— Разве ты не должен быть на станции? — спрашивает она.
Я заставляю себя поднять взгляд от этой предательской молнии, хотя внутри отчётливо представляю, как просовываю два пальца в расстёгнутое пространство и притягиваю её к себе так, чтобы мы соприкасались с головы до ног.
Я качаю головой, потом ещё раз — на её лице появляется улыбка.
— Не сегодня. У Балтиморского симфонического — прямой эфир на нескольких каналах. Мэгги каждый год нас на это подписывает.
Вечер я собирался провести на диване с пиццей, пересматривая «Офис63» и героически пытаясь не написать Люси. Но, зная себя, продержался бы секунд двадцать, прежде чем сдался.
— Везёт тебе, — произносит она, и это звучит как вызов.
Да, везёт. Везёт, и сердце ноет, и я чертовски одержим.
— Говорят, я везучий парень.
Она фыркает, морщит нос. Волосы закручены в сложный пучок, и я мечтаю распустить его. Она сводит меня к набору простых импульсов: тянет, как молния в грудь и в колени.
Сзади кто-то давит на клаксон, объезжая нас.
Я, не глядя, показываю средний палец.
— Убери это, — усмехается Люси и легко дёргает меня за руку.
Я прячу её в карман толстовки. Она кивает на мой всё ещё дымящийся «Бронко»:
— Что с машиной?
— Не работает.
Её улыбка становится шире:
— Да, это я вижу.
Чешу шею, трогаю тонкую золотую цепочку, потом опускаю руку с тяжёлым вздохом.
— Сначала был странный звук, потом двигатель начал перегреваться. Я свернул к обочине — и теперь она вообще не заводится.
— Какой странный звук?
— Что?
— Звук, — уточняет она, поднимая брови и подтаскивая к себе планшет.
Начинает что-то записывать — ровные петли аккуратного почерка. Сверху пишет «Эйден Валентайн», ниже, под словом «Техник» — «Люси Стоун».
— Так какой был звук?
Я изображаю жалкое булькающе-стукающее нечто — пародию на то, что творилось с машиной минут двадцать назад. Люси прячет лицо в локте, но я вижу, как её плечи трясёт от смеха.
— Ты смеёшься надо мной?
— Ни в коем случае, — отвечает она, записывая: «Перегрев. Трансмиссия». — Что мне с этого? А если бы я смеялась, то, может, и попросила бы тебя повторить.
— Надо?
— Не сейчас. Может, позже, — она снова замолкает из-за гудка проезжающей машины. — Ладно, давай загрузим твою красавицу. Нужно что-то забрать?
Только пиццу на переднем сиденье, которую я безуспешно пытался согреть подогревом кресла. Захожу с пассажирской стороны за коробкой, а Люси принимается за работу.
Я стою на тротуаре и наблюдаю, как она управляется с техникой. В её уверенных движениях, в лёгкости, с которой она обращается с тяжёлым оборудованием, есть что-то завораживающее. Она быстро и ловко подводит вилы под раму, потом, устроившись в кабине, сдаёт назад, обернувшись через плечо — шея красиво выгнута, ладонь лежит на подголовнике. Я вспоминаю вкус её кожи в ямке под ухом, биение пульса — и вынужден срочно думать о Джексоне и его катастрофе с пудингом, чтобы не выдать себя посреди улицы. С пиццей в руках.
Она опускается на колено у переднего колеса, а я задираю голову к серому небу.
— Переживаешь за машину? — кричит она, приняв мой взгляд за что-то разумное.
— За мозги переживаю, — бурчу.
Не верю, что завожусь от того, как она грузит мою машину в эвакуатор.
— Что?
Опускаю подбородок. Она смотрит на меня из-под колёсной арки.
— Ничего. Всё нормально.
— Ещё чуть-чуть — и готово, — откликается она.
— Не торопись.
Через минуту она подходит ко мне — щёки розовые, на носу пятно мазута. Я стираю его большим пальцем, и в груди будто роем шевелятся пчёлы.
— Пошли, подвезу тебя до мастерской.
Вряд ли безопасно оказываться с ней в замкнутом пространстве, но я иду следом и забираюсь на пассажирское сиденье, прижимая к коленям пиццу, как спасательный круг. Когда Люси садится рядом и захлопывает дверь, я только сильнее сжимаю коробку.
