К отремонтированному и вычищенному до блеска паровозу прицепили состав в 3600 тонн. Поезд ушел в долгий рейс до Абдулино. В Челябинске, где весовые нормы ниже, чем в Кургане, вес поезда был уменьшен до 2300 тонн. Пять отделений двух дорог, Уральский хребет, крутые подъемы и многочисленные кривые прошел этот поезд.

Нет не везло скептикам на Южно-Уральской дороге, как не везло и не везет им в наши годы на всех магистралях страны!

Через несколько дней телеграф принес Ивану Петровичу телеграмму Лазаря Моисеевича Кагановича, возглавлявшего в те годы Народный Комиссариат путей сообщения.

Мы рассматриваем с Иваном Петровичем эту пожелтевшую от времени телеграмму, и старый механик говорит:

— Сколько лет прошло, а меня попрежнему согревает эта телеграмма верного друга и ученика товарища Сталина.

Иван Петрович замолкает, очевидно вспоминая прожитые годы. Со времени рейса, о котором шла речь, прошло еще около десяти лет. Снова и снова появлялась в газетах фамилия Ивана Петровича Блинова, поднимавшего то движение за кольцевую езду, то за сохранение зимой норм летнего графика, то разработавшего вместе с кадровыми машинистами депо целую программу обучения молодых механиков у реверса.

И сколько бы нового ни вносил Блинов в практику и теорию паровозников, ни на минуту не хотел этот человек успокаиваться на достигнутом, ни на час не помышлял об отдыхе.

«Вперед смотрящий!» Очень верно сказал ты об Иване Петровиче, Андрей Огарков! Человек неутомимого стремления вперед, огромного опыта, человек, любое новаторское слово которого подкреплено личным примером большевика, человек, до конца последовательный в выполнении самых трудных задач, — именно таким и должен быть «Вперед смотрящий», человек, шагающий в завтра саженьими шагами, как говорил Владимир Владимирович Маяковский.

Они зашли вдвоем в партийное бюро — старый, известный всей стране машинист Блинов и молодой механик Борис Карпеш, имеющий за плечами всего два года работы старшим машинистом.

Блинов присел на предложенный секретарем партбюро Павловым стул, Карпеш выжидающе остался стоять.

Павлов внимательно посмотрел на Блинова. Секретарь партийной организации депо знал, что Блинов обычно появляется в бюро с необычайными на первый взгляд предложениями. Всякий раз оказывалось, что предложения эти глубоко продуманы и основаны на точных расчетах.

— С чем пожаловал, Иван Петрович? — спросил Павлов.

Блинов повернулся к Карпешу.

— Говори, Борис.

Молодой машинист подошел к столу, сел на стул, положил на колени тяжелые узловатые руки и, помолчав немного, сказал:

— Пришли в партбюро по серьезному делу…

Пока Карпеш рассказывал Павлову о своем деле, Блинов сидел, полузакрыв глаза, и, казалось, дремал. Павлов хорошо знал эту привычку старого механика сосредоточиваться, медленно и основательно обдумывать свои предложения и предложения товарищей.

Однако на этот раз Павлов ошибался. Блинов, хорошо зная, о чем будет говорить Карпеш, думал о другом.

…Комсомолец Борис Карпеш, как и большинство молодых механиков, вырос на глазах у работников депо. Стоило ли удивляться, что сын железнодорожника, он к своим семнадцати годам оказался на паровозе и что не было у него другой мечты, как сравняться в мастерстве со старыми, известными всей стране механиками — людьми, чьи коллективные усилия продвинули вперед и практику паровозного дела и его теорию.

Однако, добившись первых крупных успехов, став старшим машинистом паровоза, Карпеш испытал и серьезные неудачи. Он повторил ошибки некоторых своих товарищей. Наблюдая, как быстро водят тяжеловесные поезда старые механики, с какой внешней легкостью они берут с места поезда весом в пять-шесть тысяч тонн, как точно они останавливают на станции маршрут в двести пятьдесят осей, Карпеш за внешней легкостью, с которой работают мастера, не увидел гигантского труда, который один мог дать машинистам это спокойствие, мастерство, выдержку.

