И не вы один…
Гена меня зовут.
Гена…
Вас одолевают?
Кто?
Ну грузины…
Ха-ха…, – она рассмеялась искренне, и брильянтовым светом сверкнули ее чистые зубки, – а знаете, нам наша классная много рассказывает о жизни балерин в те времена, до революции. Очень интересно. Гвардейские офицеры лучших аристократических фамилий брали девушек на содержание. Снимали квартиры, дарили драгоценности, лошадей, экипажи… Жениться на артистке, на балерине для офицера из знатной семьи было практически невозможно. Дружбе рано или поздно наступал конец. Но суды офицерской чести строго следили, чтобы решив жениться на достойной себя паре и расставаясь со своим предметом, покровитель не оставил бы балерину без средств. Иначе можно было лишиться чинов и общественного уважения.
Это был своего рода ритуал.
А это не было унизительно?
Нет.., – Настя снова спрятала глаза.
А бывали случаи?
Когда бросали без средств?
Нет, когда все же женились на артистках?
Бывали…
"Граждане пассажиры, наш самолет совершит посадку в аэропорту города Омск в три часа ночи по Москве. Стоянка один час. Желающие, могут выходить в здание аэровокзала. Температура воздуха в Омске минус двадцать четыре градуса".
Не холодно, правда?
А я в Ленинграде сначала все время мерзла… Вроде и температура всего – минус три или пять, против наших якутских морозов – просто чепуха!
Это от влажности – море рядом…
Да… И еще от самого города. Он холодный.
Питер Достоевского.
Да.
А какое у вас самое любимое место в Ленинграде?
Ну, конечно, улица Зодчего Росси… А потом… Я обычно после занятий выхожу на Невский…
Через Катькин садик?
Да… Мимо Дворца пионеров через Аничков мостик, потом сворачиваю на набережную Фонтанки и иду к метро Владимирская… Переулочками.
Владимирская – это самое сердце Достоевского.
Не самое, самое – это Сенная площадь…
Он жил в Кузнечном переулке и молиться ходил во Владимирскую церковь.
А Родион Раскольников и процентщица – в районе Сенной…
Площадь мира…
Да.
Наконец, он поймал ее взгляд. Глаза – голубые… а может – серые.
Гена, вы так смотрите интересно.
Как?
Так… у вас глаза, умные.
"Глаз – это алмаз душа! Так старый люди говорят", – на литере "В" проснулся все еще завернутый в рыжую доху "оленя лучше".
Что он говорит такое?
"Кымбырлит. Кымбырлитовый трубка – алмазов многа! Якутия много алмазов – больше чем Южная Африка" О чем это он?
А Бог его знает, приснилось может чего…
"Глаз – это алмаз душа человека. Якутия – многа алмазов, оченна многа"!
Вы поспите, дедушка, мы еще не прилетели…
Не обращайте внимания, Настя.
А знаете, о каком кимберлите он говорит?
Конечно, ведь я не дикий, и еще инженер…
А вы видели ее?
Трубку? А почему вы спрашиваете?
Потому что это рукотворный ад…
Вы имеете в виду Данте и Виргилия?
Я люблю стихи…
Стихи это осколки языка Бога.
Что?
Сбив ритм ритм беседы, гена задумался не несколько мгновений…
Язык достался нам от Бога, но мы утеряли его доподлинное знание, а так бы, слова должны были автоматически слагаться в стихи, и кто имеет дар…
Пушкин?
Да…
Она с укором вдруг посмотрела на него…
Ах, ну как вы могли добровольно из Ленинграда уехать? Я когда в этот город попала… Да я не могу его просто городом называть – это Ленинград… А вы – в Сибирь… По своей воле!
Иногда бывает так, что из этого города хочется убежать.
От кого?
От того, что возникает внутри нас, когда мы в этом городе долго живем.
Наверное, я слишком мало еще здесь прожила…
Наверное…
И неужели я тоже захочу вдруг отсюда уехать? От этой красоты? От города Пушкина и Кировского театра?
Может у вас все сложится.
А у вас не сложилось?
Не знаю…
Настя отвернулась к иллюминатору и сказала тихо, едва слышно:
Мужчина не может так отвечать… Это женщина может не знать. А мужчина должен знать.
А вы, я вижу, сильная.
Сибирский характер… А вы обиделись? Простите, я не хотела.
