А Воронцов его перебил:
— Никаких русалок не существует! Это девки из соседнего села узнали, что столичный поэт приехал, вот и окучивали его по-всякому… Мне отец рассказывал, он Александра Сергеевича лично знал. То на дерево залезут, в голом виде, то еще какую пошлость устроят! Вроде и не красавец он был, однако у женского пола популярностью пользовался… Идемте, идемте, не стоит тут на опушке задерживаться.
Я был благодарен князю за то, что он демонстративно не обратил внимание на брошенное мимоходом предсказание Одноглазого. Такими словами бросаться — про величество и все такое прочее — это лишний раз в сторону плахи или заостренного кола глядеть. Да и вообще — я в гробу всяческое величество видал…
Тут я правда мысленно заткнулся, потому что помнил последнее несбывшееся предсказание клыкастого оракула. И дальше шел молча. Орк же трендел без умолку:
— Дров наколи! Бассейн почисть! Грибы сушиться повесь! Морды с рыбой достань! Задолбала! — как я понял, он сетовал на бабу Васю и ее хозяйскую хватку.
— Какие морды? — удивился Воронцов.
— Дык… Ну… Клетки из прутьев! С дыркой в днище, там хитро так устроено: рыба туда заплывает, а выбраться не может, потому что тупая! Аш глоб шкул, говорю…
— Покажешь? — заинтересовался князь.
— Скаи! — удивился Аста. — Вы со мной хотите морды вынимать?
— А почему нет? — совсем по-мальчишески улыбнулся Воронцов. — Интересно же! И время у нас есть… Пока есть.
Это прозвучало зловеще, но я ни о чем не мог думать кроме как о двух вещах: я вернулся на Лукоморье, и — Элька тут! Просто фантастика!
Мы шли по широкой тропе, посыпанной желтым песком, среди огромных дубов, под лучами палящего солнца, и у меня сердце щемило: я тут прожил большую часть жизни! Я все тут облазил! Здесь все было мне знакомо! Вообще, если хорошенько подумать — тут и была моя родина, потому как я не скучал больше ни по одному месту в мире так сильно, как по Лукоморью.
Да, теперь у меня есть Ингрия. Нет более различных мест на Тверди, чем Ингрия и Лукоморье, но… Я люблю их оба.
Песчаная дорожка извивалась и петляла по лесу, Аста и Георгий Михайлович очень живо обсуждали нюансы будущих рыболовных приключений, а я просто дышал этим летним воздухом, смотрел по сторонам и пытался унять головокружение. Что-то там в моей Библиотеке ломалось и рушилось, и мне было страшновато проверять — что именно…
А потом мы дошли до большого деревянного дома — двухэтажного, с обширным крыльцом, светлого и уютного даже на вид. Во дворе его на лужайке туда-сюда прыгали зайцы, под крыльцом вели важные разговоры утки в огромном числе. А на крыльце баба Вася и Элька развешивали нарезанные яблоки на нитках — сушиться.
— Миха-а-а-а! — Кантемирова увидела меня первой, и сиганула прямо через перила, и побежала мне навстречу.
Ну и я к ней побежал. Да, да, влюбленные бегут навстречу друг другу, обнимаются и целуются — какая банальность! Но зато — приятно. Или мне нужно было стоять как идиот и ждать, пока девушка ко мне сама прибежит?
Глава 21
Дед Костя
Память возвращалась урывками. Сначала — смутные образы, потом — целые сцены из утерянной детской жизни, разговоры, события, места… Причудливым образом все это переплеталось с воспоминаниями Руслана Королева: поразительно, как много общего у нас было!
Мое детство в Северо-Енисейске, все эти гуси, русская печка, деревянные кораблики в ручейках талой воды и самодельный лук с тетивой из шпагата — всё резонировало с ранними годами Руса. Он часто бывал в гостях у деда и бабушки, которые жили в какой-то глухой деревушке Воложинского района, в Беларуси, на границе Налибокской пущи. Королев также бил палкой крапиву, прятался на деревянном, занозистом заборе от собак и воевал с соседским петухом, как и я! Разные миры, разное время, разные семьи — а вот так вот… Родственные души. Как будто старший брат мой, которого никогда не было.