Стремясь увеличить скорость, Карпеш допустил сначала один небольшой брак, потом другой. Пришлось ехать на межпоездной ремонт объясняться с руководством депо по поводу значительного перерасхода угля. Тогда Карпеш резко изменил стиль работы, стал чрезмерно осторожен и совершенно неожиданно убедился, что у него чуть не самая низкая техническая скорость в депо. Молодой механик бросался из крайности в крайность. Он нуждался в серьезной и основательной помощи.

Перед одним из рейсов на паровоз Карпеша поднялся Иван Петрович Блинов. Молодой машинист, которого в обычное время трудно вывести из равновесия, покраснел и смутился. Он решил, что Блинов, не раз приглашавший его на свои беседы по передаче опыта, не уверен все-таки в силах молодого машиниста и теперь решил проверить его в пути.

— Здравствуй, Борис Петрович, — кивнул ему Блинов. — Не сидится дома. На паровоз потянуло…

— Так вы только из рейса, Иван Петрович…

Блинов с добродушной хитрецой пробасил:

— Три часа прошло после поездки. Разве это «только из рейса». Ты уж не возражай, Борис, поеду с тобой.

Иван Петрович пришел на паровоз без подозрений, он просто решил помочь своему молодому товарищу.

Сейчас, вспоминая этот случай, Блинов прислушивался к разговору Карпеша с секретарем партбюро. Молодой машинист рассказывал:

— Шел я тогда на двух клапанах. Остальные открыть боялся, думал, воду будет нести из котла. Конечно, опоздал — не скорость, а скоростишка получилась. Пришли в Макушино, гляжу, Иван Петрович словно лицом потемнее стал, а молчит. Хоть бы отругал, думаю, — вес полегче. Нет, молчит. Пошли в обратный рейс. Веду поезд в двести осей. Уклон. Шестьдесят километров скорость. Надо тормозить. Сократил я ручкой крана машиниста скорость до тридцати километров, отпустил тормоз, скорость и упала до десяти километров. Пришлось помучиться, пока снова нормальный ход развил. Прибыли в Курган, Иван Петрович, прощаясь, говорит: «Умоешься, отдохнешь, приходи ко мне». Ну, думаю, про мытье он недаром намекнул, будет головомойка. Пришел вечером. «Садись, — говорит Иван Петрович, — разговаривать будем. А хочу я наперед тебе сказать: твердость, смекалка, выдержка человека машинистом делают. Быть тебе отличным механиком, Карпеш. Верю». Потом к дочери обращается. «Зина, — говорит, — выйди в соседнюю комнату, почитай книжку». Думаю: спасибо и на том, хоть дочку выйти попросил, а то хоть сквозь землю провались.

Однако опасения мои были напрасными. Разговор был довольно мирный. Иван Петрович подробно мне рассказал об ошибках в рейсе и как избегать их в будущем. Я не утерпел, спрашиваю: Иван Петрович, а почему в рейсе меня не одернули?

«А зачем, — говорит Иван Петрович. — Я, конечно, побольше тебя машину водил, опыта немало накопил, и начни я тебя в поездке через меру опекать — задергать мог. Ни к чему. А вот мы теперь с тобой поговорили в спокойной обстановке, ты и сам разберешься, где ошибки допустил. Во втором рейсе мы их с тобой и поправим».

И верно, в следующей поездке открыл я уже пять рабочих клапанов, а пуск пара регулировал реверсом и, представьте, воду вовсе не несло. Овладел я и торможением на уклоне. Теперь уже снижал скорость не до тридцати километров, а до пятидесяти. Когда отпускал тормоз, сорок получалось. Норма.

Много мне удалось узнать в этих совместных поездках. Да и на остановках и в депо мы времени не теряли. Показывал Иван Петрович, как осматривать ведущие детали и узлы, как за котлом ухаживать, заправлять антинакипин, продувать котел, топку чистить.

Запомнил я последний наш общий рейс. Спустился с паровоза Иван Петрович, пожал руку и говорит: «Спасибо, Борис Петрович». Я даже растерялся: за что? — спрашиваю. «А за то, — говорит, — во-первых, что ученик сообразительный, а главное, за то, что подсказал ты мне одну правильную идею. Мы, старики, до сих пор обучали молодежь на своих паровозах: сами, конечно, машины готовили к рейсам, сами управляли ими, а новичок стоял сбоку и смотрел. Много ли от такой учебы толку? Новичка на его паровозе обучать надо».