No offence mended.
Вы не забыли в Якутии ваш английский?
Хорошая школа в Питере была…
В иллюминаторе, бросая на нервно дрожащий дюраль крыла свой белесый отблеск из неживого серебра – плыла луна. Глаза Насти прикрыты полуопущенными ресницами. И только веселый кустик светло-соломенных волос на ее макушке, нарушал почти что сбывшуюся гармонию, где ко всем словам подходило прилагательное "грустный"… и разговор, и полет, и вечер… то есть ночь.
А я в обычную школу ходила…
Не верю.
Почему?
Потому что вы такая необычная…
Я?
А почему вы про кимберлит спросили?
Да так… .
Настя вдруг дотронулась кончиками своих прозрачных пальчиков его руки. И тут же отдернула.
– Гена, вы сейчас БАМ строите, а жить потом планируете в Ленинграде?
Я очень жалею, что я не гвардейский офицер…
Что вы говорите? Вы бы тогда взяли меня на содержание?
Я и правда чепуху говорю…
Вы уклонились от ответа…
Про Ленинград?
Да.
Не знаю. У нас большинство ребят просто заработать приехали. На квартиру кооперативную, на машину, вы же знаете, нам эти талоны на внеочередное приобретение дают.
Знаю, только зачем вам в Улан-Уде "жигули"?
Я снова жалею, что не штаб-ротмистр лейб-гвардии…
Да ну?
Вы сами сказали, что редко, но гвардейцы женились на балеринах.
Им тогда приходилось бросать карьеру, свет отворачивался от них.
Это не помеха…
Ваша уверенность от незнания, что для них значила потеря военной карьеры.
Я знаю.
Что?
Я знаю, что такое любовь и честь.
Я боюсь вас обидеть…
Говорите, Настя!
Мне кажется, что вы пошлите…
Но это невозможно.
Почему?
Потому что я знаю о чем говорю…
Вы?
Я…
Когда самолет стал пробивать рыхлое покрывало облаков, нависшее над Питером.
Когда в зареве электрического света стали угадываться неожиданно близкие пестрящие ранними такси шоссейные дороги средней рогатки и Московского проспекта.
Когда наглядная геометрия кварталов Дачного стала проноситься под мокрым от таящего снега крылом, она взяла его руку и крепко сжала. И они не отпускали рук всю дорогу до Настиного общежития, куда он привез ее в теплом пахнущим Питером такси. В машине на заднем сиденье они целовались. Ее губы были необычайно мягкими и душистыми. Она слегка постанывала, когда он закусывал ее язык или нежно проводил своими шершавыми губами по ее шее и за благоухающим ушком. Он целовал ее, а она говорила одно слово: "Да".
Таксист терпеливо ждал, понимая, что здесь клиент не отделается зелененьким "троячком" или синенькой "пятерочкой".
Пойдем ко мне, – сказала Настя, – в моей комнате никого нет, соседки только послезавтра вернутся.
Прости, – ответил Гена, – прости, не могу.
Молитва Гены Сайнова:
Боже, прости мне мою слабость!
Боже, засуши во мне мою любовь к Алле, как ты засушил смоковницу, не давшую тебе плода, и не накормившую тебя.
Ночной полет.
В ночь с двадцатого на двадцать первое января тысяча девятьсот сорок четвертого года сбив три "ланкастера", майор Витгенштейн, наконец обошел по числу побед майора Лента и вышел на первое место среди асов ночной истребительной авиации.
Однако этот полет чуть было не стал для князя "цу" его последним.
Радиооператор Витгенштейна Фридрих Остхеймер вспоминает:
"В полдень 20 января Курт Матцулейт и я подошли к стоянке, где находился наш Ju-88.
Мы отвечали за готовность самолета к вылету. Работа Курта состояла в том, чтобы подготовить оба двигателя. Он запустил их, опробовал на максимальных оборотах, проверил давление топлива и масла. Проверка бензобаков тоже была частью его работы, и они должны были быть заполненными доверху. Моей работой была проверка всей радионавигационной аппаратуры, и естественно, я должен был убедиться в том, что радиолокатор нашего истребителя работает как часы. Ремонтировать локатор в полете было бессмысленной затеей. Единственно, что я мог сделать в воздухе, случись какая неполадка – это сменить плавкие предохранители.
