— Пока что он держит эту информацию при себе, — сообщил Шверник. — Он обнаружил все, когда Аня старалась заручиться поддержкой их службы.

Не веря себе, Павел переводил взгляд с одного на другого.

— Заручиться поддержкой? Откуда вы знаете, что он не сообщил о вас? И вообще, что вы хотите сказать, говоря, что он держит информацию при себе?

Анна заговорила, и ее голос был таким тихим, что он с трудом улавливал звук:

— Он мой старший брат. Я — его любимая сестра. Насколько долго он будет держать все в секрете, я не знаю. При таких условиях, считаю, что нет другого решения вопроса, кроме его устранения.

Эти слова продемонстрировали Павлу Козлову, что на его стороне команда столь же преданная делу, как и он сам.

— Полковник Фурцев в советском посольстве в Стокгольме, произнес он. — Очень хорошо. Пожалуй, лучше всего были бы венгерские беженцы. Если их поймают, причина убийства не поведет в вашем направлении.

— Да, — подтвердила Анна, ее чувственный рот скривился. В общем-то, Анастас был в Будапеште во время подавления восстания в 1956 году. Он участвовал в этом.

Дача Леонида Шверника находилась недалеко от Петродворца у Финского залива, примерно в восемнадцати милях от Ленинграда. В Штатах дачу назвали бы летним бунгало в сельской местности. Три спальни, довольно большая гостиная, кухня, ванна, даже площадка для парковки машин. Павел Козлов почувствовал слабое удовлетворение, решив, что американец на работе, соответствующей работе Шверника, смог бы позволить себе нечто большее.

— Надеюсь, вам не придется оказаться в ситуации, когда необходимо бегство, — заговорил Шверник. — Если это случится, тот дом — центр нашей организации. В любое время вы сможете найти здесь одежду, оружие, деньги и еду. Даже маленький катер у берега. Несмотря на трудности, можно будет достичь Финляндии.

— Чудесно, — сказал Павел. — Будем надеяться, этого не придется делать.

Внутри дома они сели вокруг маленького столика с неизбежной бутылкой водки, сигаретами, а потом кофе.

— Пока что, — говорил Шверник, — мы бегло упомянули полдюжины проблем, но сейчас мы должны стать точными.

Павел кивнул.

— Вы пришли к нам и сказали, что представляете Запад и что вы намереваетесь помочь нам свергнуть Советское правительство. Чудесно! Но как нам убедиться, что вы не представляете КГБ или, может, МВД?

— Я докажу это своими действиями, — ответил Павел. Он поднялся на ноги и, не обращая внимания на Анну, вытащил подол рубашки, расстегнул две пуговицы на брюках и вытащил денежный пояс.

Он пояснил:

— Мы не знаем, чего именно, в смысле экипировки, вы от нас хотите, но, как вы уже говорили, всем революциям нужны деньги. Здесь сумма, равная ста тысячам американских долларов — в рублях, конечно. — Он добавил, извиняясь: — Это самая маленькая сумма. Ваши советские деньги не так уж много стоят, чтобы один человек мог провезти действительно большую сумму.

Он бросил денежный пояс на стол, привел в порядок свою одежду и сел на стул.

— Это начало, — произнес Шверник, — но я по-прежнему считаю, что мы не должны представлять вам других членов организации, пока у нас не будет точных доказательств относительно вас.

— Разумно, — согласился Павел. — Что еще?

Шверник хмуро посмотрел на него.

— Вы называете себя американцем, но по-русски говорите не хуже меня.

— Я воспитывался в Америке, — сказал Павел, — но, когда я был мальчиком, я не стал ее гражданином из-за некоторых формальностей. Когда я стал взрослым и стал работать на правительство, было решено, что лучше, учитывая мою специальность, чтобы я по-прежнему не становился гражданином Америки.

— Но по происхождению вы русский?

— Я родился в Ленинграде, — ровно произнес Павел. Анна наклонилась вперед.

— А, так, значит, вы предали Россию.

Павел засмеялся.

— Посмотрите только, кто говорит. Лидер подполья.

Анну это не задело.

