Оглядев композицию на поляне, я цыкнул зубом: получилось очень страшно, если честно. Даже не верилось, что это я учудил такое. Помрачение? О, нет. Расчет! Если Чарльз наш Говард, граф Карлайл, выжил — пусть полюбуется. Тут ведь как в этом анекдоте про медведя. Поймать — полдела… Вот он меня поймал, и что?

Если вдруг выживет — обязательно сюда заявится. Пусть полюбуется…

Я взялся за амулет у себя на шее и дохнул на него.

— Титов на связи. Есть здесь кто-нибудь?

— Твою ма-а-а-ть! — откликнулся амулет.

* * *

За мной явился Воронцов. Я не знал его лично, никогда не встречались — разве что в глубоком детстве, но это не считается. Но зато — я Георгия Михайловича видел по телику, и так — читал про него там-сям. Кавказский наместник, великий телепортатор, страшное оружие Грозных, один из самых могущественных людей Государства Российского!

— Здравствуй, Михаил, — сказал он. — Экую ты икебану тут изобразил. Любо-дорого смотреть.

И плюнул на землю, с явным отвращением глядя на бошки упырей. Я сразу проникся к нему некоторой симпатией. Вместе что-то ненавидеть — одна из лучших основ для союзнических отношений.

— Ваша светлость, — я помялся. — Не знаю, какие у вас указания, но мне надо к Эльке. Я и пешком пойду, если что, но…

— А мне Федор Иванович особых указаний не давал, — пожал плечами Воронцов. — Я, честно говоря, проштрафился — не смог навестись точно, какой конфуз! Обшарил тут тайгу на десять километров окрест, и — ничего!

— Там пещера, в двух километрах выше по течению, была, — пояснил я. — От ментала экранирована. От телепорта, похоже тоже. А от телекинеза — нет…

— Потому — была? — поднял бровь кавказский наместник. — А сейчас — нет?

— Ага. Сейчас — нет. Я Карлайла там придавил, но сомневаюсь, чтоб он помер… Такой старый носферату — чудовище страшное, насколько я знаю. Черта с два он бы так попался, но представьте — проспал мою инициацию как телекинетика, думал — я тоже менталист, как все Грозные.

— Какое досадное недоразумение! — ухмыльнулся Воронцов. — Придавил паразита — уже хорошо. Нам его тушка нужна, позарез. Или хотя бы часть…

— А…

— А вот этого я тебе сказать пока не могу. Ну что — сориентируй меня по карте, где там эта твоя пещера? Прыгнем, и я маячок поставлю, чтобы боевую группу Поискового батальона прислали — и сразу тебя к Эльвире заброшу. Она в безопасности, — уверенно сообщил он.

— В Северо-Енисейске? — я не мог не уточнить.

— Нет, уже нет. Хотя побывала и там. Все про практику твердила: мол, учеба есть учеба, и раз уж тебе точно негатор снять придется, так она сама закончит, и все нормально будет, потому что зачет — групповой, в вашем случае — парный… Она у тебя из Ермоловых же, да? Ненормальная… Но знаешь, в тебе вообще не сомневалась. Носом шмыгает, слезы ладошкой вытирает, и уверяет, что ее Миха точно живой, всех победит, выберется откуда угодно и сувенирчик на память привезет, потому как она записку оставила, — князь белозубо улыбался, пока разворачивал карту окрестностей. — Я такого и не упомню, пожалуй. Абсолютная вера! У вас же все серьезно, я надеюсь?

Я стоял и тоже улыбался — как идиот. Элька… Ненормальная — это пожалуй, да. Ну так и я как бы не образец здравомыслия и респектабельности!

— Серьезно-серьезно, — кивнул я и спросил: — Ну что, телепортируете нас, ваша светлость?

— Да что ты с этой светлостью… — он отмахнулся. — Это ты мне и себя титуловать прикажешь? Ладно, не делай вид, знаешь ведь уже, что государев внук?

— Пофиг, — сказал я и сунул руки в карманы.

— Вот и зови меня Георгий Михайлович. Или — крестный! — он хлопнул меня по плечу. — Тоже ведь знаешь?

Я самым дурацким образом ухмыльнулся и выдал:

— Класс! Крестная фея — полная фигня. Крестный великий телепортатор — вот это везуха! Покажете мне потом пингвинов?

