-- Ну, посмотрите, Варвара Михайловна, что я наделал, -- сказал я тоном провинившегося ребенка, -- зачем вы оставили меня одного пить чай?

 -- Ну, это беда не большая, -- улыбаясь, ответила она.

 Девочка в это время уже вытирала тряпкой следы моей оплошности, а мне с приходом Вареньки вернулось мое хорошее настроение.

 -- Пойдете вы осматривать имение? -- спросила она меня.

 -- Только в таком случае, если вы мне его будете показывать, -- шутливо ответил я.

 -- Зачем? Я ничего не понимаю в этом. Тут есть приказчик Петров, он все знает, все может показать, а мое дело дома, хозяйство.

 -- Ну, в таком случае я буду ждать возвращения вашего папа.

 -- Как хотите, -- равнодушно произнесла она и потом спросила: -- Скажите, что вы любите к обеду?

 -- Все, что вам будет угодно.

 -- Да я не хочу, чтоб вы голодали. Вы и вчера ничего не ужинали.

 -- Да право же я совсем не думаю об этом. Ради Бога, не делайте себе из-за меня лишних хлопот.

 -- Ну, хорошо, как хотите.

 -- Только об одном прошу, чтоб мне не обедать одному, а с вами, -- начал я немного робко.

 -- Конечно, -- ответила Варенька совершенно просто.

 -- Ну, вот и отлично. А теперь я думаю начать осмотр сада.

 -- Вы найдете туда дорогу по вчерашнему пути? -- спросила Варенька.

 -- А вы разве не пойдете? -- ответил я в свою очередь вопросом.

 -- Зачем же мне идти?

 -- А зачем же вы хотите оставить меня одного? За что вы так немилостивы ко мне? -- сказал я тоном, невольно вызывавшим на сожаление.

 Она немного смутилась и покраснела.

 -- Вовсе нет, -- ответила она, -- но у меня есть дело в кухне.

 -- Разве вы сами готовите?

 -- Нет, но надо распорядиться.

 -- В таком случае я подожду, пока вы распорядитесь, а все-таки мне приятнее ознакомиться с садом под вашим руководством.

 -- Ну, уж если вы непременно хотите, -- сказала она, видимо не совсем довольная моей настойчивостью, -- то подождите меня у калитки в саду со двора, тут недалеко от крыльца. Я приду туда сейчас, только скажу кухарке, что нужно сделать.

 Она ушла, а я отправился к указанному месту ждать.

 Стоя у калитки и смотря на эти густые аллеи, на этот заглохший парк, я чувствовал, что сердце у меня билось, как будто я ждал тайного свидания, как будто я был юноша, в первый раз влюбленный платонической любовью.

 Но вот Варенька показалась на дворе и направилась ко мне.

VII

 Прямо от калитки, в которую мы вошли, тянулась к площадке пред террасой длинная узенькая дорожка, обсаженная с обеих сторон боярышником и жимолостью. Видно было, что их когда-то подстригали и дорожка представляла из себя коридор; теперь ветки густо разрослись, и пройти по дорожке можно было только расчищая себе дорогу руками и не иначе, как поодиночке, друг за другом. Впрочем, в некоторых местах виднелись следы недавней расчистки.

 -- Однако, здесь все давно заглохло, -- сказал я, идя за Варенькой.

 -- Да, сад запущен, -- ответила она, и в голосе ее прозвучала грустная нотка. -- Никто о нем не заботился до прошлого года. Вот на этой площадке пред террасой был, как видите, прежде большой цветник, но посмотрите, как все заглохло. Клумбы превратились в бугорки, дорожки поросли травой. А ваш приятель, наш "владелец", не позволяет нанимать садовника и даже рабочих для сада. Он писал, что желает получать только доходы с имения, а не украшать его.

 -- Но вы могли бы, не спрося его, взять рабочих и привести все это в должный вид, и он бы ничего не сказал, да и не узнал бы.

 -- Нет, папа этого не хочет, этого нельзя. После того как папа спрашивал дозволения, и ему отказали, он даже на свои деньги не решается ничего сделать в саду, и только вот сам кое-что расчищает, да я ему помогаю. А как хорош этот сад там, дальше... Пойдемте вот сюда.

