– Надеюсь, этот радикальный подход не распространяется на наше небольшое развлечение, – Лейквуд воодушевленно кивает в сторону корта. – Я все еще рассчитываю обыграть вас в теннис.

– У тебя будет такая возможность.

– Сразу же после нашего реванша, – самостоятельно определив игроков, Миллер поднимается с кресла и, сделав знак персоналу, переводит взгляд на Зенона. – Готов?

Муж делает неторопливый глоток чая и, отставив кружку, довольно хлопает по подлокотникам кресла.

– Я уж думал, ты не решишься.

Зенон с Алексом покидают террасу. Большая часть охраны рассеивается по периметру игровой площадки. В поле зрения остается лишь Лаи, сидящий через четыре столика от нас, и еще двое парней, мелькающих у входа.

Пять минут я молча наблюдаю за Эваном. Как он делает заказ, проверяет телефон и, усмехаясь прочитанному, довольно печатает неизвестному ответ. Или неизвестной. В целом, без разницы. Мне нет до этого дела.

Совсем.

Нью-Йорк гораздо интереснее. Когда-то я мечтала жить в этом городе. Вместе с ним. И эта мечта… Она была издевательски близка. А он… он посадил ее в клетку. Запер на замок и выкинул ключ.

– Я рад, что ты выучилась на юриста, как и хотела, – Лейквуд открывает парад учтивости, а я и дальше хочу смотреть на оранжевый диск, который множится в зеркалах небоскребов и все еще держит градус, не сдаваясь наступающей прохладе сумерек.

– Не могу ответить взаимностью. Хотя признаю, взлетел ты высоко, – осматриваю Эвана сверху донизу, не скрывая насмешки. – Что ты сделал, чтобы заслужить благосклонность Миллера?

– Отлизал фортуне умелым языком.

Непроизвольно кривлюсь, в красках представляя мифическую удачу и его голову между ее ног.

– Повода для гордости мало.

– Разве? По мне – непревзойденный талант.

– У нас разные понятия о непревзойденности.

Лейквуд пошло толкается языком в щеку.

– Очень сомневаюсь.

Ухмыльнувшись намеку, закидываю ногу на ногу.

– Нравится обмениваться любезностями?

– А ты хочешь обменяться чем-то другим?

Совсем не к месту на ум приходят поцелуи. Вязкие, с ароматом мятных леденцов, которые всегда лежали в бардачке его машины.

– Я хочу, чтобы ты прекратил лицемерить.

– А разве мы тут не для этого собрались? – в поддельном изумлении округляет глаза. – Ты будешь изображать неприязнь, я – любезность, а Зенон с Алексом закадычных друзей. Бомонт – синоним лицемерия, Ариэль. Не ты ли мне твердила об этом весь год? Но ты всегда была двулична, а я не злорадный. Добро пожаловать.

– Может, я все-таки прислушалась к тебе? Ты часто говорил о возможностях. Свою я не упустила.

– Приятно знать, что наша любовь оставила след.

Любовь. Хочется воткнуть ему вилку в глотку, и я даже беру ее в руку. Веду подушечкой по зубцам, надавливаю, оставляя глубокие отпечатки на коже, и, пронзив Лейквуда острым взглядом, откладываю оружие в сторону. Жеманно улыбаюсь и четко высекаю каждое слово.

– Скорее, маленькое. Очень короткое. И совсем незначительное воспоминание.

Эван не задет. Он конкретно забавляется и отказывается выходить из образа обходительного дуэлянта.

– Так ты успокаиваешь свою совесть ночами?

– Ночами я предпочитаю сон или секс.

– Раньше ты предпочитала его днем.

Раньше я предпочитала тебя. Вне зависимости от времени суток.

– Тебе пора перестать ностальгировать, Лейквуд.

– Ностальгия – слишком романтичное слово. По большей части вспоминаю с дрожью. Если вспоминаю, – вкрадчиво жалит он. – И моя фамилия Мур. Советую использовать ее. Иначе при следующей осечке твой муж решит, что мы ближе, чем должны. Хотя, – слишком радостно тянет Эван, – уверен, он уже знает, какое священное место я занимал в твоей жизни.

