Алрик уже соскочил с повозки. Его разум, привыкший все переводить в коэффициенты, дал сбой. Эти твари не вписывались ни в один известный ему параметр.

Стая атаковала. Не как звери, а как пьяные марионетки. Их движения были резкими, прерывистыми, лишенными звериной грации. Один из волков вскочил на повозку, отталкиваясь задними лапами, и вцепился в горло ближайшему погонщику. Хруст кости прозвучал оглушительно громко. Кровь брызнула на холст с реагентами.

— Кругом! — скомандовал Алрик, отступая к центру поляны.

Ильва с дерева выпустила стрелу. Она попала волку в шею, но тварь лишь дернулась, будто ее толкнули, и продолжила рвать тело погонщика. Багровый свет в ее глазах даже не дрогнул.

Ларс, дрожа, занес свой меч. Волк бросился на него. Юнец отбил атаку, сталь звякнула о когти, от которых шел запах озона. Но волк не отступил. Он встал на задние лапы, его тело вытянулось, приняв пародию на гуманоидную позу, и он попытался схватить Ларса, как это сделал бы человек.

В этот момент Алрик атаковал. Его удар был экономичен и точен. Он не рубил — он проткнул. Лезвие вошло под ребра твари и вышло наружу. Он ждал предсмертного визга. Вместо этого волк, не обращая внимания на рану, повернул к нему свою горящую багровым морду и... захрипел. Хрип был похож на смех.

Алрик вырвал меч и отступил. Он понял. Они не чувствовали боли. Не боялись смерти. Они были симптомом. Признаком болезни самого мира.

Бой был коротким и жестоким. Еще двое погонщиков погибли, растерзанные. Но в конце концов, последний волк рухнул, его багровые глаза погасли, как перегоревшие лампы.

Наступила тишина. Снова. Но теперь она была тяжелой, как свинец, наполненной хрипами умирающих и запахом крови, смешанным с озоном. Алрик вытер меч о мох, чувствуя, как адреналин медленно отступает, оставляя после себя не страх, а тяжелую, ледяную ясность. Его мир, выстроенный на расчетах, дал трещину, и теперь в эту трещину дул ветер из самого сердца хаоса.

Ларс стоял на коленях, его рвало. Ильва спустилась с дерева, ее обычно спокойное лицо было искажено отвращением.

— Я видела духов леса и порождения Нижних Миров. Но это... Алрик, это не умирало. Оно ломалось, как сломанная игрушка. Что это?

Алрик не ответил. Он подошел к одному из тел. Лезвием меча он перевернул его. Шкура была холодной, почти ледяной. Он нашел то, что искал. Вокруг глубокой раны на боку, там, где должна была быть плоть и кость, проступали мелкие, похожие на ржавчину, багровые кристаллики. Они пульсировали слабым светом, даже после смерти. Эти кристаллы были того же порядка вещей, что и запах озона над гномьими артефактами, но доведенные до чудовищного, агрессивного предела.

— Погребальный костер, — его голос прозвучал резко, решая судьбу мертвых. — Наших — на огонь. Соберите их вещи. Отвезем родне. Эту падаль, — он ткнул мечом в тело волка, — тоже в огонь. Горит ли, не горит — пусть пепел развеет ветер.

Он знал правила. Вдали от поселений чужие трупы можно было бросить на растерзание грифонам и червям. Но эти твари… от них пахло той самой гнилью, что могла вдохнуть мертвую плоть движением. Рисковать было нельзя.

Пока другие собирали тела товарищей, снимая амулеты и зашивая в кожу личные мелочи, Алрик наблюдал, как багровые кристаллы на волках шипели и чернели в огне, испуская едкий, химический дым. Он смотрел на погребальный костер, в котором горели те, кого он не сумел уберечь, и на дым от тварей, что не должны были родиться. Два разных запаха смерти. Один — горький, но знакомый. Другой — словно сама реальность разлагалась.

Он посмотрел в сторону, откуда пришли твари. В сторону сердца леса. Его расчеты говорили одно: коэффициент риска только что превысил все мыслимые значения. Но отступать было некуда. Впереди была тайна. И тайны, как он начинал понимать, были самой дорогой валютой. Его коэффициент риска отныне включал в себя новую переменную — цену познания этой гнили. И эта цена внезапно показалась ему единственной, стоящей оплаты.

Глава 7: Недоверие.

