— Да, сэр.

Бастер посмотрел на свою рубашку. Она была вся в крови, и от дождя кровь стекла на брюки.

— Вы ранены? — спросил я.

— Его кровь. Брызнула. Я сменю рубашку.

Он снял залитую кровью рубашку и сунул ее в печь. Она загорелась. Его тощее тело было покрыто шрамами. На спине виднелись рубцы, из-за которых казалось, что под кожу ему воткнули колючую проволоку.

Он достал из коробки под кроватью свёрнутую рубашку и надел ее.

— Кто-нибудь его найдёт, да? — спросил я.

— Начинает вонять… найдут. А мы с тобой — ни слова не скажем. Так ведь?

— Да, сэр.

— Я тебе не угрожаю, паренёк. Спрашиваю как друг.

— Вы же спасли мне жизнь.

— Допустим. А твой пёс немного поранился.

— Что?

— Да ерунда. Я обработаю рану — и он будет как новенький. Чёрт, для такого крепкого пса порез — это ерунда.

Может, для Нуба порез и был ерундой, но вот спиртное — точно не было. Он укусил Бастера.

Пока моя одежда досыхала, мы перебрались к столу: я — с накинутым на плечи одеялом, Бастер — с чашкой кофе, пытаясь, как он сказал, «избавиться от последствий приступа».

Он достал проигрыватель, поставил пластинку и включил его.

— Надо отвлечься, — пояснил он. — Нельзя на этом зацикливаться.

Эта музыка была не похожа ни на что, слышанное мной раньше. Это был не рок-н-ролл, но что-то родственное.

— Это блюз, — сказал Бастер. — Биг Джо Тёрнер[49].

Мы слушали. А пока мы слушали, я разглядывал его записи:

— Что это значит, Бастер? — спросил я.

Я имел в виду ту запись, что видел раньше: «Мать девушки».

— Это значит, что у нас, возможно, есть зацепка. Способ приоткрыть завесу тайны и посмотреть, что за ней. Откопав корни — скорее поймёшь, что это за цветок. А цветок в нашем случае — это убийства и убийцы.

— И что же вы узнали?

— Ну, вот что я знаю: мать той белой девчонки, что убили у железнодорожных путей, ещё жива — и, может, она что‑то знает. Помнишь, я говорил, что был с ней знаком.

— Да, сэр.

— Я поспрашивал тех, кто точно знает, жива ли она, — и она жива. На самом деле она не такая уж старая. До сих пор живёт в том же доме.

— Я знаю, — сказал я. — Около путей, возле болота, недалеко от железнодорожного моста. Именно туда мы ходили посмотреть на привидение. Это недалеко от того места, где была убита Маргрет.

— Ты становишься первоклассным сыщиком, Стэн. Её мамаша, Винни, может, что-то и знает. Думаю, мы можем с ней поговорить. Обычно я не стал бы связываться с белой женщиной — за такое и линчевать могут. Но я знаю, кто такая Винни, и что она живет с чернокожим мужиком там, на болоте. Это злобный тип по имени Ченс. К тому же, она не совсем белая — смуглая, в ней есть мексиканская или пуэрториканская кровь, или что-то вроде того. Но я тебе уже говорил об этом.

— Мы пойдём к ней сейчас?

— Конечно, нет. Только не в такую погоду. И хотя она привыкла видеть мужчин почти без одежды, не думаю, что тебе захочется идти к ней в исподнем. Я прав?

— Да, сэр.

— А сейчас тебе нужно одеться и отправляться домой.

— Вы придёте сегодня на работу?

— Если смогу удержаться подальше от бутылки.

— Папа сказал, что если вы не придёте… он поставит меня киномехаником. Я этого не хочу.

— Знаю, что не хочешь. Ты — верный друг. А я — не очень.

— Нет никого вернее, чем вы — после того, что вы для меня сделали.

— Иди домой и больше не думай об этом. Ты тут ни в чем не виноват. А Бубба Джо был для этого мира не важнее блохи. И ещё одно — если я не делаю то, что должен, ты не должен стыдиться занять моё место. Мужик отвечает за то, что делает — и за то, чего не делает. Понимаешь?

— Да, сэр… Но, Бастер… пожалуйста, приходите.

— Приду. Я правда стараюсь держать слово, но этот старый недруг — алкоголь — иногда берёт верх. Ты когда-нибудь ходил на енота, паренёк?

