— Четырёх овец. Мне так их жалко… А тех двоих — нет.

— Значит, с тобой всё хорошо, — он непонятно чему улыбнулся.

Боясь потерять это прикосновение, я сжала его запястье, и слишком поздно поняла, на что это могло походить.

Чёрному Барону проще простого было принять это за нападение. Он ведь именно так и сказал — «ты». Не «оно», не «то, что сидит в тебе».

«Ты».

— Почему ты мне помогаешь? После того, что ты видел…

— А как, по-твоему, я должен был поступить? — Монтейн хотел отстраниться, отойти, чтобы, наконец, заняться нашим ужином, но остановился, и руку тоже не убрал.

Я опустила глаза, чувствуя себя отчаянно глупо.

— Посадить меня на цепь, как минимум.

— За то, что ты избавила мир от двух грязных скотов? Я не правосудие, чтобы мерить такой мерой, Мел. У меня свой закон. Благо, с некоторых пор я могу себе это позволить.

— Ты не похож на того, кто пойдёт в обход закона. Ты для этого слишком хороший.

Мои слова почти утонули в порыве тёплого, но сильного ветра, а барон…

Он вскинул бровь в непритворном изумлении, хмыкнул и покачал головой.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

— Так расскажи, — уже не беспокоясь о том, что он может обо мне подумать, я схватила его за рукав. — Расскажи мне тоже. Тогда я, может быть, пойму.

Вильгельм перехватил мою руку. Я почти уверилась в том, что он хочет её сбросить, но вместо этого он сократил то мизерное расстояние, что оставалось между нами, и взял в ладони моё лицо.

— Пойми для начала, что не должна нести наказание за то, в чём не виновата.

— Я виновата, — я ответила едва ли не прежде чем он успел договорить.

Монтейн усмехнулся, а потом склонился ближе и поймал губами мои губы.

— Принеси из кухни мясо. Я пока разведу огонь. Мы оба так чертовски голодны, что просто не способны думать.

Он был настолько прав, что я невольно улыбнулась, а потом потянулась к нему сама, целуя в ответ.

Случившееся в доме глупой травницы сломало что-то не только во мне, но и между нами. Мне даже показалось, что теперь барон почувствовал себя в праве прикасаться ко мне — после того, что увидел и сделал на берегу озера. Это не было его способом получить с меня обещанную благодарность, о нет. В таких подачках он и правда не нуждался, и лишь сейчас я начинала по-настоящему понимать, как глупо выглядела моя первая попытка.

— Сейчас.

Ноги всё ещё плохо меня держали, а внизу живота было как будто пусто.

Красная от одной этой мысли, я схватила со стола свёрток со свининой и едва не рассмеялась, заметив рядом те самые помидоры.

Почему-то именно они доставили мне искреннюю радость — слишком уж отчётливо я представила себе, как Монтейн их собирал.

Поспешно покидая меня, он всё же сделал остановку, постарался думать о другом.

Любопытно, хотел ли он вернуться и просто закончить начатое?

Вильгельм успел развести костёр, и теперь сидел на траве перед ним.

Я села рядом и хотела было взяться за нож, но он его забрал.

— Я сам. Тебе сейчас не до этого.

В его голосе было столько понимания, что я смутилась ещё больше, но сил спорить у меня не нашлось.

Мы оба и правда были голодны, он сосредоточенно резал мясо, чтобы его запечь, в стороне паслись наши кони, и спустя несколько минут мне немало казаться, что в мире нет места прекраснее этой заброшенной деревни.

— Я получила эту силу от матери, когда она умерла. А она — от моей бабки. То, что случилось с теми бедными овцами, было случайностью. Я тогда ещё не понимала, с чем имею дело, и она решила мне показать. Продемонстрировать себя во всей красе. После я использовала её лишь однажды, когда пришёл Эрван со своими дружками. Ты видел его, он красивый. А в юности был ещё красивее. Он всегда был немного шальным, но тогда он казался мне просто смелым. Я целовалась с ним. Он трогал меня. Не так, как ты, но…

Я осеклась, когда дыхание кончилось.

То, что Монтейн ни о чём не спрашивал, говорило лишь о его восхитительном терпении и выдержке. Я же так не умела.

Мне необходимо было рассказать ему, пока не иссяк мой запас храбрости.

