Вроде не так и далеко было до монастыря, а добралась я до него в тот момент, когда ворота уже закрывались. Не выходя из машины, поинтересовалась у сторожа:

– Евдокия Васильевна еще здесь?

– Только ушла, – откликнулся тот, навешивая амбарный замок на окованные металлом створки.

– Черт! – выругалась я и со злостью стукнула кулаком по рулю. Машина в ответ обиженно загудела.

Сторож от неожиданности вздрогнул и сердито проворчал:

– Чего с ума сходишь? Езжай по той улице и догонишь ее. Она далеко уйти не успела.

Бросив старику торопливое «спасибо!», я развернулась и понеслась в указанном направлении.

Сторож не соврал, Евдокию Васильевну я действительно догнала. Понуро опустив голову и кренясь на бок под тяжестью туго набитой сумки, она медленно брела по тротуару. Я притормозила у кромки и крикнула:

– Давайте подвезу!

Погруженная в мысли женщина испуганно вскинула голову.

– Не пугайтесь, это всего лишь я. Давайте довезу до дома.

– Спасибо, я сама, – сдержанно отказалась она.

Я выскочила из машины и, не обращая внимания на протесты, выхватила сумку у нее из рук. Та оказалась такой неподъемной, что я едва ее не уронила.

– Чем она у вас набита?! Кирпичами? – ахнула я.

– Книгами, – слабо улыбнулась Евдокия Васильевна. – Старыми книгами. Беру их в музейном хранилище и потихоньку реставрирую. Все равно делать нечего.

– Одна живете?

– С дочкой, но она вечерами работает. Вот я, чтоб не скучать, и коротаю время за починкой старых фолиантов.

– Ясно! Вместо того чтоб отдыхать, вы дома во вторую смену вкалываете.

– Отдыхать буду в могиле. А пока жива, нужно трудиться.

– Говорите, куда ехать.

– Я уже пришла. Вот он, мой дом. – Евдокия Васильевна кивком указала на калитку.

– Жаль! Я хотела помочь.

– Вы меня случайно встретили или специально искали? – неожиданно спросил она.

– Искала! – решив не лукавить, созналась я. – Поговорить хотела.

Евдокия Васильевна моментально насторожилась и замерла, ожидая продолжения.

– Я тут кое с кем побеседовала и узнала интересные вещи.

– Вот как, – неопределенно хмыкнула она.

– Очень интересные, – упрямо продолжала я. – Оказывается, картины Галлера никуда не исчезали. Той же ночью, сразу после ареста художника, их привезли к вам в музей и сдали на руки Кайсарову.

Я смолкла, надеясь, что она как-то на это отреагирует. А Евдокия Васильевна сверлила меня тяжелым взглядом и не говорила ни слова. Так ничего и не дождавшись, я с сожалением вздохнула и принялась рассказывать дальше:

– Уверена, до начала войны коллекция пролежала в стенах монастыря. Конечно, вы можете сказать, что не знали об этом, но я, извините, не поверю. Территория музея невелика, персонал можно по пальцам пересчитать, а вы работали научным сотрудником. Заметьте, единственным научным сотрудником. Так неужели вы, правая рука Кайсарова и его доверенное лицо, не знали, что хранится в запасниках музея?

Я, конечно, блефовала. Если Кайсаров прятал картины не в запасниках, а, допустим, в тайнике, то в этом случае она о них могла и не знать. К сожалению, после исчезновения Лили мне ничего другого не оставалось, как провоцировать Евдокию Васильевну. Авось разоткровенничается. Пусть даже не все скажет, а только намекнет, я и на это согласна. Мне до зарезу нужна была зацепка, чтобы продолжать расследование.

Расчет оказался неверным, блеф не удался. Евдокия Васильевна продолжала упрямо молчать. Понимая, что сейчас она повернется и уйдет, я ринулась напролом:

– Все вы знали, а молчите до сих пор из уважения к памяти бывшего директора! Не хотите чернить светлый образ основателя музея. Как ни крути, а его роль в этой истории выглядит очень и очень неприглядно.

Тут Евдокия Васильевна не выдержала и взорвалась:

– Да что это вы говорите?! Леонид Николаевич жизнью рисковал, выпрашивая эти картины на хранение! Если бы не он, они бы безвозвратно погибли, может, вам неизвестно, но была директива все уничтожить.

