— Всё ещё приятно? — выдыхаю сквозь сбившееся дыхание; колени дрожат, упираясь в диванные подушки.

— Так приятно… — стонет она. — Самое приятное.

Я смеюсь, запыхавшись, и наклоняюсь, оставляя влажный след между её грудями.

— Мне бы стоило заставить тебя подождать, — бормочу в кожу, замедляя движения. Она жалобно стонет. — Это ведь было бы… нехорошо, да?

Она вцепляется ногтями в мои руки.

— Забираю свои слова обратно. Ты вообще не хороший.

Я целую её шею, обхватываю ладонью лицо, заставляю смотреть на меня, двигаясь в том же ритме.

— Нет?

— Нет, — качает головой; взгляд затуманенный. — Ты ужасно, невыносимо, безнадёжно плохой.

Её ладонь ложится на мою, между её ног, подталкивая, чтобы я надавил сильнее. Перед глазами темнеет. Двигаюсь резче, не сдерживаясь. Люси смотрит на меня сквозь полуопущенные веки, пока я буквально вбиваю в неё свой член, большим пальцем ритмично касаясь той самой точки.

Из меня вырывается бессвязный поток — о том, где я мечтал быть с ней; как ненавижу и люблю её тонкие белые футболки под свитерами на станции; как хочу зубами расстегнуть молнию на её комбинезоне; как нравится её улыбка, смех, то, как она хрипло произносит моё имя. Меня несёт, и с каждым её всхлипом я только сильнее теряю голову.

Я чувствую — вот-вот. Она замирает подо мной, выдыхает моё имя едва слышно, губами цвета спелой вишни. Её тело обнимает меня изнутри, и я позволяю себе раствориться в этом мгновении — в ней. Несколько яростных, сбивчивых толчков, хриплый стон — и я падаю в неё, уткнувшись лицом в её шею.

Когда всё заканчивается, я шепчу её имя. Перед глазами вспыхивают искры, ладони пылают от жара её кожи.

Мы остаёмся лежать на полу, тяжело дыша. Подушки с дивана разъехались в стороны, и мы застряли где-то между ними. Люси медленно проводит ногтями по моим плечам — я вздрагиваю. Ноги не слушаются, во рту пересохло.

— Ты была права, — выдыхаю я, едва справляясь с языком.

Она целует меня в макушку.

— В чём?

— Это действительно было приятно. И хорошо.

Люси тихо смеётся и шутливо щиплет меня в бок.

***

Пицца с ананасом оказывается на удивление вкусной. Особенно если есть её при комнатной температуре, с голой Люси, прижавшейся ко мне.

Она ворует кусочек ананаса и устраивается глубже в гнездо из простыней, которое соорудила вокруг нас. От неё пахнет сексом и томатным соусом.

— Я знала, что тебе нравится эта пицца, — заявляет она, подперев щёку кулаком.

На шее уже расплываются несколько засосов, и это приносит мне неприличное удовлетворение.

Я сглатываю чудовищный кусок.

— Пицца нормальная.

— Ты съел уже кусочка четыре.

Пять, но я промолчу.

Всё слишком хорошо: Люси, забросившая ногу на мою, вся — в белых простынях и с ананасом, украденным из моей пиццы.

— У меня просто разыгрался аппетит, — отвечаю.

Щёки её заливает румянец, и я наклоняюсь, прикасаясь к этому теплу губами. Потому что теперь могу. Потому что слишком долго не позволял себе даже мечтать об этом. Потому что десять лет запрещал себе любые чувства — и вдруг захотел именно её.

Она обхватывает мою шею, сжимает.

— Мне… наверное, пора. — Желудок сводит, и я низко рычу у неё за ухом. Единственное место, куда ей стоит идти — моя спальня наверху. Последствия подождут.

— Нет.

Она смеётся.

— Нет?

— Думаю, тебе стоит остаться, — говорю, просовывая два пальца в складку её импровизированной тоги⁶⁴ из простыней и слегка тяну.

Её взгляд — робкий, улыбка — довольная.

— Хочешь, чтобы я осталась?

— М-м. — Тяну ткань ниже, пока она не сбивается у колен. Беру грудь в ладонь, ощущая, как она заполняет мою руку. — Нужно тебя в этом убедить?

Она устраивается на моих коленях, обвивая плечи руками.

