— Он близко, — глухо проговорил Гром, стоя на развалинах стены. Его рука сжимала топор так, что древко трещало. Рядом с ним, спина к спине, стояли Алрик и Ильва. Циник, солдат и отец. Три последние линии обороны.
— Вижу, — бросил Алрик. Его «коэффициент риска» давно перестал что-либо считать. Он просто горел алым предупреждением. — Каин. Твоим людям первый ход. Помни о договоре.
Вампир, стоявший в тени арочного прохода, медленно кивнул. Его бледное лицо было спокойно, но в глубине темных глаз тлела решимость обреченного. Он обернулся к своим. Их было меньше дюжины. Бледные, истощенные, но с выпрямленными спинами и горящими взглядами.
— Они откроют ему путь к щиту, — тихо сказала Ильва, не отрывая взгляда от приближающейся угрозы. — Это безумие.
— Это тактика, — холодно парировал Алрик. — Насытить зверя, пока он не лопнет. Или пока мы не умрем.
Малак был уже в сотне шагов. От него исходила волна давления, заставляющая камень крошиться, а воздух выть. Он простер руку, и багровый сгусток энергии, способный испепелить скалу, ринулся к щиту.
И в этот момент вампиры атаковали.
Они не бросились на него с клыками и когтями. Это было бы бесполезно. Они применили то, что обрели в ритуале — способность на время становиться живыми конденсаторами скверны. Они не поглощали энергию Малака, чтобы использовать ее — они принимали ее в себя, доводя до критической точки, чтобы их собственное разрушение высвободило и рассеяло удар, который был предназначен щиту. Они превращали себя в живые, мыслящие громоотводы.
Словно стая теней, они окружили сгусток энергии, впуская его в себя. Их тела вспыхнули алым светом изнутри, кожа покрылась паутиной багровых трещин. Один из них, самый молодой, не выдержал — он взорвался, превратившись в облако пепла и искр. Но энергия Малака рассеялась, не достигнув щита.
Малак на мгновение замер, его пустые глаза с интересом уставились на вампиров. Они были для него чем-то новым. Не пищей. Не угрозой. Помехой.
Каин шагнул вперед. Его плащ развевался в несуществующем ветру.
— Тебе не пройти, — его голос был тихим, но он прозвучал с металлической четкостью, режущей демонический гул.
Ответом был рев, от которого задрожали руины. Малак двинулся на них, и на этот раз он не использовал дальние атаки. Он просто шел, и его аура была подобна кислоте, разъедающей все на своем пути.
Вампиры бросались ему под ноги. Они не сражались — они жертвовали. Они обнимали его конечности, впивались в него, позволяя его собственной энергии течь через них. Их тела тлели, рассыпались, обращались в прах. Каждый из них, умирая, на секунду останавливал Малака, заставляя его тратить энергию на их уничтожение. Это был акт чистой воли. Они сгорали, как свечи, оттягивая неизбежное.
Каин видел, как гибнут его сородичи. Он не проронил ни звука. Его собственное тело дымилось, кожа покрывалась волдырями, но он продолжал стоять, впитывая удары, которые должны были обрушиться на щит. Это была не битва. Это было ритуальное самоубийство.
И это сработало. Ненадолго. Но сработало. Малак, отвлеченный этими назойливыми мошками, замедлил свой шаг. Его ярость, направленная на ребенка, частично переключилась на них.
И тогда появился он.
Не с грохотом и не с ревом. Он пришел в полной тишине. Воздух вокруг него не закрутился вихрем — он застыл. Пыль, поднятая битвой, осела, образовав на земле идеально ровный слой. Демоны на периферии замерли, их багровые глаза с тупым ужасом уставились на новоприбывшего.
Ашкарон.
Он стоял в стороне, не вмешиваясь, его исполинская фигура была воплощением безразличия. Его золотые глаза, лишенные зрачков, были прикованы к Малаку. Не к вампирам. Не к щиту. К источнику Порчи.
Малак почувствовал его. Он резко обернулся, отшвырнув последнего вампира, который рассыпался в прах у его ног. Два воплощения абсолютных сил — хаоса и порядка — встретились взглядами.
Ашкарон не атаковал. Он просто присутствовал, и его присутствие было декретом о небытии для всего, что Малак собой представлял. Реальность вокруг источника Порчи не искажалась и не взрывалась — она закономерно и неотвратимо возвращалась к своему нулевому, базовому состоянию, как вода, стекающая в низину.
