Не уверена, должна ли была я это услышать, потому что он тут же прячет рот за ладонью и продолжает смотреть на шалаш. А я едва не лопаюсь от радости — в груди пузырьки, как в шампанском. Чувствую себя Чарли из шоколадной фабрики, который только что напился газировки и вот-вот взлетит к потолку.

— Хороший шалаш, — говорю я, едва сдерживая улыбку.

Хотя это худший шалаш в моей жизни: одна из «стен» уже оседает, а белая простыня, натянутая сверху, сползает на пол.

— Не ври, — вздыхает он.

— Нет, правда, он… очень милый, — отвечаю я, рассматривая его с видом знатока в Лувре. Вот эта подушка вылитая Мона Лиза. — Это что, натяжная простыня?

— У меня было всего семь минут. Не надо меня судить.

— Никакого осуждения. — Ещё одна подушка падает. — Но раз ты сам назначил семь минут, мог бы попросить хотя бы пятнадцать.

— Не думаю, что и пятнадцать бы спасли ситуацию.

Я запрокидываю голову и смеюсь. Смеюсь до слёз. С кем-то другим я бы, наверное, стеснялась, но не с Эйденом. Когда, наконец, унимаюсь, вытираю глаза, а он, облокотившись на дверной косяк, скрестив руки на груди, смотрит на меня с тёплой улыбкой. Теперь он — куратор, а я — бесценный экспонат.

— Хочешь пиццу? — спрашивает он.

— Очень, — улыбаюсь я.

***

Эйден срывает остатки простыней, и мы усаживаемся прямо на подушки, поставив между собой остывшую коробку пиццы. Он утверждает, что она отвратительная, но, судя по тому, что берёт вторую, а потом и третью порцию, явно врёт. Отрывает кусочек ананаса от края и закидывает в рот. Я наблюдаю за движениями его пальцев и за длинной линией шеи, пока он пьёт из стакана, и горжусь собой, что дожидаюсь конца ужина, прежде чем сказать то, что вертится на языке с того самого момента, как я выпрыгнула из эвакуатора и увидела его на улице.

— Думаю, тебе стоит меня поцеловать, — произношу я, сидя, подогнув ноги.

Он замирает, переключая каналы, вытянувшись на подушках. Поворачивает голову, упираясь виском в кулак, и внимательно на меня смотрит.

— Да?

Я киваю.

Он чуть прищуривается, выключает телевизор, швыряет пульт в угол, где теперь лежит смятая простыня, и, опираясь на левую руку, подаётся ко мне. У меня пересыхает во рту.

— Мы ведь говорили «позже», — напоминает он.

— Говорили, — соглашаюсь я, пытаясь уменьшить улыбку до приемлемого размера, но с ним это всё труднее.

Я перебираю мысль, как камушек в ладони. Слишком привыкла ограничивать себя, чувствовать наполовину, что это стало привычкой. Но с Эйденом мне этого не нужно.

С ним я в безопасности. Он сказал это в нашу первую ночь.

Улыбка сама расползается по лицу.

Эйден моргает:

— Прям так радуешься, да?

Я тянусь, чтобы ущипнуть его, но он перехватывает мою руку и подносит к губам, целуя в ладонь. Моё дыхание сбивается, его тёмные брови приподнимаются.

— О, так она очень рада, — усмехается он.

— Замолчи, — шепчу я.

Его губы тёплые, а рядом с ним я острее ощущаю, насколько он большой и крепкий. В его доме, среди его подушек, запах его кожи — смесь кофе и зимней свежести — кружит мне голову. Я словно растекаюсь тёплым воском в центре свечи по имени Эйден.

Он медленно целует меня у основания большого пальца, и по плечам пробегает дрожь. Он улыбается в мою ладонь, а я представляю, как сжимаю пальцы вокруг этого мгновения — редкого, осязаемого доказательства его счастья.

— Нравится, когда я прикасаюсь к тебе губами, Люси?

Он не ждёт ответа — его рот уже скользит к внутренней стороне моего запястья. Он касается пульса влажным поцелуем, от которого у меня подгибаются колени.

— Наверное, это… — я сдерживаю стон, когда он проводит зубами по сгибу локтя, — …наверное, неплохо.

Эйден довольно гудит, сжимает мою ладонь и слегка тянет, подсказывая, что я должна обвить его шею рукой. Но мне и не нужно подсказывать — пальцы сами запутываются в его волосах, пока он осыпает поцелуями мою шею.