Она пытается завести разговор по дороге, но я занят тем, что учусь существовать рядом с ней. Каждый раз думаю, что встречу её спокойнее — и каждый раз ошибаюсь. Я ищу в её жестах знаки, как одержимый, и не нахожу в них никакой логики.
В голове до сих пор прокручивается момент, как я довёл её до оргазма в кладовке: её дыхание у моего уха, бёдра в моих ладонях, улыбка, когда она скрылась в коридоре, смех в кабине «Струн сердца» после. У меня никогда не было этого «после» — возможности наблюдать, как румянец медленно сходит, как она встречает мой взгляд и тут же отводит глаза, сидя рядом, делая вид, что мы не осквернили имущество станции.
Я шевелюсь, и кожа сиденья предательски скрипит. Уже несколько дней я пишу ей каждый час, как мальчишка, дёргающий за косички, лишь бы она не забывала обо мне. Я не знаю, как хотеть большего. Не знаю правил. Не знаю, что дальше. И никогда прежде не хотел разбираться.
Где-то на третьем светофоре Люси замолкает, и тишина только усиливает напряжение. Пару раз я пытаюсь придумать, что сказать, но мысли ускользают.
Когда она сворачивает в сервисный бокс мастерской, коробка с пиццей в моих руках уже смята в хлам. Люси хмурится, глядя на руль.
— Дай мне пару минут, и я отвезу тебя домой, — говорит она, мотор всё ещё гудит. — Нужно только снять твою машину с платформы.
— Не обязательно.
— Ещё как обязательно, — она усмехается, но как-то натянуто. — Если оставлю, дверь не закроется.
— Я о том, что тебе не обязательно меня везти.
В мастерской пусто, свет приглушён. Похоже, она приехала за мной уже в конце смены. Ей, наверное, хочется домой.
— Поняла, — тихо отвечает она, всё так же глядя на руль. — Можешь поймать такси у входа. Утром дам знать, что с машиной.
Она уже берётся за ручку дверцы, но я перехватываю её, захлопываю, чтобы перегородить путь, уперев ладонь в стекло.
— Люси.
— Что? — она отводит взгляд, насколько позволяют тесные три фута кабины.
— Посмотри на меня.
— Не хочу.
— Пожалуйста, — выдыхаю я, отпуская дверцу и мягко приподнимая её подбородок большим пальцем. — Знаю, что вёл себя… неправильно. Но, пожалуйста, Люси.
Её взгляд резко встречается с моим. Наши лица всего в паре дюймов, и я вижу каждую переливчатую тень в её зелёных глазах.
— Привет, — выдыхаю я, и прочие мысли тут же растворяются.
Она смотрит без особого энтузиазма, губы плотно сжаты:
— Здравствуй.
— Я не говорю правильных вещей.
— Это у тебя часто бывает, да?
— Потому что ты меня сбиваешь с толку, — признаюсь, надеясь, что она увидит, насколько всё это для меня серьёзно.
Может, если открыться, она подскажет, что вообще происходит и как мне перестать косячить.
— Я весь как наизнанку вывернут, Люси.
— Из-за кладовки?
— Из-за многого. — в бок впивается край коробки с пиццей, радио плюётся помехами, мотор грузовика гудит под нами, а я опять теряю контроль. — Да, и из-за кладовки. Из-за того, что я поцеловал тебя и хочу сделать это снова. И ещё из-за того, что уже десять минут сижу, скрывая, что у меня на коленях пицца с ананасами, но, кажется, это уже очевидно.
Её брови взлетают. Она переводит взгляд на коробку, потом снова на меня:
— У тебя пицца с ананасами?
Я киваю, раздражённый самим собой:
— Да.
— Но ты же говорил, что пицца с ананасами отвратительна.
— Так и есть.
— Тогда зачем ты её взял?
— Потому что ты сказала, что это твоя любимая. — признаюсь. — И я хочу, чтобы твоё любимое стало и моим любимым.
Потому что, когда парень за прилавком спросил, что положить, я выпалил «ананас» даже не думая. Потому что мозг перестроился и теперь думает только об одном — и этот человек сидит рядом со мной, в кабине эвакуатора, с выражением, в котором смешаны удивление и лёгкая насмешка. Я не привык позволять себе чувствовать. Не уверен, что мне это нравится.
— Не смотри на меня так, — стону я. — Вот почему я хотел это скрыть.
— Как так?