Но имелись и отличия.
Конечно — ярче всего сиял в моей памяти мамин образ. Меня просто разрывало от понимания того, что сейчас ее нет! Мама была самой лучшей. Я помнил ее руки, которые расчесывали мои волосы деревянным гребешком. Ясно слышал голос, читающий «Мифы и легенды Древней Греции» — про Одиссея, про Геракла и про Минотавра. Видел, как она стоит раскрасневшаяся у печи, достает сковородку с оладушками, подливает на тарелку варенья, а я сижу на высоком стуле, болтаю ногами, и ботинок висит у меня только на большом пальце правой ноги, а потом с грохотом падает на пол. Она смеется и грозит мне пальцем. Мама!
Теперь я знал, что случилось. Карлайл напал на Северо-Енисейск после того, как отец послал его нафиг и стал травить упырей по всей России и за ее пределами, как хищных животных. Цесаревич не мог целенаправленно навредить тому, с кем заключил сделку, но мог сделать его жизнь невыносимой, убивая соплеменников. И он делал это, и был бы очень рад если бы при очередной облаве опричники или охотники за головами прикончили и графа — за компанию, случайно. А граф мстил и наносил ответные удары, и искал меня, в том числе — руками своих вассалов и членов ковена.
Тогда кровососов и объявили вне закона — до этого имелись некоторые оговорки, в тех же сервитутах существовали легальные вампирские ковены, под жестким контролем со стороны государства. Однако, после произошедшего между Федором Иоанновичем и графом Карлайлом, Государь дал своему младшему сыну карт-бланш в этом вопросе, увидев явные доказательства того, что эта социальная группа является явным проводником чуждой и враждебной Государству Российскому силы. Да и сам факт попытки шантажа члена правящей семьи и покушение на обретение власти над прямым потомком Грозных — уже достаточный повод для раскручивания маховика чрезвычайных насильственных мер…
И вручения ноты Авалонскому консулу, который вместе со своим королем мигом открестились от всяческих связей с Чарльзом Говардом. Авалон официально заявил, что такой аристократ умер 1685 году, и о ком идет речь — пресветлые монархи понятия не имеют.
Федор взялся за дело круто, попил кровушки кровопийцам так, что икалось по всей Евразии. Облавы, награды за голову всякого кровососа, объявления вне закона — от Белостока до Владивостока и от Колывани до Эривани, группы ликвидаторов по всей Европе… Упырей преследовали и убивали. Первая Балканская война как раз и стартовала с международного кризиса из-за «неспровоцированных репрессий против диаспоры гематофагов со стороны режима Грозных». Военный конфликт между двумя державами начался резней, которую учинили упыри в России и массовым насильственным обращением мирного населения в приграничных и приморских городах, с последующими прорывами Хтони. Кровавые вторжения диверсионных групп в Сан-Себастьян, Хаджибей, Батуми, Севастополь и десяток других мест до сих пор вспоминались с содроганием. «Мы устроим бойню, чтобы доказать, что вампиры не представляют угрозы» — это звучало вполне логично, по мнению руководства Балканской Федерации…
Но война интересовала меня в меньшей степени. Тем более — я про нее много читал, и в Сети, и в прессе.
Меня волновало мое, личное прошлое. Почему меня забрали из дому? Что произошло с мамой? В ответ на мой вопрос детские кошмары представали передо мной в полный рост: упыри-гайдуки с окровавленными рожами на улицах Северо-Енисейска, пожары, крики, взблески клинков, звуки выстрелов… Уходящая по светлой от пожаров улице фигура — в элегантном костюме, с завитыми длинными черными волосами… И, спустя время — цесаревич Федор с мечом в руках, который стоит над окровавленным телом мамы, и на лице его написан невероятный ужас, отчаяние и полная растерянность.
Сейчас, спустя время, я мог осознать все это: Карлайл заразил мою маму, вот что произошло… Укусил ее. Рухни стена в моей памяти раньше — что бы я мог подумать? Я бы обвинил отца, точно. Я и теперь не знал общей картины, не мог представить себе всей истории целиком. Обрывки воспоминаний пяти или шестилетнего мальчика — вот все, что у меня было.