— Нет, сэр.

— Вот, слушай. Когда собаки гонят енота и загоняют его в низину, тот, спасаясь, уводит их в болото, в самую трясину, а если может — в воду поглубже. А потом, когда собака почти его догнала, енот прыгает ей на голову и пытается утопить. Я не вру — именно так он и делает. И эта собака уже в воде по уши, а на ней сидит енот — с зубами и когтями, сильный не по размеру — давит вниз, и собаке остаётся только плыть, биться и хоть как-то держать голову над водой. Иногда у неё получается. А иногда — нет. С алкоголем та же история, она — как тот енот. Словно я барахтаюсь в глубокой воде, а эта дрянь прыгает мне на голову и тянет под воду. Я борюсь, борюсь… но однажды, если не вырвусь, этот старый енот победит. Утопит меня насовсем… Хотя есть и плюс: виски у меня кончилось, а денег на новую бутылку нет.

Дождь стих, но в воздухе ещё висела лёгкая морось. Я решил, что мне пора домой. Оделся. Одежда казалась странной — местами горячей, местами ещё влажной.

— Ступай домой. И хорошенько побалуй своего пса, слышишь?

— Слышу, — ответил я.

Я осторожно спустился со ступенек и двинулся прочь. Бастер, вышедший за мной на веранду, сказал:

— Не переживай из‑за него больше. Поверь мне. Но буря ещё не закончилась. Это просто затишье. Иди. Слышишь?

Я кивнул ему и пошел дальше.

Когда ветер стих, а небо посветлело, холод ушёл, и летний зной снова дал о себе знать — всё вокруг начало парить, и вскоре я потел, как козел на пикнике в честь Четвёртого июля.

Я прошёл мимо того места, где Бубба Джо сыграл в ящик. На земле лежал его нож — Бастер забыл его забрать.

Я огляделся. Никого поблизости не было. Подошёл и пнул нож к дереву, потом носком ботинка засыпал его землёй.

В этот момент меня пробрала дрожь. Я вспомнил, как Бубба Джо гнался за нами той ночью, как сегодня схватил меня за ворот, как воняло от него табаком и самогоном. Вспомнил, как Бастер одним резким, уверенным движением перерезал ему горло — спокойно, как учитель, проводящий мелом по доске. И ещё вспомнил ручей, куда Бастер бросил Буббу Джо, словно гнилое бревно.

Я слышал, как журчит вода в ручье, полная мощи недавнего ливня. Я представил Буббу Джо лежащим там, внизу, и раков, облепивших его, как облепляют они кусок бекона на верёвке. Мне захотелось подойти и посмотреть. Но я не стал.

Я вернулся домой ближе к вечеру. Переступив порог, я изо всех сил старался вести себя так, словно ничего не случилось. Сначала мне почему-то показалось, что семья уже всё знает. Они обрадовались моему появлению так, как родня Лазаря обрадовалась, увидев, что он выходит из гробницы.

Рози Мэй тут же завела:

— Мы беспокоились о вас, мистер Стэнли. Думали, у вас хватит ума сразу домой вернуться — такая буря надвигалась.

Кэлли рассмеялась.

— Но ты не вернулся.

— Дождь меня застал в городе, — сказал я. — Я пересидел в аптеке.

Мне было тошно от собственной лжи, но я не знал, что ещё сказать. Сообщать им, что я ходил к Бастеру, что Бастер был пьян в стельку, что Бубба Джо попытался меня убить, а Бастер перерезал ему глотку, — такая информация, казалось мне, была им сейчас совершенно ни к чему. Более того, эту информацию мне вообще никому нельзя было рассказывать. Никогда.

— Нам не следовало отпускать тебя из дома перед грозой, — сказала мама. — Я злюсь на себя каждый раз, когда позволяю здравому смыслу уступить желанию сделать тебе приятное.

— Бьюсь об заклад, что открывать драйв-ин сегодня нет никакого смысла, — сказал папа, стоя у входной двери и выглядывая наружу. — Чувствую, дождь снова пойдёт.

Мама быстро провела меня через кухню в ванную, достала из шкафчика большое полотенце и вручила мне. Я все еще не до конца высох, как и моя одежда, но по сравнению с тем, как я промок до этого, я чувствовал себя почти комфортно.

— Поднимайся наверх и переоденься в сухое, — сказала мама. — Потом спускайся, я подогрею тебе какао… А что это у Нуба кровь?