Глядя на него, я не мог с ним в этом не согласиться: действительно, его вид, его голос подтверждали его слова.

 -- Да-с, великая вещь покой и воля! -- говорил он с увлечением. -- Жаль, что мы обыкновенно боимся понять истинный смысл этих слов. Страшно может быть окунуться в такое положение, как мое, а вкусишь его -- право другого не захочешь!.. По крайней мере, пальцем не пошевелишь, чтобы создать себе это другое.

 Чай был допит. Я предложил еще. Мой собеседник кивнул головой в знак согласия, и я велел подать. Наш разговор между тем продолжался.

 -- Да и зачем я буду хлопотать о так называемом благосостоянии, когда я могу пользовался им без всяких хлопот? -- сказал мой "барин".

 -- Как так? -- спросил я.

 -- Да так. Ну, что такое благосостояние? Хорошая квартира, обстановка, хороший обед, модное платье и так далее. У меня ничего этого нет, но мне это и не нужно; а между тем я каждый день вижу в окнах магазинов и чудную мебель, и изящные лампы, и новомодные материи, и платье, и деликатесы гастрономии, редкие фрукты и всевозможные вина, любуюсь всем этим, примеряю все это к своей персоне и, право, доволен этим гораздо более, чем если бы все это было мое. Зачем большинство посетителей всемирных и других выставок посещает их? Конечно, не затем, чтоб купить выставленное или изучать его. Смотрят на хорошие вещи, потому что это доставляет наслаждение. То удовольствие, которое вид вещей мне мог бы доставить, если б они были моими, я получаю от рассматриванья их, хотя бы и за стеклами магазинов. У меня нет только обладания ими; зато я не испытываю и никаких неудобств от них. Я слыхал, что какой-то умный человек однажды сказал, что он потерял свою свободу с той минуты, как купил в первый раз ценный фарфоровый сервиз. Ну, а я могу сказать, что я стал вполне свободным человеком с тех пор, как у меня все сервизы проданы. Притом же согласитесь, что какими бы капиталами я ни обладал, все равно всего не купишь и ни в какой дворец не уставишь, всех материй не переносишь. А теперь-то я иногда, после прогулки, сяду где-нибудь в саду или сквере -- сторожа еще до сих пор ни разу не выгоняли, хотя и посматривают на мой костюм косо, -- вставил он, с усмешкой и комическим жестом обдергивая свое пальто, -- сяду на скамеечку да и начну воздушные замки строить. Обставлю их мебелью, которую сейчас видел, украшу цветами, воображу во всех залах шумное общество мужчин и дам в нарядных туалетах, и мне делается так забавно, весело, как никогда не случалось, когда приходилось, бывало, осуществлять нечто подобное в действительности. Там, в действительности всегда были пределы, рамки, ограничения, а тут никаких пределов нет для разгулявшейся фантазии. А главное -- никаких хлопот! Я иногда в этих случаях сравниваю себя с курильщиками опиума. Притом же вы, конечно, знаете, что удовольствие испытываешь больше всего тогда, когда еще только добиваешься чего-нибудь, еще не схватил его руками; а как только цель достигнута, -- насаждение потухает, и воображение требует уже другой, новой цели. В моем положении я могу с удобством и безнаказанно менять цели моих стремление и желаний так часто, как мне это вздумается.

 Он затянулся в последние раз докуренной папиросой, бросил ее и, снова обратившись ко мне, спросил:

 -- Вы за границей бывали?

 -- Да, в главнейших городах, -- ответил я.

 -- Ну так вот, мое положение, бедняка в богатом Петербурге, часто напоминает мне положение путешественника, остановившегося в каком-нибудь большом отеле в Париже или Лондоне. Там у вас маленькая, более чем скромная комнатка-спальня с самой простой обстановкой -- что называется le strict nИcessaire; а в больших общих залах отеля к вашим услугам и роскошная мебель, и рояли, и библиотека, и фонтаны, и все, что угодно.

 -- Ну, я предпочел бы иметь не одни общие залы, а и для себя комнатку поудобнее да поуютнее, -- возразил я.

 -- Пожалуй, да. Но в путешествии можно помириться и с тем отельным устройством, которое я сейчас описал вам. А так как я, среди общей тревожной жизни, в которой я не принимаю участия, похож на туриста, то мне и следует довольствоваться отведенным мне помещением. Общая же зала -- Невский проспект и все прочее -- открыта и для меня, как и для всех других. А большего мне, право, не надо.