— Только если будешь вежлив, — шепчет в ухо.

«Струны сердца»

Звонящий: «Сколько ещё ты пробудешь в эфире?»

Люси Стоун: «О, эм… не знаю, честно. Думаю, это решает Эйден».

Эйден Валентайн: «Нет, я же говорил, решаешь ты. Ты тут главная».

Люси Стоун: «Тебе не надоело делить со мной эту крошечную кабину?»

Эйден Валентайн: «Нет».

Эйден Валентайн: «А тебе надоело делить со мной эту крошечную кабину?»

Люси Стоун: «Нет».

Звонящий: «Значит, остаёшься?»

Люси Стоун: «Нет, нет. Я не говорю, что остаюсь. Просто ещё не знаю, когда уйду».

Эйден Валентайн: «Ну вот и ответ».

Звонящий: «Это… совсем не ответ».

Люси

Я стою на кухне, уставившись в кофеварку, и словно проваливаюсь в пустоту, обдумывая собственное существование.

Домой я вернулась минут двадцать назад и с тех пор толком ничего не сделала — просто брожу по дому, как призрак сексуальных подвигов, удостоенный награды. Или, может, призрак похотливого настоящего. Кто ж вообще разберёт.

Если это и есть секс, то я понимаю, почему Пэтти без конца твердит, что мне надо с кем-нибудь переспать. Во мне уживаются одновременно усталость до самых костей и сияющая изнутри эйфория. Кажется, я могла бы спать десять тысяч лет — и при этом вплавь преодолеть всю Чесапикский залив⁶⁵.

Входная дверь с грохотом распахивается, на лестнице раздаются шаги.

Майя, на ходу, бросает рассеянное: «Привет», — и я внутренне благодарю судьбу за то, что поддалась Эйдену всего один раз этим утром. Даже не представляю, как бы объяснила дочери свой вид, если бы пришлось красться на кухню, пока она насыпает себе «Фрут Лупс».

Пальцами разбираю колтуны в волосах. После душа Эйден согнул меня над раковиной в своей ванной, запустил пальцы в волосы, приподнял голову, заставив смотреть в запотевшее зеркало… Я вздрагиваю, вспомнив смазанные очертания наших тел и тёплую волну, разлившуюся внизу живота.

Я же хотела просто развлечься — и Эйден своё слово сдержал. Раза четыре.

— Привет, Лу, — Грейсон вваливается на кухню, не отрывая взгляда от телефона. — Сказал Майе, чтобы смыла этот «ус полковника Мастарда⁶⁶». Он меня всю дорогу пугал: гляну в зеркало заднего вида, а там будто маленький Дэнни Макбрайд⁶⁷ сидит.

Он идёт к холодильнику, продолжая листать экран.

— И, кстати, ты в курсе, что мама Синди — ведьма ещё та? В одном только коридоре я насчитал шесть табличек с надписями вроде «Живи. Люби. Смейся». Страшно представить, что в ванных — наверняка сушёные апельсиновые корки, и вовсе не для аромата. Надо бы проверять, к кому мы отпускаем Майю. — Он достаёт йогурт, захлопывает дверь бедром… и замирает. — О, Боже. У тебя был секс!

Йогурт выскальзывает из его рук и с глухим шлепком расползается по паркету фиолетовым пятном «Черничного взрыва». Грейсон таращит на меня глаза.

— О Боже, — выдыхает он. — О. Боже.

— Тише! — шиплю, прислушиваясь, не услышала ли Майя. — Закрой рот.

— Ни за что.

— Ничего не было, — пробую возразить я, хотя сама слышу, как неубедительно это звучит. — Это просто…

— Не смей врать, Люсиль. Стоишь так, будто верхом ездила всю ночь, на тебе свитер, в котором я видел Эйдена пару недель назад, и наливаешь кофе… без кружки.

Я моргаю, переводя взгляд на кофемашину, из которой струя кофе выливается прямо на столешницу. Ругаюсь, хватаю первое, что попадается под руку — миску для хлопьев в форме грейпфрута.

— Ты переспала с Эйденом, — обвиняюще указывает он на меня.

— Я… — на секунду думаю соврать, потом махаю рукой. — Да. Да, я переспала с Эйденом.

Грейсон упирает руки в бёдра: