Док посмотрел на часы – начало второго ночи. Домой ехать смысла нет, жена всё равно не пустит, а ключи он благополучно забыл.

– Выпить не хочешь? – вместо ответа спросил он.

– Стараюсь не пить.

– Что так? Вечер субботы. Бары-растабары. Девчонки, все дела.

– Это приглашение, Док? – усмехнулся Дэмиен.

– Ты из себя целку-то не строй. Я знаю, что бабы от тебя без ума. Не знаю, только что они в тебе находят.

– Может, они видят то, что не видят другие, – прошипел Дэмиен и спрыгнул со стола, увидев, как Док вешает халат в шкаф.

– Дуры они все.

– Согласен, – соврал Дэмиен.

Разговор продолжили в баре под звон бокалов, хихиканье полупьяных девчонок и гул шаров для бильярда. Док много пил, много говорил и с каждым глотком едкого егермейстера всё больше проникался идеей «вспомнить молодость». Дэмиен его порыв не поддержал и в пять утра увёз Дока к себе домой, чтобы съесть по пачке купленной в круглосуточном китайском магазинчике лапши в стаканчиках и запить зачем-то прихваченной бутылкой шампанского.

– И всё-таки – ты больной ублюдок, Дэмиен Эшфорд, – заплетающимся языком резюмировал окончание вечеринки Док, заваливаясь к этому самому больному ублюдку на диван.

– Спасибо, – оскалился Дэмиен, выключил свет и ушёл к себе.

Уснуть так и не получилось.

Жадные пальцы сжимали затисканные до красноты идеальные бронзовые бедра без намёка на целлюлит, горячее дыхание вперемешку с непристойностями на итальянском языке – mi fai impazzire и прочие нелепости – оставляло капельки слюны со вкусом темного пива на затылке. Через окно снятой пару недель назад квартиры было видно, как оживают мертвые окна, как первые невыспавшиеся прохожие плетутся к метро или припаркованным машинам, покрытым капельками утренней росы. Кто-то возвращался домой, кто-то был вынужден работать в это воскресное утро… Но и те, и другие были явно недовольны выбором, подкинутым им злодейкой-судьбой.

Агата Хартман брезгливо поморщилась, увидев на противоположной стороне подвыпившего мужчину лет пятидесяти, обрюзгшего и грязного, и, почувствовав, что её любовник наконец-то кончил, выскользнула из ослабевших пальцев, подобрала валяющийся на полу шелковый халат, смотрящийся в несколько пуританской обстановке словно разодетая шлюха в чопорном отделении банка. И прошла в ванную, чтобы принять душ. Она ненавидела это место, ненавидела оставаться тут на ночь, предпочитая свой загородный дом, просторную кровать с шелковыми простынями – каждый день новыми – и ванную с джакузи и бесконечной чередой шампуней, лосьонов, кремов, духов. Но ни сейчас, когда Эрик умер, ни тогда, когда он ещё был жив, она никогда бы не оскорбила ни мужа, ни себя столь отвратительными манерами – привести любовника в супружескую кровать.

Верх невежества.

Редкие струи воды упали на коротко стриженный затылок – напор оставлял желать лучшего. Агата подняла лицо вверх, почувствовала едва уловимый запах хлорки и подумала, что давно пора искать новое место, да и смерть Эрика…

Настроение окончательно испортилось от мыслей о муже. Ей сложно было переучить себя думать о нём как о том, кто больше никогда не зайдёт в дом, не погладит по спине – отстранённо, как глядят льнущую к ногам собаку, почитывая утреннюю или вечернюю газету, – не съест приготовленный ею остывший ужин, пока она, сидя на высоком барном стуле, попивает красное сухое вино из пузатого бокала.

В дверь постучали, когда Агата, завернувшись в полотенце, разглядывала в зеркало своё отражение, пытаясь найти первые признаки крадущейся старости. И не находила. Но всё-таки решила записаться внепланово к косметологу – её подруга рассказывала о какой-то новой процедуре…

– Чего тебе, Вито? – повысила она голос.

– Закажем завтрак, или ты хочешь куда-нибудь поехать? Голден-Ландж уже открылись.

– Я домой.