 -- Ну, допустим, что с вами можно согласиться относительно всех удобств домашней обстановки, -- сказал я, -- допустим, что можно довольствоваться созерцанием предметов, не владея ими лично; но я не понимаю, как можно довольствоваться созерцанием вин и закусок в окнах магазинов.

 Он рассмеялся и, не задумываясь, задал мне вопрос:

 -- Вы ласточкины гнезда едали?

 -- Нет.

 -- А вот настоящие китайские Лукуллы, говорят, жить без них не могут. Нам же с вами хоть вовсе их не будь. Покажут их нам где-нибудь в музее, мы с любопытством посмотрим, понюхаем, а есть не станем. Не так ли?

 -- Конечно, -- согласился я.

 -- Ну вот то же и со иной. Я смотрю на все эти лакомства, так же, как на ласточкины гнезда в музее, и думаю, что, будь я китайский мандарин, я может быть даже и рагу из мышей любил бы, и страдал бы, если б мне долго не давали этих китайских деликатесов. А в моем теперешнем состоянии, не имея возможности покупать, я только любуюсь, но не чувствую тошноты от зависти при виде всех этих сладостей и пикантностей.

 -- Нет, воля ваша, -- отшучивался я, -- мне все-таки было бы не недоступно такое равнодушие ко всему.

 -- Очень может быть, -- соглашался мой собеседник. -- И мне оно прежде казалось недоступным. А теперь вот вполне понятно. До всего можно дойти постепенно, только время нужно. Оглянитесь-ка назад: давно ли знать ездила не иначе, как на четверках да шестерках цугом? Поехать на паре или на одной, хотя бы и на резиновых шинах, показалось бы и унизительным, и смешным, ridicule. А теперь было бы смешно выехать на четверке. Прежде нельзя было показаться в общество без парика, а нынче нельзя показаться без галстука. Но plus Гa change, plus c'est la mЙme chose. Однако я с вами засиделся, мне пора, -- прервал он вдруг разговор, вставая.

 -- Куда же вы спешите? -- спросил я, несколько изумленный тем, что и у него оказалось дело.

 -- А видите ли, я помогаю сыну моего кормильца, кучера, заниматься французским языком. Мальчик учится в гимназии. Сегодня мне нужно купить ему маленькую книжечку для переводов, и, как только он вернется, я еще до обеда хочу сделать ему презент. Иногда я позволяю себе такую роскошь. Надо же чем-нибудь отблагодарить их!.. Так мне еще предстоит сделать два порядочных конца: в рынок, к букинисту, и потом на Сергиевскую, к Таврическому саду. А торопиться я не люблю.

 -- Но отчего же вы не ищите еще уроков, если вы знаете языки? Вы могли бы улучшить свое положение, -- сказал я, вставая и прощаясь с ним.

 -- А где же были бы тогда мои покой и воля? -- ответил он с улыбкой.

 И, при взгляде на него в эту минуту, мне вдруг невольно вспомнился Гамлет, когда он говорит матери: "Ничего не делай и забудь, что говорил я". Ведь мой вопрос об уроках, после всего, что я слышал, был так же неуместен, как вопрос королевы: "что делать мне". А мой барин между тем продолжал:

 -- Согласитесь, что теперь я сам про себя могу с уверенностью связать: счастливец. А тогда я, как большинство вас, мучеников труда, говорил бы: я раб. И ради чего же? Ради каких-нибудь ничтожных вещей, каких-нибудь безделушек, ради какого-нибудь цветного галстука...

 Он с гордостью посмотрел на меня, протянул мне руку, надел шляпу, кивнул еще раз на прощанье головой и направился к выходу.

 Я расплатился за чай и вышел вслед за ним. Оглянувшись вокруг, я уже не нашел "барина": он затерялся в толпе сновавших взад и вперед "мучеников труда".

 Я на минуту остановился, раздумывая, куда мне пойти. Оказалась масса дел и делишек, которые нужно было сделать сегодня же. А дома ждала куча неоконченной, частью срочной, частью запущенной, работы: нужно было писать и фельетоны, и статьи, и деловые письма, и читать корректуры. Все это было необходимо, все это было нужно для денег, частью полученных уже вперед, частью обещанных мне, опять-таки вперед, под эти работы; а деньги были нужны для уплаты хронических долгов домохозяину, мяснику, зеленщику, прачке, молочнице и так далее, да еще двум-трем приятелям, пролетариям, как и я. И, повесив голову, я побрел по Невскому, нашептывая сам себе: "Счастливец!.. Покой и воля!.."