— Сначала я считал себя слабаком за то, что отпустил его. Потом думал, как это, должно быть, несправедливо — в то время как она лежит в могиле, у него всё хорошо.

Он поплыл против течения, и я последовала за ним, стараясь не отставать, но держаться при этом на достаточном расстоянии, чтобы ненароком не начать давить.

— Потом я задался вопросом: что должно́ было с ним случиться за эти три года? Тот, перед кем я стоял на коленях, ничего не знал ни о любви, ни о милосердии. Быть может, даже не потому, что был так плох. Он просто не понимал этого точно так же, как ты не понимаешь чужой готовности отдать кому-то своего ребёнка. Я со временем это понял, — он бросил на меня быстрый взгляд. — Проклиная его, я был уверен, что он не выживет. Что он просто не сможет так жить. Что гордости в нём больше, чем ума и жажды к жизни. Однако же он стоял в том трактире и позволял какой-то мрази говорить с собой как с грязью. Только потому, что та женщина устала и замёрзла. И чёрт его знает, Мел, я не знаю, что думать на этот счёт. Не хочу знать.

Я остановилась, как будто передо мной возникла невидимая преграда, и как только Монтейн развернулся, поцеловала его сама, рискуя утонуть.

Он, конечно же, не позволил мне уйти под воду, привлекая к себе ближе, и… О да, вот теперь это была страсть.

Стоило нам выбраться на берег, я сама потянула его к себе, бесстыдно и смело обвила его бёдра ногами, а потом прикусила мочку уха поторапливая.

Вильгельм тоже спешил.

Он обошёлся всего несколькими короткими смазанными поцелуями, — в губы, шею, плечо, грудь, — а потом вошёл в меня, лишь в последний момент сдержавшись от того, чтобы толкнуться слишком сильно.

Барон оказался восхитительно деликатным любовником. Мне не было ни больно, ни неприятно — не зря он зажёг ночью своё пламя, щедро делясь им со мной, оставляя на мне свой след.

При этом он так трогательно старался не напугать, не оказаться слишком грубым, что мне пришлось сделать это само́й — до боли сжать его волосы и провести ногтями по спине, оставляя красные полосы.

Только так, оказывается, можно было сбросить тяжёлое, заставляющее метаться от неприкаянности напряжение, начать дышать глубоко и свободно.

Ночью я была слишком взволнована, чтобы разбираться в оттенках ощущений. Сейчас же я чувствовала его в себе так по́лно и ярко, что лицо и шею обдавало жаром, а глаза закатывались от какого-то запредельного удовольствия.

Он брал меня быстрыми и частыми движениями, постепенно входя глубже, заставляя уже не задыхаться, а беспомощно и придушенно стонать ему на ухо. В этом раскалённом мареве снова не было ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Только он.

Мы.

Это новое слово испепеляло все опасения и доводы разума, и я повторяла его имя, как заклинание, пока он не стиснул моё бедро до боли сильно, наверняка до синяков, и мир не взорвался для меня тысячей ярких огней.

Обратно в деревню мы возвращались, не спеша.

Монтейн обнимал меня за плечи, и я плелась рядом с ним почти неуклюже, время от времени сбавляя шаг, чтобы поцеловать или ответить на поцелуй.

Трава под ногами была тёплой.

Солнце как следует согрело её — я успела почувствовать это ещё на берегу, ёрзая по ней мокрой спиной, но идти по ней оказалось не меньшим удовольствием.

Уил держал меня так крепко, словно боялся, что меня у него отберут.

При этом от него действительно не исходило и тени страха.

Существо иного порядка…

Мы шли в молчании, наслаждаясь тишиной и друг другом, и момент этот был прекрасен, но я не могла отделаться от мыслей о том, что он сказал.

Фигура в чёрном, человек или чудовище в человеческом обличии… Все шесть месяцев, прошедших с тех пор, как о нём узнала, он был для меня просто злом. Думать о нём как о разумном создании, с которым можно торговаться, было дико и пока что чересчур тяжело.

Барон ни о чём не спросил, но, вероятно, угадал направление моих мыслей. Когда мы оделись и развели огонь, чтобы приготовить еду, он заговорил о деле первым.