— Но это — совсем другие причины. Я сражаюсь, чтобы спасти свою страну. Вы боретесь для Соединенных Штатов и Запада.

— Не вижу особой разницы. Мы оба стараемся свергнуть порочную бюрократию.

Он опять засмеялся.

— Вы ненавидите их так же, как и я.

— Не знаю. — Она нахмурилась, пытаясь подобрать слова, отбросила английский и заговорила по-русски. — Коммунисты совершили ошибки, ужасные ошибки, особенно при Сталине, они внушали себе, что достигнут того, чего хотели. Но все же они достигли этого. Они создали одну из сильнейших держав мира.

— Ну, если вы так счастливы с ними, чего же вы стараетесь устранить коммуняг? В ваших словах нет никакого смысла.

Она покачала головой, как если бы считала, что это в его рассуждениях нет смысла.

— Они уже исчерпали свои возможности и больше не нужны. Теперь они помеха на пути прогресса. — Она поколебалась, потом продолжала: — Когда я была студенткой, на меня произвели впечатление слова Неру, которые я запомнила. Он написал их, находясь в британской тюрьме в 1935 году. Слушайте.

Она закрыла глаза и процитировала.

— Экономические интересы формируют политические взгляды групп и классов. Ни разум, ни соображения морали не могут попрать эти интересы. Личности могут обратиться в веру, они могут отказаться от своих особых привилегий, хотя и достаточно редко, но классы и группы не могут сделать этого. Попытки убедить управляющий и привилегированный класс отказаться от власти и отдать несправедливые привилегии всегда терпели поражение, и нет никаких оснований считать, что они удадутся в будущем.

Павел хмуро посмотрел на нее.

— И что вы думаете об этом?

— Я считаю, что коммунисты занимают как раз ту позицию, о которой говорил Неру. Они у власти и не хотят отдать ее. Чем дольше они будут оставаться у власти, с того момента как стали ненужными, тем более жестокими они должны стать, чтобы удержаться. С тех пор, как существует полицейское государство, есть единственный путь свергнуть его — через насилие. Поэтому я и оказалась в подполье. Но я патриотка России!

Она повернулась к нему.

— А вы почему ненавидите Советы, мистер Смит?

Американский агент пожал плечами:

— Мой дед был из мелкого дворянства. Потом, когда к власти пришли большевики, он отправился в Белую армию Врангеля. Когда Крым пал, он защищал тылы. Его расстреляли.

— Кем был ваш дед? — спросил Шверник.

— Правым. Тем не менее мой отец в это время был студентом в Петроградском университете. Фактически, он тяготел к левым. Думаю, он принадлежал к социал-демократам типа Керенского. В любом случае, несмотря на происхождение из привилегированного класса, он тогда жил хорошо. Он стал преподавателем, и вначале наша жизнь была неплохой.

Павел прочистил горло:

— Пока не начались Великие чистки тридцатых годов. Решили, что мой отец правый уклонист, бухаринец, кем бы он ни был. Как-то ночью 1938 года за ним пришли и забрали, и наша семья больше его не видела.

Павел не любил говорить на эту тему.

— Короче говоря, когда началась война, моя мать погибла в Ленинграде при немецкой бомбежке. Мой брат пошел в армию и стал лейтенантом. Он попал в плен к немцам, когда те захватили Харьков, вместе с сотней тысяч или около того солдат Красной Армии. Потом, через пару лет, Советы продвинулись в Польшу, и его опять схватили.

— Вы хотите сказать, он был освобожден из немецкого плена? — спросила Анна.

— Опять попал в плен, так точнее. Его расстреляли. Похоже, офицерам Красной Армии не разрешалось сдаваться.

Анна с болью спросила:

— А как вам удалось избежать всего этого?

— Должно быть, у моего отца был дар предвидения. Мне было всего пять лет, когда он отправил меня в Лондон к двоюродному брату. Через год мы перебрались в Штаты. Фактически, я почти не помню Ленинград, очень плохо помню семью. Тем не менее, я не особенно люблю Советы.

— Да, — мягко сказала Анна.

— Как звали вашего отца? — спросил Шверник.

— Федор Козлов.

— Я изучал у него французскую литературу, — произнес Шверник.