— Мы можем лучше, чем «неплохо», — он прижимает лоб к моему плечу, чуть покачивает его.

Ладонь скользит к пояснице, пальцы прячутся под ткань футболки. Большой палец находит мягкий изгиб бёдра, и я вздрагиваю, тянусь к нему сама.

— Тебе нужно сказать, чего ты хочешь. Я не хочу давить.

— Ты не давишь, — бормочу я, откидывая голову, открывая ему больше места.

Щетина на его челюсти нежно, но хищно царапает впадинку у основания шеи. Я мечтаю, чтобы остался след. Чтобы завтра в зеркале я увидела тень его желания.

Но он всё ещё держится на грани — лёгкие касания вместо той безумной страсти, что была в кладовке. Я тяну его за волосы, заставляя посмотреть мне в глаза. Они тёмные, жадные, но в них всё ещё есть сдержанность. А я хочу, чтобы от неё не осталось и следа.

— Эйден. Нужно кое-что прояснить.

Он моргает, словно выходит из сладкого тумана. Я перебираю его волосы, он сильнее сжимает пальцы на моей спине.

— Хорошо, — голос у него низкий, хриплый.

— Насчёт того, чего я хочу.

У него перехватывает дыхание, кадык дёргается вверх.

— Слушаю.

Я облизываю губы.

— Хочу, чтобы ты целовал меня, пока я не смогу дышать. — Пауза. — А потом, чтобы ты прижал меня к этому чудесному диванному фронту и довёл до оргазма. Желательно не один раз. Со мной так ещё не бывало, и я хочу попробовать.

Его глаза темнеют до невозможности.

— Попробовать?

Я киваю.

— Если ты не против.

«Струны сердца»

Люси Стоун: «Передашь мне это?»

Эйден Валентайн: «Что?»

Люси Стоун: «Печенье. Вот, то. Да, именно».

Эйден Валентайн: «Конечно».

Люси Стоун: «И ещё кофе, пожалуйста».

[Смех].

Эйден Валентайн: «Без проблем».

Эйден Валентайн: «Ты сегодня какая-то требовательная, не находишь?»

Люси Стоун: «Я всегда умела просить о том, чего хочу».

[Кашель].

Эйден Валентайн: «Это… важно».

Люси Стоун: «Ну… иногда. Не всегда».

Эйден Валентайн: «Понимаю».

Люси Стоун: «Думаю, пора перейти к чему-то другому».

Эйден Валентайн: «Согласен».

Эйден

Люси смотрит на меня пристально, её пальцы чертят лёгкие узоры на коже у основания шеи. Это отвлекает, но не так сильно, как её только что произнесённые слова.

— «Если ты не против», — повторяю я.

— Да, — её вторая ладонь ложится мне на щёку, пальцы обхватывают челюсть. — Именно этого я хочу.

— Не против, — хриплю я, прочищаю горло. — Хорошо.

Она чуть приподнимает бровь:

— Хорошо?

— Да. Хорошо. Отлично, — связные фразы даются мне с трудом. — Да, мне кажется… я могу.

— Правда?

Я киваю, скользя ладонью по её спине до центра, прижимая её ближе.

— Иди ко мне.

Она смеётся, перебирается на мои колени, обвивая бёдрами. Почти как в кладовке, только теперь нас никто не прервёт, и я вижу, как её губы приоткрываются, когда она ощущает, что мой член уже наполовину твёрд.

Я резко прикусываю её нижнюю губу, и она издаёт низкий стон, отзывающийся внизу живота. Я наклоняю голову, целую её по-настоящему.

Она тает в моих руках, расслабленная, но жадная, колени расходятся шире, и мы сливаемся от бёдер до груди. Не верится, что я могу прикасаться к ней так. Что она этого хочет. Одну руку я запускаю в задний карман её джинсов, сжимаю упругую округлость, второй ладонью обхватываю её лицо, подталкиваю подбородок, заставляя губы приоткрыться.

Я тону в её поцелуях, в горячем, влажном ритме, в мягком трении её бёдер о мои. Пальцы сильнее сжимают её, направляют, пока губы находят шею, оставляя метки. Я хочу, чтобы в следующий раз, когда она наденет комбинезон в мастерской, над воротом темнел мой след. Чтобы она видела его в зеркале. Чтобы видели другие. Я жаден до этой женщины, которую невозможно удержать.