— А она? Разве она его об этом не просила? — я перебила его достаточно бесцеремонно, хотя и чуть слышно.

Отчего-то мне казалось, что я могу это понять — что должна испытывать девица, которую отдают замуж за чужого ей мужчину, да ещё и отрывая от любимого.

А ещё я была уверена, что обязана дать ему хотя бы самую крошечную передышку. Раз уж я нечаянно, но разбередила настолько глубокие раны.

— Господина графа бесполезно просить, если он уверился в том, что знает лучше, — Вильгельм хмыкнул и, сцепив пальцы в замок, свесил руки между поднятыми коленями. — Я поехал к её жениху. К тому моменту он успел уже однажды овдоветь, мне казалось, что он поймёт. При всей неоднозначности его репутации, в благородстве по отношению к женщинам ему никогда не отказывали. Я просил его отказаться от помолвки. Нёс какую-то чушь о чести и милосердии. Он предложил мне встать на колени. Чтобы он согласился подумать. Я встал. Он ответил мне «нет».

Монтейн замолчал, во второй — или в миллионный? — раз переживая это унижение, а я почувствовала, как обожгло не только лицо, но и спину, и грудь. Дышать стало тяжело, а сердце заколотилось так быстро, словно это сделали не с ним, а со мной.

Каким бы бесчувственным мерзавцем ни был тот человек, поступать так с Вильгельмом…

В душе́ клокотали негодование, ненависть и запоздалый абсурдный страх, и нужно было срочно что-то сказать или сделать, чтобы справиться с этим.

— Как честный человек, ты уехал и больше не приближался к чужой жене? Поэтому ты постоянно странствуешь?

Я сама поразилась тому, сколько спокойствия, почти равнодушия прозвучало в моём голосе. Так можно говорить, лишь когда боли становится так много, что на неё уже не остаётся сил.

Прежде я так не умела.

Барон непонятно хмыкнул, качая головой, а после посмотрел на меня.

— Она умерла. Меньше, чем через год после свадьбы, — он замялся, очевидно решая, стоит ли продолжать, но всё-таки закончил. — Вскоре после того, как сумела зачать.

— Чёрт побери! — я приложила ладонь ко лбу, вроде бы отводя с лица волосы, а на деле пряча лицо.

Даже в такой момент он раздумывал, стоит ли затрагивать болезненную для меня тему.

Снова думал не о себе.

— Прости. Я не должна была просить тебя рассказывать.

— Пустое, — он пожал плечами и снова пошевелил дрова.

Какое-то время мы сидели в молчании — Монтейн думал о своём, а я не знала, что сказать ему. Не чувствуя под собой земли, я думала о том, как всё это несправедливо.

— Вильгельм… — я облизнула губы, но так и не сумела подобрать слов.

Вот только он как будто не услышал.

— Я дал себе слово, что не оставлю этого так. Что заставлю его заплатить и не позволю ему жить и радоваться жизни после того, что он с ней сделал. Чему он позволил случиться.

Я вскинула трусливо уставленный в костёр взгляд, потому что мне показалось, что это был уже не он. В том бароне Монтейне, которого я успела узнать, просто не могло быть такой спокойной ледяной ярости, настолько обречённого спокойствия и готовности на что угодно.

— Ты?..

Закончить я так и не посмела закончить, потому что это было оно. Именно то, о чём люди в городе говорили Мигелю. То, что он сделал. То, что он носит в себе.

Вильгельм истолковал моё молчание правильно, поймал мой взгляд, и даже в темноте я заметила, как дрогнули уголки его губ. Как будто он хотел улыбнуться, но не смог или не стал.

— Я его не убивал. Во-первых, потому что понимал, что вызывать его бесполезно, он бы меня прикончил. Во-вторых, этого мне казалось мало. Я нашёл колдуна, старого, никогда не бравшего учеников. Он считал это пустой тратой времени, потому что слишком сложно найти кого-то, кто захочет пройти этот путь до конца.

— Но учить тебя он согласился?

Мне необходимо было говорить с ним, чтобы разбавить боль. Разогнать её, как застывшую кровь, вернуть телу чувствительность.

Монтейн посмотрел на меня, а потом коротко махнул рукой, и костёр разгорелся жарче.

— Он позволил мне стать его слугой.

