Я не хочу, чтобы Люси сбросила. Мне хочется чего-то нового. Я устал от жалоб на запеканку. Хочу узнать, что будет дальше.

— И ты называешь это любовью, мистер знаток? — Люси звучит насмешливо.

Голос мягкий, тёплый, как мёд в чашке чая. Приоткрытое окно. Свежий ветер.

— По-твоему, любовь — это когда дочь тайком звонит в эфир и сливает все мои тайны?

— Семьдесят процентов — любовь. Двадцать — подростковый бунт.

Люси смеётся, и я машинально сжимаю пальцы на кружке с кофе.

— А оставшиеся десять?

— Забота, — отвечаю. — Майя волнуется, что ты одна. Надеялась, что я смогу помочь.

Снова тишина. Глубже, чем раньше.

— Ты правда считаешь, что я одинока? — тихо спрашивает Люси. В голосе дрожь.

На фоне — шелест ткани, шёпот:

— Да, мам.

Люси выдыхает.

Тишина тянется.

— Давай так, — я поднимаю глаза к часам. — Сейчас уходим на рекламу, а ты пока реши, хочешь ли остаться и поговорить. Я отвечу на любые вопросы. Если не понравится — мы просто закончим. Идёт?

Она медлит.

— По шкале от одного до десяти... насколько всё это унизительно?

— Сложно сказать. Ты бы на сколько оценила?

— Семёрка. Может, даже ближе к восьмёрке.

— Пока недостаточно данных. Придётся поговорить подольше, чтобы узнать.

Я откидываюсь в кресле, нащупываю нужную кнопку на древнем софте, с которым всё ещё не умею нормально обращаться — несмотря на шесть лет работы.

— Балтимор, оставайтесь с нами. Вернёмся сразу после короткой паузы и слов от наших спонсоров.

— Мы, возможно, вернёмся после слов от его спонсоров, — бурчит Люси.

В голосе — недовольство, но уже без злости.

— Один из нас точно вернётся, — ухмыляюсь я, нажимая на «рекламу».

Реклама ёлочной фермы крутится в фоне, а я всё ещё остаюсь на связи с Люси и Майей.

— Прости за подставу, — говорю, не отключая наушники.

— Да уж, слышно, как ты извиняешься, — фыркает Люси.

В наушниках — вздох. Глубокий, терпеливый, как будто пропущенный сквозь оба уха. Упрямство в стерео.

— Хотя, может, это мне стоит извиняться.

— Всё равно, — пожимаю плечами и наугад тянусь за кофейником. Наливаю себе свежего и делаю громкий глоток. — Ну так что скажешь?

— Насчёт чего? Насчёт того, чтобы разглашать свои тайны какому-то незнакомцу в прямом эфире? — её голос колеблется. — Не лучшая идея, Эйден Валентайн.

— Какие тайны? — вставляет Майя.

Снова глухой звук — на этот раз мягче — и усталый смешок.

— Серьёзно, мам. Это же не конец света.

— Не конец света, говорит та, что сама позвонила в эфир и выложила всю подноготную.

— Снова повторю: какую подноготную?

— Если тебе станет легче, — вмешиваюсь я, — у нас примерно двенадцать слушателей. Один из них, скорее всего, моя мама.

— Это не особо помогает, — Люси снова тяжело выдыхает. Я слышу, как она обдумывает варианты. — А ты вообще кто по профессии? Психолог?

— Нет.

— Психиатр?

— Тоже нет.

— Я вечно путаю, кто из них рецепты выписывает, — бормочет она.

— Интересно, — говорю я.

И голос у неё такой: «мне совсем неинтересно».

— Так кто ты, если не специалист? Шаман? Гуру любви? По руке гадаешь?

Вот же женщина.

— Нет. По ладони по радио не гадаю. И секту не возглавляю.

— Значит, ты слышал, да?

— Удивительно, как много можно услышать, если человек говорит это в микрофон.

На фоне — шорох одеяла, мягкий хруст подушек. Я снова делаю глоток.

— И если ты никем не являешься… — голос у неё ленивый, но цепкий. — Как ты собираешься давать советы?

— А вот теперь тебе понадобились советы, — улыбаюсь я.

— Я говорю — гипотетически. Если бы вдруг захотела.

— Всё просто. Ты говоришь — я слушаю.

— А потом чинить будешь, да? По щелчку?

— Здесь нечего чинить, Люси.

Улыбка сходит с лица. Я смотрю на щербинку на кружке, провожу по ней пальцем.