Это был не бой. Это был процесс. Необратимый и безэмоциональный, как выветривание гор. Ашкарон не прикладывал усилий. Он просто был, и его бытие было антитезой существованию Малака.
Малак взревел, и в этом реве была не только ярость, но и первый, жалкий отголосок страха. Он выбросил сгусток энергии в Ашкарона. Сгусток, способный испепелить город, достиг драконида и… рассеялся. Без звука. Без вспышки. Как будто его никогда и не было.
Ашкарон сделал шаг вперед. Всего один. И реальность вокруг Малака сжалась еще сильнее. Кристаллы Порчи на его теле потускнели и начали крошиться, превращаясь в пыль. Его плоть, некогда живая и пульсирующая, стала сухой и потрескавшейся, как глина под палящим солнцем.
Гром, Алрик и Ильва наблюдали за этим, завороженные и ошеломленные. Они видели, как воплощение их самого страшного кошмара медленно, неумолимо и без всякого усилия превращается в песчаную статую.
Но Малак был еще силен. И его ярость, сфокусированная на ребенке, искала выход. Увидев, что против Ашкарона он бессилен, он в последнем, отчаянном порыве ринулся к щиту. К цитадели. К Каэлу.
И в этот момент, истекая энергией, превращаясь в пыль под безразличным взглядом драконида, он прорвался. Не через щит. Через последний, тонкий барьер из тел и воли.
Он был уже внутри. Всего в нескольких десятках шагов от входа в подвал. Его форма была полуразрушена, он был призраком, тенью былой мощи, но в его глазах горела последняя, неугасимая ненависть, которая одна уже была оружием.
И Гром, не произнеся ни слова, шагнул ему навстречу, подняв свой топор. Не для победы. Для задержки. Хотя бы на секунду.
Глава 64: "Тихий Приговор"
Воздух застыл, превратившись в плотную, тягучую субстанцию. Гром, занесший топор для отчаянного удара, почувствовал, как его мышцы одеревенели, будто его погрузили в жидкий камень. Малак, этот полуразрушенный сгусток ненависти, был уже в нескольких шагах, его искаженная тень накрывала вход в подвал. Багровая аура, даже ослабленная, жгла кожу и выедала глаза. Казалось, еще мгновение — и последняя преграда падет.
И это мгновение наступило. Но не так, как ожидал anyone.
Малак, собрав остатки своей чудовищной силы, выбросил вперед коготь-клинок из спрессованной тьмы, целясь не в Грома, а в дверной проем за его спиной. Удар был предназначен не для уничтожения препятствия, а для того, чтобы пронзить то, что было внутри. Пронзить сердце ереси.
И в этот критический миг, когда сгусток смерти уже вырвался из его руки, ребенок на руках у Раксы — Каэл — не заплакал. Не вскрикнул. Не издал ни звука.
Он просто… вдохнул.
Это не было физическим движением. Это был акт бытия. Багровая энергия, сконцентрированная в атаке Малака, не изменила траекторию — она прекратила свое существование как таковая. Она не рассеялась и не отразилась. Она аннигилировала, угаснув в небытии, как сон при пробуждении.
Но на этом не остановилось. Аура Малака, та самая, что разъедала реальность вокруг него, начала стягиваться, втягиваться в точку, где находился младенец. Багровое свечение, исходившее от тела Малака, померкло. Трещины на его окаменевшей плоти, из которых сочилась энергия Порчи, вдруг закрылись, затянулись, оставив после себя лишь серую, инертную поверхность.
Это не было активным действием. Это было пассивное свойство, фундаментальный закон его природы. Каэл был живым вакуумом, абсолютным нулем для энергии хаоса. Он не уничтожал Порчу. Он ее успокаивал. Нейтрализовал. Возвращал в состояние покоя, в тот изначальный, неактивный мана-фон, из которого она когда-то родилась. Он был воплощенным балансом, антидотом, вплетенным в саму ткань мироздания.
Малак замер, его движение прервалось. Пустые глазницы, в которых еще мгновение назад плясало безумие, уставились на ребенка с немым, непонимающим ужасом. Он чувствовал, как его сила, его суть, само его бытие тает, не встречая сопротивления, а встречая абсолютное отсутствие себя. Он был богом хаоса, а этот лиловый младенец был не противником, а его отрицанием. Не стеной, а пустотой. Тишиной, наступающей после бури, в которой не остается даже эха. И против тишины не было оружия.
