Мэгги поднимает на него глаза, хмурится. Не выглядит удивлённой — будто он регулярно появляется вот так, вихрем.

— Всё в порядке, Хьюи?

Хьюи молча протягивает ей бумаги. Она смотрит на первую страницу — и резко выпрямляется. Поднимает глаза. Он всё ещё стоит, согнувшись пополам.

Я пока не понимаю, что происходит.

— Где ты это нашёл? — спрашивает она.

— Факс, — сипит Хьюи, будто из него выпустили воздух.

— Факс? — переспрашивает Мэгги, прищурившись. — Он что, отправил это по факсу?

Хьюи кивает.

— Когда?

— Только что.

Мэгги вскакивает со стула. Одна из фотографий на стене позади неё смещается. На снимке — пожилой мужчина с морщинками в уголках глаз и руками, обнимающими за плечи маленькую девочку — взъерошенную мини-копию самой Мэгги. На ней огромные наушники, она сидит по-турецки на кожаном кресле у стола с микрофоном. Беззубая улыбка сияет во всё лицо.

— Люси, прости, мне срочно нужно кое-что проверить. — Мэгги хватает Хьюи за локоть и утаскивает в коридор. — Подожди здесь, ладно?

— Конечно, не… — она уже скрывается, — …проблема, — бормочу я себе под нос.

Жду. Осматриваю фотографии на стенах. Поправляю блестящую статуэтку в форме микрофона на углу стола. Считаю до десяти. Потом снова до десяти. Прислушиваюсь к звукам из коридора.

Мэгги, похоже, не любительница безделушек, но на её столе — семь цветов стикеров, арсенал скрепок и гигантская красная кнопка с белой надписью: «ЗАТКНИСЬ НАХРЕН».

Я верчу в руках нож для писем — он подозрительно напоминает миниатюрный кинжал. И вдруг — глухой удар о стекло.

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Эйден смотрит на меня из-за своего стола. Я и забыла, что он там. Судя по выражению лица, он наблюдает за мной уже минут шесть — как я переставляю кнопки и ёрзаю в кабинете Мэгги.

Наши взгляды встречаются. Несколько долгих, неловких секунд. Мне это показалось? Или в окно действительно что-то стукнулось? Почему он не работает? Снова хочет пошутить про стоматологические инструменты? Или извиниться за прошлые намёки?

Через двадцать футов и звукоизолирующее стекло этого не понять.

Эйден отрывает листок от блокнота, сминает его и бросает в стекло. Бумага почти не издаёт звука и падает на пол рядом с… игрушкой для собаки в форме пончика?

Я снова смотрю на Эйдена. Он, склонив голову, что-то пишет. Потом поднимает взгляд, улыбается — до смеха обаятельно — и поднимает табличку.

«ПОДОЙДИ», — написано там.

Я тыкаю в себя пальцем.

Он улыбается шире. «А ты кого ожидала?» — читается у него на лице. Он снова пишет.

«ПОДОЙДИ, ПОЖАЛУЙСТА», — «пожалуйста» подчёркнуто дважды.

Я встаю на ватных ногах, стараясь выглядеть непринуждённо, хотя его взгляд будто прожигает меня насквозь. Над дверью студии горит красный огонёк. В крошечное стекло на двери наклеена старая этикетка с надписью: «Струны сердца». Я тянусь к ручке — дверь поддаётся.

Прохладный воздух. Залежавшийся запах кофе. Тёплая фланель. Хвойный аромат с оттенком коричневого сахара. Всё вокруг гудит: техника, микрофоны, кофейник на старом шкафу с наклейкой: «ЖРИ МИДИИ БЕРТЫ». Я улыбаюсь. Он и правда отсюда. Мы из одного города. Возможно, у нас есть что-то общее. Например, любовь к моллюскам, плавающим в шестнадцати фунтах сливочного масла.

Эйден с его широкими плечами буквально заполняет собой всё пространство у пульта. Ноги вытянуты под столом. Он машет мне, не отрываясь от пульта — ползунки вверх, ползунки вниз. Всё кажется сложным, но я ведь сама чиню тяжёлую технику. Любопытство берёт верх.

Мне всегда нравилось разбираться, как устроено то или иное оборудование. Заглядывать под капот. В детстве я вечно что-то разбирала — просто чтобы потом собрать обратно. Пульт от телевизора. Тостер. Радиоуправляемую машинку Грейсона. Меня это успокаивало. Я знала: если что-то сломается, я смогу глянуть на детали и всё починить.

К ужасу родителей.

И Грейсона.