— Ты не тостер. И не сломанная проводка. А я не гуру, не экстрасенс и не… профессионал. Я просто человек. Человек, который любит разговаривать с другими. Иногда у меня даже получается сказать что-то стоящее. Ты в безопасности — со мной и с теми, кто слушает. Обещаю. И если разговор заведёт нас туда, куда ты идти не хочешь — просто скажи. Мы всё свернём. А потом можешь запретить все приборы связи в доме до конца времён.

Из глубины комнаты доносится недовольное ворчание Майи, Люси хихикает.

— Но я ведь… я не пытаюсь ничего за тебя решать, Люси. Просто послушаю, ладно? Поболтаем — а там видно будет.

— «Видно будет», — повторяет она.

Я бросаю взгляд на часы.

— Ага. Видно будет. Но у тебя минута, чтобы передумать.

— Пожалуйста, мам, — шепчет Майя где-то на фоне. — Мне кажется, это поможет.

Люси задумчиво гудит, обдумывая варианты.

— В конце концов, я всегда могу просто повесить трубку.

— Конечно можешь, — отвечаю я, хоть и надеюсь, что она этого не сделает.

До конца моей смены ещё пара часов, и мне не хочется снова коротать их, метя размешивателями для кофе в урну через всю студию. Когда в кабине тихо, мысли становятся слишком громкими.

— Обещаешь, что ты не лидер культа?

— На данный момент — нет, но если карьера на радио провалится, можно и в ту сторону посмотреть.

Реклама матрасов заканчивается фальшивыми нотами — там что-то про «комфорт, уносящий в сны», что бы это ни значило.

— Решать тебе, Люси. Как хочешь. Но мы вот-вот возвращаемся в эфир.

— Для двенадцати слушателей.

— Скорее, ближе к девяти, учитывая, который час.

— Вот и хорошо.

Я улыбаюсь в микрофон и нажимаю нужные кнопки.

— Готова?

— Настолько, насколько это возможно, — вздыхает она.

Майя радостно улюлюкает где-то на заднем плане. Я поднимаю фейдер — регулятор, как всегда, дёргается под пальцами.

— Привет, Балтимор, мы снова с вами. На линии — Майя и Люси. Майя позвонила за советом по поводу отношений, но не для себя, а для мамы.

По другую сторону стеклянной стены студии мимо проходит Джексон — направляется в крошечный закуток, который называет офисом. Не уверен, что ему вообще нужно быть здесь в такое время ради обновления прогноза, но он любит распорядок, а я — иногда — его компанию. Я машу ему рукой, он отвечает, но вдруг замирает, увидев моё лицо.

— Не скажу, что она позвонила ради меня, — говорит Люси, возвращая моё внимание.

Голос у неё странный — дымный и мягкий одновременно, как хороший виски с мёдом.

— Она позвонила вопреки мне.

Я смеюсь. Джексон на той стороне стекла округляет глаза. Прижимает лицо к окну, нос приплюснут.

«Что?» — беззвучно спрашиваю, пока Майя и Люси спорят о настоящей причине звонка.

Он корчит безумную гримасу и показывает на мою улыбку. Напоминает клоуна из страшной ярмарочной игрушки на Бродвее — облезлого, с вечной ухмылкой в потрескавшейся красной краске. Жутковато.

«Прекрати», — шепчу губами.

Он пятится от окна, продолжает идти, но всё оглядывается, пока не врезается в автомат с газировкой, отпрыгивает, выпрямляется и исчезает за углом, бросив напоследок недоумённый взгляд.

Я хмурюсь и поправляю наушники.

— У мамы не было парня уже десять лет, — быстро говорит Майя. Словно торопится, не зная, сколько ей дадут выговориться. — Она работает, возвращается домой. Иногда ходит к Пэтти через дорогу выпить вина. Это её подруга. Единственная. Она вообще никуда не выходит — ну, не «выходит-выходит», понимаете? Она всегда дома.

— Прости, что я всё время в своём доме. Который, между прочим, принадлежит мне, — спокойно парирует Люси.

— Мам.

— Что? Мне казалось, тебе нравится, что я дома.

— Нравится, — тут же отвечает Майя, с обидой в голосе. — Конечно, нравится. Но мне не по себе, когда я куда-то выбираюсь, а ты остаёшься одна.

Смех исчезает из голоса Люси.

— Я люблю быть одна. Ты ведь знаешь.

— Знаю. Но не всё же время.