Дверь приоткрылась, и показалась лохматая голова с истинно итальянским лицом: пронзительные чёрные глаза под чёрными густыми бровями, казалось, пытались раздеть тебя, даже если уже не осталось и лоскутка одежды; капризные кроваво-красные от поцелуев губы чуть приоткрытые в искусительной улыбке; широкий подбородок, покрытый темной щетиной… Витторио Де Росси был до неприличия молод, красив как дьявол, хорошо сложен и – что самое поразительное – неплохо эрудирован. Он выступал как стендап-комик, высмеивая публику, а они платили ему по двести долларов за билет в эквиваленте той страны, где ему удавалось договориться о концерте. Сейчас он временно осел в их небольшом городке, явно не способном вынести животный магнетизм и шуточки этого обезоруживающе прекрасного хама и циника.

– Устала от меня, Tesoro?

– Нет. В понедельник придётся идти в полицию… хочу отдохнуть ото всех.

Агата Хартман перевела взгляд со своего отражения на его и задумчиво улыбнулась, обдумывая мысль ещё раз заняться сексом. Но, вспомнив, что придётся снова залезать под этот едва сочащийся из лейки душ, её передёрнуло. Да и удовольствие, если быть откровенной, она получала скорее от мысли, что ей и только ей принадлежит это молодое искушённое тело, нежели от невыносимо долгих и старательных трений.

Нет. Не для неё всё это: страстно прижиматься друг к другу в постели, капризно морщить нос, если он не звонил уже целых полчаса, держаться за руки в парке или прижиматься плечо к плечу в ресторане, в самом тёмном уголке, где никто не увидит…

Видимо, она была ещё большим циником, чем Витторио Де Росси, чего никогда не скрывала.

– Даже от меня? Non hai idea di cosa voglio farti.

– У тебя выступление вечером? – вместо ответа спросила Агата и, выходя из ванной комнаты, толкнула любовника в грудь. На что тот отреагировал решительными объятиями, против которых нельзя было устоять.

– Ты помнишь, о чём мы говорили? – закурив прямо в постели, спросила Агата, когда новый десятиминутный раунд был окончен. Она решила отказаться от душа – сейчас не от кого прятаться, не для кого смывать с себя пот чужого мужчины.

– Твой муж. Да.

– Я не думаю, что спросят. И что тебя найдут.

– О, они найдут меня, Tesoro. Они всегда находят. – В голосе промелькнуло раздражение.

– Я ничего не скажу. Официально: я поехала домой. Если им будет что предъявить мне – только тогда я расскажу.

– Va bene!

Агата надела своё лёгкое летнее платье прямо на голое тело, пригладила коротко стриженные, успевшие высохнуть волосы ладонями, едва касаясь, провела пальцами по коже вокруг глаз, снова вспоминая про визит к косметологу. У дверей Витторио снова пристал с поцелуями, своим обнажённым телом демонстрируя без лишних слов, что не прочь продолжить затянувшуюся до утра ночь… Но хватило решимости уйти.

Новенький Мерседес мягко заурчал, кожаное сиденье схватило за оголившиеся бедра. Не успев тронуться с места, Агата Хартман вдруг уткнулась лицом в сложенные на упругой оплётке руля руки и заплакала. Так странно – то, чего она так страстно желала уже несколько лет, и что наконец-то случилось, пугало её больше, чем то решение двадцатилетней давности, когда она сделала выбор оставить ребёнка и выйти замуж за Эрика.

Её трясло, когда она выезжала со двора. Трясло всю дорогу до дома. И только остановившись у ворот гаража на две машины, Агата Хартман смогла успокоиться: дома сын, к обеду должна приехать дочь, завтра предстоит разговор с полицией. Если не получится взять себя в руки, она всё испортит.

С утра зарядил дождь. Противный, мелкий, он не давал той ностальгической атмосферы, а только раздражал ещё больше. Тяжёлые тучи закрыли небо, и так не хотелось вылезать из тёплой кровати, что Патрик Прайс, услышав звонок будильника, со всей силы швырнул телефон через всю комнату, точно зная, что тот угодит в кресло, закатится за подушки, и, вспомнив о нём только у двери, он будет злиться и на себя, и на синоптиков, и на того идиота, который вздумал вдруг, в первые дни лета, убить Эрика Хартмана.