Воронцов удавил ответную ухмылку в зародыше:

— Каких пингвинов?

— В естественной среде обитания! Всегда хотел на пингвинов посмотреть, ну, как они это… Ходят! Красиво! — продолжал нарезать я. — А как еще в Антарктиду попасть, если не с вами?

— Иди уже сюда, пингвин! — он ухватил меня за руку, и вдруг запахло озоном и вдалеке загремел гром, а через секунду мы стояли у груды камней, в которую превратился холм — укрытие Карлайла.

Георгий Михайлович прищурившись осматривал камни. Самая вершина обрушившегося холма выглядела похожей на кратер вулкана, и князь, только что стоявший рядом со мной, вдруг оказался прямо там — наверху.

— Не добил, — вздохнул он. — Я как-то зашвырнул Карлайла в чан с кислотой, но крышку не закрыл. Вырвался, гад. Страшно подумать, сколько жизней он загубил за триста пятьдесят лет, чтобы получить такое могущество…

— Триста девяносто один, — сказал я. — Он в 1629 году родился, сам мне сказал. Капец какой-то, я ж его расплющил!

— Ага… А он собрался в кучку и вырвался. Отожрется и в гости пожалует. Кровь твою он…? — Воронцов не закончил вопрос, но все и так было понятно.

— Кусать — не кусал, — уверенно заявил я. — Но из носу у меня сильно текло, так что набрать — мог.

— Тогда точно набрал. И найдет тебя где угодно… Что ж! Пусть найдет, а? Мы его будем ждать… Он знает, что мы знаем, — снова белозубо улыбнулся крестный.

— А мы знаем, что он знает, что мы знаем! — не удержался я.

— Все, хватит зубоскалить, крестник. Метку я оставил, теперь тут — работа для Поискового батальона, их профиль. Очень интересно, как он это экранирование реализовал… А я тебя, наконец, доставлю куда следует, там тебя сильно ждут!

«Куда следует» — это мне не очень понравилось, но Воронцову я доверял. Он мне вообще понравился, если честно. Если бы все князья у нас такими как он и Барбашин были — богохранимое Отечество стало бы раем на земле, точно.

Крёстный фей вцепился крепкими руками в мои плечи, подмигнул — и снова загрохотал гром где-то вдали.

* * *

Я стоял и смотрел на зеленую дубраву, границу которой обозначала золотая цепь с табличками «Не влезай! Убьет!» через каждые двадцать метров. Под самым большим дубом, на цепи качался… Нет, не кот ученый. Кот ученый помер, когда мне двенадцать лет было, он на тот момент сильно болел, и сказки у него получались маразматические, а песни дребезжащим голосом котяра орал исключительно похабные. Но когда котяра помер, я все равно плакал.

На цепи качался одноглазый черный урук в красной рубахе и кожаных штанах. Рыча и завывая он читал стихи:

— … И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом… — потом увидел меня и заорал: — МИХА-А-А-А-А!!!

И побежал ко мне.

— Твой знакомый? — спросил Воронцов, подняв бровь.

— Это ж Аста Одноглазый, единственный и неповторимый урукский прорицатель, — откликнулся я. — Сейчас будет… И-э-э-эх!

Объятия орка были мощными, у меня аж все кости захрустели. Он поднял меня в воздух, крича что-то радостное на черном наречии, а потом опустил на землю, оглядел всего и сказал:

— О! Классная сабля! А подари мне? — с детской непосредственностью попросил он. — Я потом из нее кард сделаю и буду всем хвастать, что мне меч лично его величество подарил!

— Бери, у меня все равно две… Чего-о-о-о⁈ — выпучился на него я.

— Не подаришь? — вздохнул он.

— Да подарю, подарю, ты просто это… Ну, не пугай меня так, пожалуйста. Я ж спать плохо буду… — я отцепил карабелу с правого бедра и протянул ее орку. — Расти большой, не будь лапшой. Очень рад что ты поправился, и такой бодрый. И поэзией занялся! Это Пушкина ты читал?

— А кого еще читать на Лукоморье, как не Пушкина? Он тут знаешь сколько меду выпил? Всех русалок перетрахал… — размахивая руками с саблей начал рассказывать урук. — К поэзии меня Константин Константинович приучает. Добровольно-принудительно! Представь себе…