Казалось, я поехала рассудком, когда в обычном вечернем разговоре Зенон сообщил о новой сделке с американцами, упомянув знакомую фамилию. Не знаю, каким чудом мне удалось сохранить невозмутимое лицо и дослушать его до конца, но следующие полчаса, которые я, закрывшись в ванне, истерично орала в подушку, напоминали операцию без анестезии. После того дня муж ничего не комментировал, а я не решалась спросить напрямую. Наивно хранила веру в то, что Зену нет нужды глубоко копать под обычного пиар-агента. Хотя от обычного в Эване разве что имя. И даже оно обжигает язык.

– Мур, – пробую на вкус и нарочито морщусь. – Знаешь, ей не хватает жесткости. Какая-то безвольная, слабая. – Почему ты выбрал ее?

Хочу задеть. На самом деле она подходит ему больше, чем фамилия его ублюдка отца.

– Это девичья фамилия моей матери.

Насмешка слетает. Сглатываю собственную язвительность, ощущая в горле огромный ком. По инерции намереваюсь извиниться и резко одергиваю себя, вспомнив, почему перед этим человеком я никогда не произнесу это сильное слово.

– Ваш заказ, мистер Мур, – возле стола появляется официантка. Она осторожно расставляет перед нами тарелки, и одну из них Эван незамедлительно двигает ближе ко мне.

– Попробуй.

Скептически смотрю на зеленое пирожное, прикидывая, каким цветом бывает яд.

– Обещанный цианид?

– Чистейший, – подыгрывает Эван. – Но без крови девственниц. Нынче это раритет. Последний раз такой ценный экземпляр я встречал года три назад.

– На месте невинных крошек я объединилась бы и переехала на другой континент, чтобы максимально уменьшить вероятность встречи с тобой.

– Мне приятен масштаб опасности.

– Не стоит, это всего…

– Достаточно льда, мистер Мур?

Не сразу понимаю, чей мышиный писк посмел меня перебить и, оторвавшись от нахальной физиономии Лейквуда, в упор смотрю на девушку, все еще разбавляющую своим присутствием наш маленький дуэт.

Весьма живописная особа, сбежавшая с рекламного щита немецкого паба. Высокая, круглолицая, с грудью номер пять, запиханной в лифчик на три размера меньше. Для полноты образа не хватает пива и жареных сарделек. Блондинка учащенно хлопает глазами, словно ей в слизистую воткнулась одна из ее толстенных ресниц, и манерно покусывает нижнюю губу, которую не мешало бы смазать увлажняющим бальзамом.

Эван заверяет, что все в порядке, и номер пять вспыхивает. Кожа у корней ее обесцвеченных волос краснеет, а лоб покрывается блеском волнения.

– Обычно вы предпочитаете цитрусовые напитки, и я не подумала вам предложить наш новый малиновый хайбол. Хотите попробовать?

– Нет, спасибо, – вежливо отказывается Лейквуд.

– Как скажете, – болванчиком кивает блондинка. – На следующих выходных состоится матч между членами клуба, будем рады видеть вас…

Молча наблюдаю за бездарным флиртом и прихожу к выводу, что до кровати у них дело не дошло. От девки надо избавиться, но опускаться до битья посуды – не уважать себя. Несмотря на годы роскоши, я все еще помню, какой это тяжкий труд.

– Не трать времени, он по мальчикам, – участливо сообщаю я.

Ее шарообразные глупые глаза и беззвучно трепыхающийся рот, наверное, означают возмущение.

– Я не имела ввиду ничего такого, просто…

Просто хотела нанести мне псих травму, задавив Эвана сиськами прямо на моих глазах.

– Простите, я…

– Все в порядке, Элиза, я попробую ваш новый лимонад, – благородно переобувается Лейквуд.

Намек огромный и, слава богу, усваиваемый. А то к обесцвеченным волосам я бы смело приплюсовала обесцвеченный мозг. Бесшумно раздувая ноздри, девка дергано собирает грязную посуду и, задрав повыше подбородок, гордо удаляется.

– И с каких пор я из небесной лиги? – вот теперь глаза Эвана смеются.

– С тех самых, как я услышала ее истекающий смазкой голос.

– Элиза – не шлюха. Она студентка, а здесь платят хорошие чаевые.

Почему мы все еще говорим о номере пять?

– И можно снять папика.

– У тебя всегда было плохо с построением логических цепочек. Но все мы судим по себе, верно?

В наигранном возмущении выгибаю бровью.

– Намекаешь на эскорт?

– Как я могу? – картинно вздыхает Лейквуд. – Ты ведь достопочтенная англичанка из графства Суррей, встретившая своего мужа в Лондоне на премьере спектакля “Гамлет”. Изобретательная легенда.