В другой ситуации я восхитилась бы тем, как ловко и красиво он управляет пламенем. Сейчас же взглянула на это чудо почти равнодушно.

— Это было испытание?

— Да, — он коротко и криво улыбнулся. — Он знал, что я не привык к такой жизни. Хотел увидеть, как я справлюсь. Всё же я просил научить меня не говорить с травмами, а проклинать. По всей видимости, он остался доволен увиденным.

Вильгельм ненадолго умолк, а я взяла палку, и сама пошевелила дрова.

Огонь и правда согрел тело, но внутри продолжал расползаться чудовищный холод.

Я не знала, о чём ещё спросить, что ещё сказать, просто ждала, а Вильгельм посмотрел на небо.

Должно быть, раньше он часто делал так, когда не знал, сбудется ли задуманное.

— Я его проклял. Этого человека. Заставил в полной мере пережить то, что чувствовали из-за него другие. Испытать угрызения совести. Лишил его возможности колдовать и убивать. Имени, дома, гордости. Семьи. Всего, что у него было.

Он выговорил это холодно, без какой-либо выразительной интонации, и я забыла и об огне, и о небе, глядя на него.

Барон выглядел осунувшимся, уставшим. Как будто этот разговор вымотал его гораздо больше, чем сутки, проведённые без сна.

— Тебе стало легче?

— О да! — он сухо рассмеялся. — В первые полгода я чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Мне было так хорошо, как никогда прежде. А потом я понял одну интересную вещь, Мелли. Только наказав его, я, наконец, понял, что её больше нет. Неважно, мучается он каждый день и ночь, не зная покоя, или живёт спокойно и сча́стливо. Это не могло ничего исправить и не могло её вернуть. Всё оказалось просто… пылью.

Сердце болезненно сжалось, и дотронуться до него мне захотелось до зуда в пальцах, но было нельзя. Он не для того делился со мной сокровенным, чтобы я его жалела.

Вместо этого я уставилась в землю, гладя ладонью траву.

— Тот человек, он умер?

Сколько он мог и прожить так, не сойдя с ума?

И не за это ли винил себя мой барон?

— Нет, он жив, — Монтейн покачал головой, а потом сделал глубокий вдох и откинулся на спину, лёг, заложив руки за голову. — Через три года я его встретил. Случайно увидел в трактире. Так себе было местечко, но годилось, чтобы переночевать. Он меня даже не заметил, а я его не сразу узнал.

— Он так сильно изменился?

Мне отчаянно хотелось, и в то же время было страшно услышать ответ на этот вопрос.

А ещё немыслимо было, но так тянуло спросить, что он испытал, увидев своего врага поверженным?

Вильгельм же продолжал смотреть в небо.

— Из обворожительного молодого господина, блиставшего при дворе, он превратился в оборванца. Нищего, голодного и измученного. Но зато был с девушкой. Она так смотрела на него… — он облизнул губы, пытаясь описать. — Как будто он стал для неё всем. А он закрывал её собой от местной пьяни. И отдал свой фамильный кинжал за нормальный ночлег для неё.

Барон умолк, а я почти минуту слушала, как трещат дрова в ожидании, что он продолжит.

— Я его отпустил. Снял это чёртово проклятие, — он сел одним стремительным движением, почти рывком. — В ту ночь они спали где-то за стеной, а я сидел и думал о том, что эта женщина не должна пережить то же, что пережил я, когда не стало Деты. Кем бы она ни была, почему бы с ним не связалась… Никто такого не заслуживает.

В горле пересохло, и я с трудом сглотнула, даже не помыслив о том, чтобы встать.

— Ты сожалеешь о том, что не убил её и не заставил его испытать то же самое?

— Конечно, нет, — он посмотрел на меня и вдруг чему-то улыбнулся. — Если бы я причинил ей вред, всё окончательно потеряло бы смысл, да и я…

Монтейн осёкся, уставился в землю и молчал так долго и обречённо, что я всё же встала, чтобы направиться к колодцу, и зачерпнул воды.

Сидеть без движения было невыносимо, закричать нельзя.

— Моя сила огромна. Она не перестала расти, когда я свершил свою месть. Напротив, я сделал что хотел, и она стала развиваться быстрее и свободнее. Я могу видеть и делать вещи, о которых прежде не смел мечтать. Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что за это потребуется заплатить её жизнью…