Глаза у него потемнели. То ли тень упала так удачно, то ли он и правда терял над собой контроль.

Сейчас меня устроили бы оба варианта.

— Не мешай, — мне удалось попросить его очень спокойно и мягко.

Я готова была и хотела попробовать нечто запредельное с ним, доверяя ему достаточно, чтобы решиться. Это он должен был понять.

И он понял.

Вильгельм медленно, словно нехотя, убрал руку, но взгляда не отвёл.

Ободрённая этим безмолвным разрешением, я неожиданно для себя ловко справилась с нехитрым узлом и потянула ткань вниз.

А потом замерла.

Я видела его обнажённым и, как мне казалось, почти перестала стесняться его. Вернее, вовсе не думала о том, что мне должно быть неловко.

Но теперь всё было по-другому.

Его в момент отвердевший член оказался прямо перед моим лицом, и щёки обожгло от стыда.

Неужели же я правда собиралась касаться его… там?

Барон меня не торопил, и спешить я не стала — постепенно привыкая к этому новому ощущению, обхватила его ладонью, провела вверх-вниз.

Кожа под моими пальцами оказалась такой тонкой и нежной, и дыхание Монтейна сбилось, а я почувствовала, как изнутри начинает подниматься мелкая щекотная дрожь.

Неожиданно для себя я нашла то, что видела, красивым. Выступившую каплю влаги. То, как обозначилась под этой тонкой кожей вена.

Вместо того чтобы испытать отвращение и превозмогать себя, я наслаждалась обжигающим и будоражащим теплом в груди.

Почему-то с Монтейном было не страшно даже это, и я склонилась ближе, медленно и осторожно, на пробу повторила путь своей ладони губами — легко-легко провела снизу вверх и обратно.

Он задохнулся. Вдохнул и замер, не сумел выдохнуть.

Сама не зная, чему вдруг улыбнулась, я быстро облизнула губы, а потом повторила этот полупоцелуй, но уже смелее.

Ещё можно было передумать. Достаточно было попросить прощения за свою самонадеянность и встать, он бы не стал настаивать или демонстрировать недовольство.

Эта даже не мысль, а уверенность вдохновляла не меньше, чем желание сделать ему по-настоящему приятно.

Ладонь барона снова опустилась на мой затылок, без нажима, но в качестве жеста поддержки, и я решилась зайти дальше, накрыла навершие губами, собрала влагу языком и застыла ненадолго.

Было неудобно. Стыдно.

И почему-то так хорошо, что голова начинала кружиться.

Необычный привкус, непристойно, развратно растянутые губы…

Это слово — «разврат» — ни разу не пришло мне на ум за время знакомства с ним.

Чего барон Монтейн не любил точно, так это грязи, и если сейчас он, убедившись в моей неопытности, не пытался оттолкнуть…

Я оборвала саму себя, потому что думать связно оказалось сложно.

Оказалось, что такая ласка способна порадовать не только мужчину — чуть ниже моего живота ощущался уже знакомый влажный жар. Он не хуже сорванного и частого дыхания Вильгельма толкал вперёд, и я приподнялась, сжала его бёдра крепче и попыталась пропустить его член глубже. Получалось с трудом.

Я отстранилась, задыхаясь и умирая от стыда уже не за то, что делала, а потому что слюны оказалось слишком много.

— Мелли.

Он позвал так тихо, горячо и нежно, что не поднять глаза оказалось невозможно.

Взгляд Монтейна был абсолютно бешеным. Мне даже почудилось то самое белое пламя, что играло в его ладони, но теперь — на дне зрачков.

— Не торопись. И ничего не бойся.

Кончики его пальцев скользнули по моему виску и щеке, спустились к подбородку, и я поняла, что теперь совершенно точно покраснела.

Он ничего об этом не сказал.

Не задал ни одного дурацкого и неуместного вопроса, не попытался отпустить скабрезную шуточку, но и отговорить больше не пытался.

Словно в самом деле понял, сколь многое я хотела выразить этим нехитрым, как выяснилось действием.

С ним — ничуть не унизительным.

— Расслабь горло. И скажи, если тебе неудобно.

О том, чем мы занимались, он говорил так же свободно, как об ужине или остановке в деревне, и это сбивало с толку и делало меня счастливой одновременно.