Воздух в деревне зверолюдей был густым и тёплым, пропахшим дымом очагов, вяленым мясом и терпкими травами, что жевали старейшины для ясности ума. Но сегодня сквозь привычные запахи вился новый, чужой — острый, кисловатый дух страха. Он витал над низкими срубами, смешивался с дымом, въедался в шерсть. Кайла, сидя на корточках на завалинке, чистила когти тонким костяным шилом. Движения были отточенными, ритуальными. Но сегодня ритм сбивался. Ее уши, чуткие к малейшему шороху, улавливали не просто разговоры, а их тревожную, рваную тональность.

В большом Доме Совета, стоявшем в центре деревни, пылал огонь. Сквозь открытую дверь доносились голоса. Не спокойные, размеренные беседы, а резкие, отрывистые реплики. Кайла отложила шило. Ее звериная половина, та, что всегда чуяла опасность за версту, подсказывала: беда близко. Не та, что приходит с когтями и клыками, а та, что подкрадывается тихо, как яд в питье.

Она вошла внутрь. Воздух здесь был спёртым и тяжёлым. Старейшины сидели вкруг огня. Седая медведица Ульфа, чьё лицо было испещрено шрамами, сурово смотрела на пламя. Рядом с ней — старый барсук Гарн, его пальцы с толстыми когтями нервно барабанили по колену.

— Они принесли это в лес, — рычал низким голосом Квасс, матёрый волк-оборотень. Его жёлтые глаза glowed в полумраке, а шерсть на загривке стояла дыбом. — Их алхимия. Их гнилые реагенты! Они отравляют землю! Мой выводок чует эту падаль за версту. Щенки не спят по ночам, воют на луну, которой не видят из-за этой смрадной дымки!

— У нас нет доказательств, Квасс, — голос Ульфы был усталым, но твёрдым. — Мы столетия живем рядом с их деревнями. Были стычки, да. Но и торговля была. И помощь.

— А что ещё может вызвать такое? — Квасс ударил ладонью по земляному полу. — Деревья чахнут с их стороны леса. Звери уходят. А теперь это... это бешенство. Томас, из деревни людей, говорил, что их караван атаковали. Я сам видел следы — неестественные, искорёженные. Пахнет озоном и смертью.

В этот момент взгляд Ульфы упал на Кайлу, замершую у входа.

— Кайла. Ты была их курьером. Ты передавала весть о нападении. Что ты видела? Что ты чувствовала?

Все взгляды обратились к ней. Кайла почувствовала тяжесть этого внимания, словно на нее надели невидимые цепи. Она сделала шаг вперёд, в круг света.

— Я не видела саму атаку. Но я видела место после. И я... чувствовала его. — Она искала слова, чтобы описать неописуемое. — Это не просто ярость зверя. Это... пустота. Голод. Как будто сама мана в этом месте заболела, почернела. Она не пахнет жизнью. Она пахнет... ржавым железом и пеплом.

— Мана? — переспросил Гарн, насторожившись. — Ты уверена?

— Я чувствую её, — просто сказала Кайла. — В реагентах, что я ношу. В артефактах гномов. Это... другой вкус. Чужой, но не враждебный. А эта... она как рана на теле мира.

— Слышите? — Квасс вскочил. — Она подтверждает! Их алхимия калечит дух леса! Они несут порчу!

— Я не говорила, что это они! — резко парировала Кайла, ее хвост нервно дёрнулся. — Я сказала, что это другая порча. Та, что я чувствую у волков, не похожа на запах человеческих зелий.

— Но она пришла с их стороны! — настаивал Квасс. — И они первые пострадали. Может, это их же грех вернулся к ним, и теперь мы все заражены?

Взгляды старейшин стали тяжёлыми, подозрительными. Кайла видела, как рушится хрупкое равновесие. Межрасовое доверие в приграничье было тонким, как паутина. И сейчас его рвали грубыми руками страха.

— Мы не можем позволить страху ослепить нас, — сказала Ульфа, но в её голосе уже не было прежней уверенности. — Но мы не можем и игнорировать угрозу. Усилим патрули. Деревне людей... мы поможем, если попросят. Но будем настороже.

Совещание распалось. Старейшины вышли, их лица были омрачены тревогой. Кайла осталась стоять у огня, чувствуя, как холодок страха ползёт по её спине. Она думала о Томасе. О его силе. О его людях. Теперь стена недоверия вырастала между ними, и она была сделана не из дерева и камня, а из теней и дурных предчувствий.