— Завтра утром нам нужно выдвигаться. Герцогство Керн недалеко отсюда, мы доберёмся за три часа.

— Что ты им скажешь? — я нарезала помидоры его охотничьим ножом, но от волнения опустила руки. — Нельзя же просто так прийти и просить о подобном.

Монтейн криво усмехнулся, тоже ненадолго оторвавшись от мяса.

— Я что-нибудь придумаю.

Его беспечность должна была бы вогнать меня в отчаяние, но, вопреки всем доводам разума, я ему верила.

Раз от раза он делал даже больше, чем я могла ожидать, и если он не считал нужным беспокоиться…

— Скажи, — я облизнула враз пересохшие губы. — Это больно?

Теперь он развернулся ко мне всем корпусом, окинул внимательным напряжённым взглядом.

— Это не самая приятная процедура. И несколько дней после ты будешь очень слабой. Возможно, нам даже придётся вернуться сюда, чтобы ты смогла спокойно прийти в себя. Но герцог Бруно, насколько мне известно, достаточно деликатный человек, чтобы быть осторожным, насколько это возможно.

— Ты точно не можешь сделать это сам? — об этом спрашивать точно не следовало.

Я посмотрела ему в глаза, надеясь, что хотя бы смотрю не с мольбой.

Мне не хотелось даже ненадолго разлучаться с ним, и было абсурдно страшно.

Вильгельм с сожеланием покачал головой и отвернулся первым, как будто ему было стыдно.

— Нет. У меня нет такой власти. Я делал подобное, но для деревень. Когда было так же, как здесь, — он посмотрел вокруг, показывая, что имеет в виду. — Твои кровные родственники заключили этот договор, ты отказалась выполнять свою часть. Формально он имеет право требовать платы, и на то, чтобы справиться с ним, нужна другая сила.

— Та, что способна стереть кого-то в порошок? — я едва слышно закончила за него.

Монтейн кивнул, и на долю секунды мне померещилась в его лице печальная беспомощная злость. Как будто он отчаянно искал выход, на пределе своих возможностей пытался придумать что-то, что избавило бы нас от визита к герцогу Керну, но не мог найти.

Я потянулась, накрыла ладонью его руку.

— Значит, потерплю сколько придётся. Ты ведь будешь неподалёку.

Как я ни старалась, это превратилось в полувопрос.

Нам было хорошо прошлой ночью и днём, но я вполне отдавала себе отчёт в том, что не была первой женщиной в его жизни за последние десять лет. Чёрный Барон уж точно не жил монахом, и мало ли, с кем, когда и где…

С его стороны было бы более чем разумно передать меня герцогу и уехать по своим делам. Даже если он потом вернётся…

Я сделала короткий судорожный вздох, поняв, какую глупость сказала, а Монтейн подвинулся ближе. Он положил ладонь на моё лицо, вынуждая поднять голову, и погладил больши́м пальцем губы.

— Я всё время буду рядом с тобой. Даже если мне не позволят присутствовать во время обряда, я буду ждать тебя за дверью. Не бойся, рыжик.

Это обращение было настолько дурацким и трогательным одновременно, что я невольно засмеялась, а потом поцеловала его ладонь.

— Не буду.

Такое же бессмысленное и нелепое вышло обещание.

Монтейн коротко и ласково коснулся губами моих губ, а после отстранился, чтобы снять с огня еду.

— Могу я тоже кое о чём тебя спросить?

Его тон прозвучал полушутливо, словно разговор должен был пойти о какой-то ерунде, а потом и вовсе превратиться во флирт, но сила во мне шелохнулась, предчувствуя неладное.

Мысленно послав её к чёрту, я отложила нож и пересела ближе к барону.

— Конечно. Ты можешь спрашивать о чём хочешь.

Монтейн кивнул, подвинул поближе ко мне тарелку, и я первым делом потянулась к хлебу, оставшемуся противоестественно свежим.

— Ты говорила, что какой-то малый из твоей деревни рассказал тебе обо мне.

Он тоже начал есть, оставаясь при этом абсолютно спокойным.

— Да, — я ответила, едва прожевав. — Мигель. Он много времени проводит в городе, а потом рассказывает нам всякие небылицы. В то, что он болтает, обычно поверить сложно.