«Для забав». Слова, обронённые с лёгкой, небрежной улыбкой, повисли в морозном воздухе прихожей, смешавшись с паром от их дыхания. Я знала этот тип с первого взгляда. Им нужен был не зверь, а живой, дышащий, опасный трофей. Чтобы похвастаться перед друзьями, чтобы пощекотать нервы, поднося к клетке бокал вина, чтобы потом, когда зверь надоест или покалечит кого-то из прислуги, прикончить его на организованной потешной охоте, не запачкав собственных рук.

Холодная, сосущая волна прошла у меня по спине, но на лице у меня отработалась лишь вежливая, отстранённая, почти ледяная улыбка хозяйки, принимающей деловое предложение.

– Таргнийские львы – не предмет интерьера, мессиры. Они – живые существа, требующие особого обращения, пространства и диеты. И, как следствие, особой цены, – мой голос прозвучал ровно, спокойно и гладко, как первый, ещё тонкий лёд на лесном пруду.

Они оживились, обменявшись быстрыми взглядами. Цена их не пугала, а лишь раззадоривала, превращая покупку в ещё более интересную авантюру. После краткого, полного скрытого пренебрежения и снисходительного торга, где они явно считали меня чудаковатой затворницей, легко соглашающейся на золото, сумма была названа. Она была более чем щедрой, даже необоснованно высокой. На эти деньги можно было содержать весь зверинец полгода, закупить лекарств и утеплить зимние вольеры. Я медленно кивнула, скрывая внутреннюю дрожь отвращения.

– Хорошо. У меня есть три особи. Два взрослых самца в расцвете сил и одна молодая самка, недавно отделённая от матери. Ей около года. Она… не обучена.

Они переглянулись. В их взгляде мелькнуло разочарование, словно им предложили щенка вместо волкодава. Им хотелось громадного, гривастого монстра, символа мощи, которого можно было бы выставить напоказ.

– Молодая? Она… впечатляюща? Способна произвести эффект? – спросил второй, пониже и плотнее, с пухлыми, розовыми щеками.

– Она на треть меньше взрослого самца, но быстрее, агрессивнее и непредсказуемее в разы, – ответила я, глядя им прямо в глаза, не мигая. – Взрослые львы расчетливы, они экономят силы. Молодая – вся порыв, вся ярость. Она будет бросаться на прутья клетки при каждом вашем приближении, будет часами выть, скрежетать клыками, будет пытаться ухватить когтем за плащ или рукав, если вы подойдете слишком близко. Для ваших… «забав» она подходит куда больше. Она обеспечит вам постоянные, очень острые ощущения. Надолго ли – уже вопрос вашей личной осмотрительности и толщины прутьев.

Я говорила это без тени эмоций, как констатацию факта, как охотовед, описывающий породу собак. И я видела, как в их глазах, сначала скучающих, загорелся именно тот, ожидаемый мною огонёк азарта. Им нужна была не просто опасность, а опасность буйная, демонстративная, эффектная. Молодая, необузданная львица идеально вписывалась в их дурацкий, жестокий сценарий.

– Показывайте, – почти одновременно, с новым интересом, выпалили они.

Мы вышли во внутренний двор, засыпанный чистым, хрустящим снегом. Воздух был колючим и прозрачным от трескучего мороза. Я, не оборачиваясь, повела их по протоптанной тропинке к низким, мощным каменным загонам в дальнем конце, за конюшнями. В первом, самом большом, на искусственном каменном выступе лениво грелся на слабом зимнем солнце старый самец, Шерхан. Его густая, тёмно-золотая грива лежала, как царская мантия. Он лишь приоткрыл один глаз, янтарный, полный глубокого, вселенского презрения к суете двуногих, медленно моргнул и снова его закрыл, проигнорировав нас полностью. Во втором загоне его собрат, более нервный, тяжёлой, упругой поступью прошелся вдоль толстых железных прутьев, издав низкий, гулкий, предостерегающий рёв, от которого у обоих аристократов дрогнули подбородки, и они невольно отступили на шаг. Но потом быстро оправились, заставив себя усмехнуться, как бы над собственной минутной слабостью.

