. …и сжёг бумагу в камине. …и сказал: “Ты умрёшь, но искусство останется”. …и получил картину в чёрной сумке. …и пришёл не один. …и принёс оригинал.
Алекса достала блокнот. Начала записывать — в обратном порядке. Последнее: “Ты не понимаешь, что это начало”. Перед этим: “Ты умрёшь, но искусство останется”. Перед этим: сжёг бумагу. Перед этим: получил картину. Перед этим: пришёл не один. Перед этим: принёс оригинал. Она посмотрела на Элси.
— Кто был с ним?
— Мужчина в пальто, — сказала Элси. — С лицом, которое помнишь. С глазами, которые не спят. С именем, которое вы уже знаете.
— Трелони, — прошептала Алекса.
Элси кивнула.
— Он пришёл первым. Принёс картину. Оригинал. Сказал: “Я знаю, что ты подделал. Я знаю, что ты убил”. А тот — улыбнулся. И сказал: “Ты умрёшь, но искусство останется”.
