– Не было бомбежки?

– Была! Наша авиация действительно бомбила железнодорожную станцию. А рядом со станцией – там сейчас сквер – располагался рынок. Во время оккупации он оставался единственным местом, где можно было разжиться продуктами. И Леонид Николаевич действительно в тот день был на рынке. Только под бомбежку он не попадал.

– Откуда вам это известно?

– Мы встретились с ним, когда он уже возвращался с рынка домой. Разговорились, и я пошла его проводить. Мы были уже далеко, когда прилетели наши самолеты и начали сбрасывать бомбы на стоящие на железнодорожных путях составы. Я своими глазами видела, как Леонид Николаевич, живой и невредимый, вошел в свою калитку! А на следующий день ко мне прибежала их соседка и сообщила, что Кайсаров погиб на рынке под бомбами. Вранье! Это все сочинила его супруга, чтоб скрыть истинную причину гибели. Когда наши освободили город, я пошла в НКВД и написала заявление. Думала, органы разберутся, что же произошло на самом деле. Ведь Леонид Николаевич был таким уважаемым человеком! Через несколько дней меня вызвали к самому начальнику. И как начал он на меня орать! Полчаса кулаком по столу стучал, грозил посадить за клевету. А в конце приказал сидеть тихо и не болтать, иначе, сказал, тюрьма обеспечена. На работе меня без объяснений перевели из научных сотрудников в смотрители. В этой должности я доработала до пенсии.

Голос Евдокии Васильевны звучал негромко, и говорила она спокойно, но по тому, как подрагивал подбородок да влажнели глаза, чувствовалось: не смотря на годы, она ничего не забыла. Почему-то я была твердо уверена, что осторожность и атавистическое чувство страха перед НКВД не позволяли Евдокии Васильевне пускаться в разговоры с соседями и знакомыми. Со мной же она разоткровенничалась только потому, что я была чужой. Явилась на время, а потом снова исчезну навсегда. Вот пожилая женщина и не удержалась, выплеснула то, что так долго ее мучило.

– Если все, что вы говорили, правда... Почему же вам не поверили?

– Видно, была причина...

– А может, вы ошибаетесь? Все-таки шла война. Мало ли что могло случиться!

– Она его убила.

– Да зачем ей это? – воскликнула я, теряя терпение.– Должна же быть причина!

– Они ругались. Леонид Николаевич мне сам рассказывал. Мы шли с рынка, и он вдруг сказал, что домой возвращаться ему не хочется. Там тягостная обстановка и вообще он устал от бесконечных склок и скандалов.

– Если даже так! Это не повод для убийства.

– Смотря из-за чего ругаться!

– Ложь! Эта женщина все выдумала! Не знаю почему, но она лжет. Лиля, конечно, не ангел, но она не убийца! – Ольга Ильинична просто кипела от возмущения.

– Зачем Евдокии Васильевне врать? Какая ей выгода, да еще через столько лет? Может, в смерти Кайсарова действительно есть странности?

– Если б они были, поползли бы слухи. Город маленький, все на виду, ничего не скроешь. И потом, чтобы сотворить такое, должна была быть очень серьезная причина.

Я и сама это прекрасно понимала, но в отличие от Ольги Ильиничны одну, пусть и безумную причину в голове держала.

– А может, все дело в картине?

Ольга Ильинична опешила:

– Какой картине?

Я выложила на стол фотографию «Обнаженной».

– В этой. Помните, я расспрашивала вас о ней? Тогда мне казалось, ее написал Галлер, но все, в том числе и жена, категорически это отрицали. А потом мне пришла мысль, что автором картины мог быть Лилин муж. Он был прекрасным портретистом, но работы свои не афишировал, и это объясняет, почему о картине никто из посторонних не знает. Правда, Лиля тоже от нее открещивается, но тут причина может быть сугубо семейная.

– Какая?

– Лиле портрет не понравился, она обиделась на мужа и в отместку убила, – грустно отшутилась я.

– Вы сами-то верите в этот бред? – взорвалась Ольга Ильинична. – Разве из-за этого убивают? И потом... когда была нарисована эта картина?

– До войны.