А вот у загона молодой львицы, которую я звала Искрой за её характер и цвет шерсти, они замерли по-настоящему. Она не лежала. Она металась внутри ограниченного пространства, как чёрно-золотая молния, отскакивая от стен. Её гибкое, мускулистое тело с размаху било в холодные металлические прутья с глухим, яростным стуком, от которого звенело в ушах. Золотистые, почти горящие глаза с вертикальными зрачками горели чистой, неразбавленной ненавистью ко всему миру за свою несвободу. Она рычала, не умолкая, низко и хрипло, обнажая длинные, острые клыки, с которых на солому капала слюна. Она была самым что ни на есть воплощением дикой, неукрощенной, бессмысленной ярости. И именно это, как я и рассчитывала, и приковало к ней жадные взгляды моих «гостей».

– Вот она, – тихо, почти про себя, сказала я, глядя на мечущуюся тень за прутьями. – Искра. Она никогда не подчинится. Никогда не привыкнет к клетке. Каждый её день будет войной на истощение. Вы уверены, что хотите именно этого?

– Да! – выдохнул тот, что с усами, и в его синих глазах вспыхнул неподдельный, диковатый восторг. Он был пьян от этой демонстрации силы, направленной в никуда. – Именно этого! Она… она великолепна в своей ярости!

Я смотрела на Искру, и в груди клубилось противоречивое чувство. Была боль, острая и щемящая, как от предательства. Но поверх неё лежал слой циничного, леденящего спокойствия, выработанного годами жизни на границе, где чувства часто проигрывают суровой арифметике выживания. Отправлять к ним старого Шерхана? Он был мудр и горд. Он бы зачах в неволе у таких хозяев, умер бы тихо, от тоски по своему каменному выступу и достоинству. Отправлять другого самца? Тот, возможно, дождался бы своего часа и одним точным ударом лапы разорвал бы этих надушенных щеголей, что принесло бы мне лишь репутационные проблемы и мщение их семей. Но Искра… Искра была чистым, необузданным огнём. Она не сломается. Она не научится покорности. Каждый день она будет напоминать им, что они приручили не зверя, а бурю. И, возможно, в своём слепом, яростном безумстве она найдёт способ отомстить, вырвавшись или нанеся удар. А если и нет… то цена за её жизнь, эта нелепая сумма, позволит мне купить свежее мясо для всех обитателей зверинца на всю зиму, починить обветшавшие крыши загонов, может, даже выписать редкое снадобье для старой ламии, которую мучает артрит. Это позволит спасти ее и дать шанс другим.

– Хорошо, – сказала я, и в моём низком, обычно мягком голосе зазвенела холодная, отточенная сталь решимости. – Она ваша. Заплатите моему управляющему, у него всё готово. Зверя вы получите завтра на рассвете, в специальной прочной клетке для перевозки хищников. И ещё раз запомните моё предупреждение: она не игрушка. Она – живое, дышащее оружие. Обращайтесь с ней соответственно, если дорожите своими пальцами и больше.

Я резко развернулась на каблуке, подбитом железом, и пошла прочь, не дожидаясь их ответов, благодарностей или глупых шуток. Холодный, колючий ветер, гулявший по двору, ударил мне прямо в лицо, смывая последние остатки утреннего тепла от чая и оставляя на коже лишь сухое, стягивающее ощущение чистоты. За спиной я слышала их возбуждённые, перебивающие друг друга голоса и яростный, неумолкающий, словно разрывающий глотку, рык Искры, который теперь звучал как саундтрек к моей маленькой измене. В сердце, под рёбрами, было пусто и холодно, как в этой каменной кладовой, где хранились летние припасы. Это была ещё одна из множества сделок с собственной совестью, на которые шла хозяйка пограничного замка. Но сегодня я, как мне казалось, выбрала не жертву, а воина. Того, у кого было больше всего шансов либо выжить, сохранив свой безумный дух, либо умереть в бою, не склонив головы. А золото… золото в этом мире не пахло кровью. Оно пахло углём для печей, зерном для лошадей, сушёным мясом и лекарственными травами. Оно пахло возможностями. Возможностью сохранить тепло для тех, кто уже доверил тебе своё беззащитное существование.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.