— Я думал, твои мать и бабушка не были связаны по крови, — он поднял на меня внимательный, но не осуждающий взгляд, и вдохнуть стало легче.

— Не были. Но бабка отдала это ей перед смертью. А она — мне.

Я потёрла лицо ладонями, посмотрела на то, как спокойное и ровное пламя облизывает брошенные ему ветки.

— Они… Ты не представляешь, на что оно способно, Вильгельм. Сначала я думала, что оно умеет только убивать, но потом оказалось, что гораздо больше. Мне даже не пришлось запугивать Эрвана, достаточно оказалось одного моего слова. Ей вообще ничего не надо, кроме моего слова…

— Кроме твоего согласия?

Я кивнула, стараясь не обращать внимание на то, как его взгляд прожигает мне висок.

— Не нужно даже ничему учиться. Оно всё сделает само.

Барон подвинулся ко мне ближе, сел рядом так, чтобы плечом я чувствовала его руку.

— Но ты не сказала ей «да». Ты сопротивляешься.

Он хотел меня подбодрить, а я вдруг почувствовала себя слабой и абсолютно беспомощной.

— Это очень тяжело. Я всякий раз боюсь, что у меня не хватит сил на это, — смотреть ему в лицо было страшно, не смотреть немыслимо. — Эта сила — не дар. Её никто не заработал так, как ты заработал свою. Она…

Я прикусила губу, пытаясь понять, как ему объяснить, но Монтейн, конечно же, понял сам.

— Её призвали такой. Призвали, чтобы пользоваться.

— Да, — я медленно кивнула.

От огня и от волнения начало становиться жарко, и я собрала волосы, чтобы перекинуть их набок, и только потом продолжила:

— Я не знаю точно, когда это произошло. Много лет назад. Бабка была не первой, кто пользовался ею. Знаешь, это ведь так удобно, так искушающе. Когда женщина одна, тем более в деревне… Такая сила — огромная власть.

— Иногда человек просто пытается выжить. Особенно одинокая женщина.

Тёплая ладонь Вильгельма накрыла мою руку, и я непроизвольно погладила его пальцы.

— Ты же понимаешь, всё имеет свою цену.

— И эта цена высока? — он перехватил мою руку, погладил ладонь в ответ, а потом потянулся, чтобы повернуть мясо над огнём.

Эти нехитрые, почти наивные прикосновения придавали сил и смелости, но я всё равно обхватила колени руками, пытаясь стать как можно незаметнее.

Нужно было сказать это.

Просто произнести, ещё раз вдохнуть и продолжить.

— Ребёнок. Цена этой силы — ребёнок. Первенец. Из поколения в поколение они платили за неё своими первенцами.

Монтейн застыл.

Он замер в неудобной, чуть неуклюжей позе, глядя мимо меня и мимо костра, а я, как и обещала себе, сделала судорожный вдох и стала рассказывать дальше.

— Моя мать согласилась на это. Когда отец привёз её в деревню, бабка рассказала ей, и она согласилась. Мне просто повезло, потому что нас у неё было двое. Сестра родилась на двадцать минут раньше, а уже на следующую ночь за ней приехал чёрный экипаж. Никто не знает, откуда он приезжает и куда увозит их. Кучер всегда молчит, а внутри сидит человек, одетый в чёрное.

Мир перед глазами начал расплываться, уступая место яркой картинке из были или небыли — две молчаливые чёрные лошади, молчаливый, как будто глухой кучер, спокойный негромкий голос того, кто всем этим управлял. Всё это — в замогильной стылой тишине.

— Ты его видела? Мелли⁈

Я моргнула и вдруг обнаружила, что забывший о мясе барон сидит прямо передо мной, заглядывая в лицо.

Теперь стало стыдно ещё и за это, и я пригладила волосы ладонями.

— Только во сне. Но это было так реально. Знаешь, когда ты понимаешь, что твоё тело спит, но сам ты в действительности находишься в другом месте?..

— Да, — он кивнул, хотя отвечать и не требовалось.

На деревню постепенно опустилась темнота, и единственным источником света остался костёр, на котором мы готовили.

Я содрогнулась, но отнюдь не от холода — возле огня было тепло, да и то, что Монтейн от меня не отворачивался, согревало.