Как будто ничего предосудительного в этом у самом деле не было.

Не в силах ответить вслух, я просто кивнула, и Вильгельм убрал руку, чтобы мне не мешать, но не отвернулся.

Он хотел всё видеть.

От понимания этого в жар бросило ещё сильнее, и я поспешно скрутила волосы, перекинула их на бок, оправдываясь перед собой тем, что так мне будет удобнее. На деле же — для того, чтобы он мог смотреть. Терять мне всё равно было уже нечего.

Расслабиться получалось с трудом, и я прикрыла глаза, хотя под веками тоже пекло.

Взгляд барона обжигал лицо, его рука опять лежала на моём затылке.

Это походило одновременно на отпущение грехов и на близость настолько отчаянную, что её невозможно было бы описать словами.

Взять его глубже со второй попытки мне удалось почти легко.

Я остановилась, привыкая к ощущению тяжёлой и горячей плоти на языке, а Уил снова позвал меня по имени.

В том, как он произнёс это «Мел», было удивление и восторг, и почти что трепет.

Куда более искусных любовниц у него наверняка было множество. И едва ли ему приходилось кому-нибудь из них платить.

Неожиданно взбудораженная этой мыслью, я почувствовала себя увереннее и свободнее, и двинулась вверх, а потом обратно.

Несколько раз — отчаянно, неумело, сбиваясь, но потом в этом сам собой начал прослеживаться некий ритм.

Мышцы сейчас уж точно моего барона напряглись — он с больши́м трудом сдерживался, заставлял себя стоять неподвижно.

Осмелившись открыть глаза, я увидела, что свободной рукой он вцепился в подоконник так сильно, что побелели костяшки пальцев.

От этого зрелища воздух закончился совсем, и я отстранилась, чтобы жадно схватить его губами, и тут же поддаться порыву, поцеловать Монтейна в самый низ живота.

— Хорошо?

Что я хотела, чтобы он мне ответил?

Он и не стал отвечать. Просто вздёрнул меня она ноги, крепко сжав предплечье, и поцеловал так глубоко и страстно, что это стало почти больно.

Поцеловал сразу после того, как я…

Я тихо, но всё же вскрикнула, когда Уил развернул меня, вынуждая поменяться с ним местами, привалиться к подоконнику.

Его ладонь быстро и очень уверенно скользнула под безнадёжно измятый подол.

Ещё секунду, и он подтянул моё колено к своему бедру и оказался во мне.

Теперь, когда я рассмотрела его вблизи, когда попробовала на вкус, почувствовать его внутри оказалось до крика приятно.

Помня лишь о том, что кричать нельзя, одной рукой я обхватила его плечи, а другой оперлась на подоконник.

В такой позе оказалось проще, потому что больше барон меня не щадил. Его член был во мне полностью, и, будто сорвавшись с цепи, он двигался отчаянно быстро и сильно, так, что с каждым новым движением звезды считала уже я.

Странный звук, раздавшийся над самым моим ухом, было то ли всхлипом, то ли стоном.

Лучшим из возможных ответов, потому что теперь ему стало хорошо по-настоящему.

Хорошо настолько, что он не опасался, не думал, не испытывал ни тени сомнения в том, что мне нравится происходящее.

Только теперь, когда он брал меня безоглядно, почти что грубо, я в полной мере прочувствовала, насколько он на самом деле сильнее меня.

Эта сила ощущалась в каждом движении, в каждом его вдохе. Я не могла ни сопротивляться ей, ни двинуться навстречу, и моя голова запрокинулась будто сама собой.

Доверчиво подставленное ему беззащитное горло.

Монтейн оставил на нём изумительно нежный поцелуй, а потом перехватил меня за бёдра удобнее, приподнял, и мне пришлось вцепиться в него обеими руками, чтобы погасить новый вскрик на его плече.

Перед глазами плыло и темнело, до хрипа острое, почти невыносимое, но при этом неизбежное удовольствие начало подниматься от живота к груди.

Он продолжал двигаться, уже даже не входя, а вбиваясь в меня откровенно и жадно, и в очередной раз мир для меня померк окончательно, разорванный в клочья той самой молнией, что ударила прямо в голове.