– За картины он хлопотал, а за товарища юности и не подумал заступиться. Сдается мне, он и не пытался за Галлера слово замолвить.

– Много вы понимаете! Знаете, какие времена были? Завести речь о спасении Галлера значило подписать себе смертный приговор! Галлер был обречен. Ему уже никто помочь не мог. Его судьбу решали не здесь, а в Москве. У нас только следствие шло да, возможно, приговор привели в исполнение. И хотя у Леонида Николаевича с тогдашним начальником НКВД отношения были хорошие и тот часто бывал у него в доме, выручить Галлера Кайсаров не мог. Думайте, что хотите, но в той ситуации он принял единственно правильное решение: спасти хотя бы работы. И это немало! Ведь душа художника живет в его картинах.

– И как Кайсарову это удалось?

– Благодаря своему авторитету! Его очень уважали в городе за подвижничество. И еще... Леонида Николаевича считали безвредным чудаком, помешанным на собирании произведений искусства, и потому смотрели сквозь пальцы на некоторые его вольности.

Евдокия Васильевна помолчала, потом неохотно добавила:

– И, может быть, благодаря Лиле. Ходили слухи, у нее был роман с начальником НКВД. Никто ничего точно не знал, но все шептались.

– Если все обстояло, как вы рассказываете, отчего же вы до сих пор храните события тех дней в тайне? Теперь-то уж можно рассказать о гражданском подвиге основателя музея.

Закусив губу, женщина потерянно молчала.

– А может, у той истории было продолжение? Что стало с картинами во время оккупации? Как я понимаю, их не могли эвакуировать вместе с другими ценностями, ведь по документам они числились уничтоженными.

– Мы с Леонидом Николаевичем спрятали их в подвале собора, – глухо проронила она.

– Выходит, когда вы говорили о доверенном человеке, помогавшем Кайсарову укрывать оставшиеся ценности, имели в виду себя?

Евдокия Васильевна молча кивнула.

– Хотите сказать, что все картины погибли при взрыве собора?

Она снова кивнула, но уже не так уверенно.

– Неправда! – жестко заявила я. – Недавно одна из картин Галлера попала мне в руки. Она была куплена мной в этом городе и находилась в отличном состоянии. А это означает, что картины в подвал никто не прятал. А если и прятали, то был некто, кто их после этого снова извлек. До того, как взорвали собор. Это случайно были не вы?

Евдокия Васильевна тихо охнула и побледнела.

– Господь с вами, как можно такое говорить? – прошептала она помертвевшими губами.

Мне было ее искренне жаль, но я решила воспользоваться моментом и докопаться до истины.

– Значит, Кайсаров!

Женщина тихо всхлипнула и скорбно качнула головой:

– Позор-то какой на старости лет! В воровстве обвинили! Да я нитки чужой за всю жизнь не взяла...

Я осторожно дотронулась до ее плеча:

– Евдокия Васильевна, извините меня. Я не имела права говорить вам такие жестокие вещи, но меня разозлило, что вы его покрываете. Я ведь догадываюсь, что это дело рук Кайсарова!

Она подняла на меня полные слез глаза:

– Леонид Николаевич был действительно достойным человеком, и объяснить тот его поступок я не могу. Не хочется думать о нем плохо, поэтому я утешаю себя тем, что у него имелись веские причины так поступить... Большую часть картин мы действительно схоронили в тайнике под собором. Но самые лучшие... около десятка... Леонид Николаевич отложил в сторону. Объяснил, что их он намерен спрятать в другом месте.

«Вот оно!» – мысленно возликовала я, но от замечаний вслух благоразумно воздержалась.

Евдокия же Васильевна, не замечая моего волнения, продолжала рассказывать:

– Закончили под утро. Это был тот короткий миг, когда наши уже покинули город, а немцы еще не вошли. Мы с Кайсаровым стояли на монастырском дворе, и он мне сказал:

– Бегите, дорогая, домой и постарайтесь, чтоб вас никто не увидел. Все, что мы должны были сделать, сделано. Теперь главное – сохранить совершенное нами в тайне. Прошу вас, никогда никому не рассказывайте о том, чем мы тут с вами занимались.