 Мы повернули в сторону от площадки. Среди густой чащи темных лип шла белой полосой аллея высоких старых берез, переплетавшихся вверху своими ветвями, образуя как будто стрельчатый, готический, свод; а под ним висел, низко спустившись почти над нашими головами, другой свод -- из акаций, стоявших стеной по сторонам березовой аллеи. Искусственно сведенные вместе вершинами поверх деревянного сводчатого переплета, эти акации выросли таким образом с изогнутым в дугу стволом. Решетчатые стенка и свод аллеи погнили, обломались, обвалились, но акации не могли уже выпрямиться. Лучи солнца сюда совсем не проникали, в аллее было сумрачно, даже немного холодно, сыро. Зато тем ярче светился вдали выход из аллеи. Он был над нами и казался золотистой точкой: прямая, как стрелка, длинная аллея шла в гору и оканчивалась на вершине высокого холма небольшой, открытой со всех сторон площадкой-лужайкой. Оттуда были видны и дом, и постройки усадьбы, и большая часть сада, и река, и поля. На самой верхушке площадки стояла полукруглая колоннада-беседка. Она почернела, местами обрушилась, но сидеть в ней еще было можно.

 -- Вот отсюда хорошо смотреть на закат или восход солнца, -- сказала Варенька, входя в колоннаду, -- в особенности красиво это в сентябре, в октябре, когда туманы делаются гуще. Иногда все эти поля кажутся настоящим морем, а между зданиями усадьбы клочки тумана иногда ползают, как живые.

 -- А вы разве ходите сюда так рано и так поздно? -- спросил я.

 -- Да, я часто хожу сюда, -- ответила она.

 -- И не боитесь?

 -- Чего? Волки и медведи сюда не заходят, а людям здесь делать нечего. Я приходила сюда много раз одна ночью. Здесь так хорошо при лунном освещении. Вот только, знаете, если где страшно немножко, так это вот в этой темной аллее. Это не то, что вчера в коридоре, -- закончила она с милой улыбкой.

 -- Пойдемте вместе смотреть сегодня закат, а завтра или на днях восход солнца, -- сказал я.

 -- Вместе? А вы одни разве боитесь?

 Сказав это, Варенька смутилась, стала серьезна.

 -- Нет, не боюсь, -- ответил я.

 -- Так подите одни, -- сказала она, поддразнивая.

 -- Чтоб доказать вам это, -- произнес я серьезным тоном, -- я готов пойти и один, но зачем же вы не хотите составить мне компанию?

 Я решился попробовать "взять быка за рога" и добавил:

 -- Разве вы меня боитесь?

 Она смутилась еще более, покраснела, сдвинула бровки.

 -- Нет, не боюсь, -- произнесла она, наконец, стараясь казаться спокойной.

 -- Так отчего же вы такая... неровная в обращении со мной?

 -- Как это неровная? -- спросила она, как бы недоумевая.

 -- Простите, Варвара Михайловна, -- начал я тихим, вкрадчивым голосом, -- но мне показалось, что вы с первого же шага встретили меня недружелюбно. Я помню, как вы сказали мне, когда я приехал: "Я знаю вас". Так как мы встречались прежде очень немного, -- вы были еще тогда так молоды, мы даже не были познакомлены друг с другом, -- то мне в ваших словах при нынешней встрече послышался отголосок того злословия, которому я подвергался за последние годы в здешнем уездном обществе. Я вижу, вы прямая, искренняя натура, фальшивить не захотите. Скажите откровенно: меня расписывали вам темными красками, и вы предубеждены против меня?

 Пока я говорил все это, она уже успела овладеть собой и теперь, посмотрев мне прямо в глаза спокойным, вызывающим взглядом, она твердо ответила:

 -- Да.

 Мне только это и было нужно. Я подхватил ее ответ и продолжал:

 -- Да? Я это видел, я это так и понял. То, поддаваясь вашему непосредственному впечатлению, вы приветливы со мной, как должно быть приветливы со всеми, -- это вам очевидно свойственно, -- то, вероятно, вспомнив все, что вам про меня наговорили, вы вдруг делаетесь холодны, хотите как будто оттолкнуть меня, уйти от меня, как от зачумленного. Да не будьте же такой, не смотрите на меня, как на врага. Ведь не ангелы же и те, кто злословит про меня! Ведь если б нам теперь зачем-нибудь было нужно тревожить мое прошлое и разбираться в нем, так может быть вы, явившись беспристрастным судьей, и оправдали бы меня. Но к чему это? Не поддавайтесь только влиянию оценки, сделанной мне другими, будьте сами собой, судите только по настоящему. Не думайте, что говорить со мной, -- значит дать мне повод ухаживать за вами. Кроме искренней и глубокой почтительности, вы ничего не встретите с моей стороны. Я приехал сюда на несколько дней по делу; но это дело и не спешно, и не обязательно, и мне тем приятнее было бы вынести из этой поездки хорошие воспоминания. Каково же мое положение, когда я вижу, что вы, ни за что ни про что, встречаете меня враждебно. А ведь я право ничем не заслужил от вас такого отношения ко мне. Будемте же друзьями. Не гоните меня отсюда своей суровостью.