Особенно после того, как я добралась до его коллекции Человека-паука.

— Это было очень смело, — говорит Эйден, глядя на меня краем глаза.

Он общается с кем-то в наушниках. Его голос звучит иначе — ниже, спокойнее, увереннее. Может, это его радиоверсия себя. А может, он просто в своей стихии. В любом случае, здесь он кажется куда более расслабленным, чем в вестибюле.

Он тянется за чем-то, и я невольно слежу за его движениями: как напрягаются мышцы под рукавами толстовки, как ловко его руки управляют пультом. Щёки пылают — я буквально пялюсь на него. Хорошо, что в студии полумрак и теснота.

Он берёт наушники и протягивает мне.

Я снова показываю на себя. Он закатывает глаза и наклоняется ближе, слегка толкая их мне в руку.

Я обхватываю ободок ладонью — его большой палец скользит по моим костяшкам. Он смотрит в сторону, будто вслушивается в нечто невидимое. Затем моргает, возвращая фокус, и кивает.

«Надень», — читаю по его губам.

Я надеваю наушники. Женский голос звучит на середине фразы:

— …и я не уверена, понимаете?

Эйден тихо поддакивает.

— Просто… — голос срывается.

Тяжёлый вдох — в нём и усталость, и злость, и опустошённость. Я узнаю это чувство до боли.

— Я не хочу больше так себя чувствовать. И даже не осознавала, что так себя чувствую, пока не услышала Люси. Я стояла на кухне и кивала каждой её фразе. Кажется, я так привыкла ставить свои потребности на последнее место, что даже не замечаю этого.

Я встречаю взгляд Эйдена. Он смотрит прямо, не отводя глаз.

— Такое бывает, — мягко говорит он.

— Глупо, наверное, — продолжает женщина. — Извлечь жизненный урок из чужого разговора. Но я… я устала довольствоваться малым. Я хочу большего.

Что-то тёплое разгорается внутри. Я прижимаю ладони к наушникам, будто пытаюсь удержать её голос рядом с сердцем.

— Люси дала мне смелость это признать. Надеюсь, она знает, как много это для меня значит. Где бы она ни была… спасибо за то, что разбудила меня. Спасибо за надежду, что и для меня что-то есть. Это… это очень важно.

— Ну что ж, Люси… — Эйден улыбается, не отводя взгляда. Я отвечаю дрожащей, неуверенной, но искренней улыбкой. — Где бы ты ни была. Спасибо.

Начинается следующий звонок, но я его не слышу. Только гул крови в ушах и лёгкое потрескивание в голове. Я сделала что-то важное — и не с машиной. Не с бутербродом без корочек. Не с книжкой, которую надо было читать семнадцать раз подряд. Просто — просто будучи собой. Поделившись страхами. Позволив себе быть уязвимой. Как говорила Мэгги.

Эйден нажимает пару кнопок, снимает наушники. Волосы на одной стороне торчат, на челюсти — вмятина от ободка. Он кивает, и я тоже снимаю наушники.

— Как ты узнал, что она это скажет? — спрашиваю.

Эйден смотрит на меня своими непонятными — то ли серыми, то ли синими — глазами. Свет в студии мягкий, почти интимный.

— Подкупил её печеньками от Бергера.

— Серьёзно? — в животе холодеет.

Он качает головой, прикрывая улыбку ладонью:

— Нет. Думаешь, у радиоведущих гонорары такие, чтобы кого-то подкупать?

Я хмурюсь. Если это была постановка — розыгрыш, способ затащить меня в эфир и поднять рейтинги — я уйду. Сразу. Без оглядки. Я не позволю собой манипулировать. Особенно в этом. Особенно когда чувствую, будто меня разобрали по частям и оставили «голой».

Он замечает, как я напряглась, и выпрямляется. Стул под ним скрипит.

— Я просто пошутил. Честно. Я не знал, что она скажет. Но… у меня было предчувствие.

— Почему?

— Потому что все звонки на этой неделе — об этом.

Он чешет подбородок, зевает и опирается щекой на ладонь. В наушниках начинается знакомый джингл — похоже, пошла реклама.

— Я знаю, ты ищешь любовь. И не уверен, что я тот, кто сможет тебе помочь. Но, думаю, ты уже начала. Пусть даже пока не осознаёшь этого.

Я кладу наушники на край его стола.

— Я ничего не хотела. Просто разговаривала с тобой.

— И я просто разговаривал с тобой, — отвечает он, внимательно изучая меня, заглядывая прямо в душу своими красивыми глазами.