Ольга Ильинична торжествующе засмеялась:

– Вот видите! Ну кто бы стал ждать несколько лет, чтобы потом убить из-за такой глупости.

Я и сама это понимала, просто ничего другого в голову не приходило.

А Ольга Ильинична предложила:

– Нужно сходить к Дине и спросить у нее. Только повторять сплетню про убийство не советую: дело может кончиться скандалом.

Услышав новое имя, я насторожилась:

– Дина? Кто это?

– Сестра Лили. Младшая. Она была очень дружна с Леонидом Николаевичем. Если кто и знает досконально его работы, так это она.

Лилина сестра оказалась очень на нее похожа! Тот же высокий рост, та же стать, те же черты лица. Даже разница в годах стерлась со временем, и теперь Дина Дмитриевна казалась одного возраста с сестрой.

Ольга Ильинична представила меня журналисткой, собирающей материал для статьи о местном музее, и этого оказалось достаточно. Завязался разговор, в результате которого меня обогатили множеством самых разных, но абсолютно бесполезных сведений. Я уже начала опасаться, что так и не узнаю то, ради чего явилась, как Ольга Ильинична спросила:

– Дина, Леонид писал портреты с Лили?

– Конечно! Было три портрета. Один в полный рост и два поменьше, поясные.

– Портрет в полный рост... не этот ли имеется в виду? – Я положила перед Диной Дмитриевной фотографию картины.

Она посмотрела на нее и засмеялась:

– Нет, конечно! Это же картина Галлера!

– Вы уверены?

– Склерозом пока не страдаю! – обиделась она. – Хорошо помню, что портрет писался в 1938 году. Позировать сестра начала сразу после Нового года. Чуть не ежедневно ходила в мастерскую Галлера и проводила там несколько часов, но работа почему-то продвигалась медленно. Лиля с нетерпением ждала завершения, ведь Валерий не разрешал смотреть на незаконченную картину. И еще помню, как она потом бушевала.

– Бушевала?!

– Картина ей не понравилась. Абсолютно! Лиля посчитала ее клеветой на себя. Ей показалось, что художник изобразил ее злобной и непривлекательной. Точно знаю, все это она высказала Галлеру и потребовала уничтожить полотно. А тот мало того что отказался, но даже отослал его на выставку в Москву. Когда сестра узнала об этом, она пришла в бешенство. Хотя характер у нее всегда был взрывной, но такой я ее никогда прежде не видела. Лиля рвала и метала, кричала, что он ее опозорил на всю страну.

– И что потом стало с этой картиной?

– Исчезла. Вы же знаете, какая судьба постигла и самого художника, и его работы.

– Лиля ее не получила?

Это был не вопрос, а скорее утверждение. После всего сказанного трудно было ожидать, что художник передаст свое творение Лиле.

– Нет, хотя поначалу существовала договоренность, что портрет будет принадлежать ей. Но после той ссоры она перестала бывать у Галлеров. Возможно, взаимная обида со временем и утихла, но Галлера арестовали...

Мы еще немного поговорили, но больше ничего интересного Дина Дмитриевна поведать не могла, и мы с Ольгой Ильиничной откланялись.

Практически все время, что мы пробыли в доме Дины Дмитриевны, моя спутница просидела молча, задумчиво глядя в сторону. И в машине она выглядела грустной. Помогая ей выйти, я не удержалась и спросила:

– Вас чем-то огорчил наш визит к Лилиной сестре?

Она качнула головой и с отсутствующим видом спросила:

– Чем он мог меня огорчить? Все было так давно! Казалось, ушло и забылось. А выходит, нет! Послушала Дину, и опять все всколыхнулось. Видно, никогда и ничего не забудется. Все с нами останется. С этим и в могилу уйдем. – Ольга Ильинична глянула мне в глаза: – Хотите знать, почему я не поддерживаю отношения с Лилей?

Вопрос был чисто риторический, потому что она тут же сама на него и ответила:

– Конечно, хотите! Не знаю, кто вы есть на самом деле и зачем вам это нужно, но события тех лет вас очень интересуют.

Я стояла, затаив дыхание и боясь шелохнуться. А Ольга Ильинична, чеканя каждое слово, выпалила: